Сергей Смирнов (18 лет)

АКАЦИЯ

Принцесса была такой доброй, что не хотела ни титула, ни богатства, ни сытости. Уйти из дворца, одеться в простенькое бархатное платьице, жить впроголодь, - вот к чему она стремилась.
Ближайшие придворные одобряли ее планы. Фрейлины щебетали как ласточки, обсуждая предстоящее «хождение в народ». Фасоны причесок, рукавчики, бантики, пуговки, мушки, туфельки, ленты, - обсуждения были серьезными. Скрашивали скучную дворцовую жизнь.
Порешили: для «простой» жизни хватит одного бала в неделю, одной одежной и обувной перемены в день.
Порешили: каждая фрейлина возьмет с собой одну горничную, одного повара, одного садовника, одного привратника. Страшновато было мечтать о подобном спартанстве, но собственный героизм удивлял и возбуждал.
Думалось: подданные будут без ума от поступка принцессы и ее ближних. Будут присылать депутации, восхищенно кланяться, будут детям своим рассказывать, вызывая в детишках любовь к монархии...
Король-отец посмеивался, не протестовал. Запрещать ничего и не собирался. Правителем он был очень здравым. Полагал, что все должно идти само по себе, и чем меньше он будет вмешиваться, тем лучше.
Так летели дни за днями. Принцесса хотела быть с народом, народ хотел быть - с принцессой.
Возле дворца время от времени проходили демонстрации. «Мы с тобой, дорогая принцесса! Мы тебя любим!» - написано было на бумажных лентах.
Принцесса читала, глядя из окна, и ей казалось, что мечты - почти осуществились. Как хорошо, что она - добрая. Как удачно она это придумала: быть с народом...
Но так уж заведено: что-нибудь или кто-нибудь обязательно испортит самые лучшие планы, самые светлые мечты...
Появился в королевстве баламут. Бывший повелитель заштатной державы. Где-то там, за семью морями, он правил, да, видать, неважнецки. Потому что его свергли, изгнали, и стала из его державы - республика.
Вместе с собой он притащил своих астрологов, гадалок, прорицателей. Говорили, что в его свите есть даже маги-чернокнижники. Но это казалось невероятным: почти никто не верил.
Здешнее королевство издревле не знало злых магов. Не приживались тут маги. Обходили эти места.
Может потому, что ничего соблазнительного ни в землях, ни над землями, ни'в водах, ни под водами не было. Ни драгоценных камней, ни золота, ни нефти, ни угля.
Были только трудолюбивые руки, смекалистые головы, приветливые сердца.
Сеяли, пахали, собирали урожай. Плавали по морям. Торговали с другими странами.
Благодаря сметке да терпению, большой нужды ни в чем не знали.
И вдруг явился этот изгнанник. Ну, явился и явился бы, ладно. Законы не воспрещают. Приезжай да селись любой, кто захочет.
Но этот, во-первых, свиту с собой притащил неприятную. Во-вторых, воду начал мутить.
Поползли слухи, что армия, де, мала, что ожидаются вторжения, нужен хороший полководец, и никто, кроме Изгнанника, на эту роль претендовать не может.
Король-отец выступил перед народом. Заявил, что соседние монархи - его друзья, и никаких подлостей с их стороны быть не может.
Слухи о предстоящих войнах притихли. Зато стали говорить, что грядут неурожаи, быть голоду, и без Твердой Руки не обойтись, не справиться, а Король-отец чересчур мягок, чтобы править в годину бедствий.
Король-отец опять выступил, и вместе с ним были ученые из Академии Наук. Ученые объяснили, что неурожаев и прочих бедствий не будет, потому что они, ученые, следят за Природой и не допустят в ней никаких поломок.
Тогда поползли шепотки о Божьем гневе. Бог, де, сердится, - подзабыли о нем. Не миновать возмездия. Кары за людскую самоуверенность. Приближается Небесный Огонь. Грешников он сожжет. Очищенных -не тронет.
А грешники - все. Потому что не знают Церкви Очищения. Единственным в стране жрецом этой церкви является Изгнанник...
Опять выступил Король-отец. И с ним местное духовенство. Священники говорили о своем Боге: милосердном и справедливом. Образ его был привычен и, может быть, вследствие привычности, не очень убедителен.
Шепотки не утихли после проповедей. Ведь бог у каждого свой.
В народе началось брожение. Там бросали работу и, запершись в избах, ожидали Небесного Огня. Там переставали есть, чтобы очиститься голодом, и вымирали целыми семьями. Там устраивали молитвенные оргии, во время которых калечили многих старых да малых...
Приспешники Изгнанника работали, не покладая рук: пророчили, гадали, составляли гороскопы. Срочно готовили учеников, которые вставали во главе стремительно возникающих сект. Главарь каждой секты утверждал, что лишь он - подлинный сын Церкви Очищения. Между сектами разгорались не только словесные, но и телесные схватки. В некоторых местах сектанты даже за мечи брались, чтобы выяснить, кто более прав...
Появился Маг-чернокнижник. Оправдались давние слухи о том, что Изгнанник привез колдунов. Пусть не колдунов, пусть одного только, - но зато какого...
Когда полиция пыталась разогнать сборище вопящих учеников Мага, он, Маг, поразил полицейского сержанта огнем. Излил изо рта, из ладоней потоки пламени, и осталась от человека обугленная головешка...
Правда, сам он при этом словно обезумел: перекосилось лицо, выпучились глаза, пена выступила изо рта, тело свело судорогой.
Ученики унесли его на плечах, спасая от полицейских.
На другой день начались выступления Изгнанника перед народом. Он громко говорил то, о чем шушукались потихоньку. Говорил, что в стране разброд, разлад, и голод на пороге. Что нужна твердая рука. Что соседние короли только притворяются миролюбивыми. Что близка небесная кара...
При каждом выступлении рядом с ним стоял Маг. И еще - вооруженных учеников было столько, что пробиться к Магу или Изгнаннику было совершенно невозможно.
Однажды Король-отец попробовал послать солдат. Но Маг произнес заклятие (все его слышали, но никто ни слова не понял), и каждый солдат сделался кленовым деревом, и целая улица, прилегающая к площади, превратилась в тесно уставленную стволами аллею.
Всеобщий страх овладел королевством. Люди разбежались по домам, попрятались по лесам. Кто угодно мог войти в неохраняемую страну.
Наступило торжество Изгнанника. Чтобы его продлить, он собрал свою свиту, навесил на учеников Мага барабаны и прошел по улицам столицы с барабанным боем. Ни одной улицы не пропустил.
Затем направился ко дворцу. И занял бы его спокойно, если бы...
Если бы, наконец-то, после долгих сборов, принцесса не решилась-таки уйти в народ. Исполнить свой замысел. Воплотить свою мечту...
Весь дворцовый фасад был уставлен сундуками, чемоданами, сумками, корзинами, баулами, саквояжами. Суетилась взволнованная прислуга в парадных ливреях.
Принцесса в простеньком желто-зеленом бархатном платье была повсюду: в помещениях дворца, откуда еще выносить да выносить горы всяческой клади; снаружи - где надо проследить, чтобы вещи были расставлены в строгом порядке. А главное - среди взволнованных фрейлин, одетых - по примеру принцессы - в бархатные платья. Они удивлены, растеряны. Разговоры могут осуществляться: эта новость труднопереносима.
Принцесса их подбадривает, вышучивает, ее находчивый язычок спасает положение: не дает кое-кому из фрейлин запаниковать и разрыдаться.
Король-отец пока что внутри, в тронном зале. Позже, перед самым отправлением, он собирается выйти. На его лице - всегдашняя добрая, чуть снисходительная усмешка. Чего ему стоит ее сохранять, об этом никто не узнает...
Но тут - в самом разгаре предотъездной суеты, в самом разгаре хлопот, - наплывает преступное шествие. Болтливо, будто балаболки-сороки, трещат барабаны. Важно вышагивает Изгнанник, длинноногий и длинноносый. Свора подобострастных угодников семенит возле, норовя заглянуть ему в лицо.
Чуть приотстав, идет Маг со своими учениками. Вокруг них - кольцо почтительной пустоты, куда никто не рискует ступить.
Приспешники Изгнанника, приспешники Мага - больше нет никого. Но и это немало. Это может произвести впечатление, озадачить, вызвать испуг.
Изгнанник идет первым, - первым и увязает в лабиринте из вещей. Он стоит, переминаясь, багровея, похожий на журавля, попавшего не в родное болото, а на бурлящий базар.
- Пропустить! - кричит визгливо, не то прося, не то приказывая.
- Ты кто такой? - спрашивает принцесса, подбегая. Она упирает руки в бока, чтобы казаться объемнее, солиднее. В одной руке у нее зажат серебряный слоник,, подобранный по пути, - видать, выпал из какого-то баула...
- Я новый король! У меня будет новый порядок! Я спасу эту страну! - Изгнанник откидывает голову назад, выпячивает грудь.
- Вы слышали? - удивляется принцесса. - Какой наглец!..
Не долго думая, она бьет Изгнанника слоником по голове и отбегает к фрейлинам.
Слоник достаточно массивен, рука принцессы достаточно сильна. Изгнанник бледнеет и валится, как подрезанный колос.
Его свита ропщет, пытается броситься на штурм. Но, во-первых, многие падают, цепляясь ногами за расставленную кладь. Во-вторых, фрейлины, вдохновленные принцессой, выхватывают из багажа пудреницы, флакончики, стаканчики, графинчики, тарелки, - что кому попадется, - и дружно обрушивают на нападающих, гася их порыв.
Тогда Маг решает, что настал его час. Он воздевает обе руки вверх и рычит самым страшным голосом, на который способен:
- Это Изгнанник, а я - его Маг! Все королевство трепещет перед нами!..
Однако для принцессы и фрейлин его слова - пустые звуки. Король-отец берег покой дочери и ничего не сообщил ни ей, ни ее ближним о тех беспорядках, что происходили.
- Сейчас я превращу вас! - вопит Маг, брызгая слюной. - Сейчас вы узнаете!..
Принцесса показывает ему язык и передразнивает его жесты. Маг словно очутился перед кривым зеркалом.
Он выкрикивает Слово - черное Слово потусторонней силы, - и принцесса тут же повторяет его своим звонким, музыкальным голосом. Как бы возвращает Магу.
Маг не может оставаться бесстрастным, видя такое пренебрежение. Маг бесится, дергается, и слова его - незаметно для него же - вибрируют неодинаково, похожие на колокол, беспорядочно, неритмично бросаемый из стороны в сторону.
- Стань... - хочет он сказать последнюю фразу.
- Нет, ты стань! - перебивает принцесса. - Стань сорной травой у меня под ногами!
После этого все и случилось. Принцесса была смелой и доказала свою смелость. Но и Маг был сильным, - и доказал свою силу.
Принцесса отразила заклинание, обратила его на Мага. Но недооценивать силу тайных слов тоже нельзя.
Заклинание подействовало. Подействовало на обе стороны. На принцессу и ее фрейлин. На Мага и его процессию.
Принцесса и фрейлины превратились в акацию, - густо встала акация вдоль дворца, растопырила колючки, выставила листики-ладошки.
Маг и его свора - Изгнанник тоже, да, Изгнанник тоже - стали зарослями репейника.
Так закончилась эта сказка.
Что касается Короля-отца, остаток своих дней он провел тихо. В мире и согласии со своим королевством и своими соседями-королями.
Единственным его увлечением было садоводство...

Александр Каукиайнен (18 лет)

АРБУЗ

Мятежный дух был сутью Ар-Бааса. Ничьей власти над собой Ар-Баас не мог признать. В бешенство, в неистовство приводила его даже мысль о том, что кто-то может отдать ему приказ.
Много раз Шах-повелитель пытался принудить его к повиновению. Посылал войска. Войска грабили, жгли. Но Ар-Баас неизменно их разбивал. И - что удивляло Шаха, вызывало недоумение - никогда не пользовался плодами побед, не пытался захватить престол.
Под знамена Ар-Бааса текли отщепенцы со всех концов страны. Душегубы, разбойники, насильники.
Ар-Баас не звал их и ни малейшей заботы о них не проявлял. В битвах не щадил, - тратил свой народец с безумной щедростью. Словно наказать старался тех, что к нему сволоклись, - наказать смертью.
Так и стояли они вечным табором возле его замка. Пили, жрали, опустошали округу. Окрестные земледельцы молились богам, - своим и зарубежным - чтобы пришли войска Шаха. Да, видать, не доходили их молитвы.
Шах, видимо, решил не тревожить Ар-Бааса. У могучего Шаха-повелителя забот хватало. Надо было встречать посольства, - да не давать им слишком много вынюхивать. Надо было следить за наместниками, - чтобы подати взымали поживее, чтобы не пересыхало капризное струение золота. Надо было сыновей держать в узде и умело стравливать их друг с другом, - сыновей у Шаха было без малого три десятка.
А заговоры вельмож?.. А ропот черни?..
Бунтовщичество Ар-Бааса не так и страшно выглядело на фоне этих и других забот.
Ну, не платил он положенных поборов со своих земель. Ничего, с других людишек - тех, что послушны, - можно было больше взять.
Ну, не поставлял в шахское войско пополнений. Зато оттягивал к своему замку столько мрази, что полиция в престольном городе могла спать спокойно.
Какие еще грехи?
Выступления Ар-Бааса!.. Нечего таить, они вреднее всего прочего. Выступления не в смысле вооруженных походов. Нет, выступления в смысле разговоров, речей, говорильни.
Без обиняков объявлял Ар-Баас, что власть людская - изобретение дьявола. Кто верит в нее, подчиняется ей, - тот в когтях у Иблиса, и не спастись такому, не спастись.
Учение Ар-Бааса вело к подрыву государства, к распаду, к хаосу. Носитель мерзкого учения подлежал уничтожению.
Однако, ни одна попытка покушения не удавалась. Ни одна. А ведь их было ой как немало!
Ар-Баас не боялся смерти, не прятался от нее. Наоборот, словно бы стремился погибнуть, исчезнуть. Его можно было безошибочно искать в самых опасных местах в самые опасные минуты.
Казалось, ни клинок, ни пуля его не брали. Может, искусство ратное, высшей степенью которого владел Ар-Баас, их отводило. Может, еще что, связанное с нездешними силами...
Однажды в Ар-Баасовых землях появился витязь, обративший на себя внимание пестрой сволочи.
Был он силен и ловок сверх меры. Саблей владел настолько, что, наверное, и капли не допустил бы на себя во время ливня.
В искусстве дерзких слов не было ему равных. Так задеть, так оскорбить, так выставить на смех, как он, не сумел бы никто.
Многих он убил в поединках. Чем больше убивал, тем больше уважения имел среди остальных.
Молва донесла до Ар-Бааса достоинства Витязя, и Ар-Баас его приблизил. Начальником свиты был Витязь, а потом и первым советником. Много знающим показал себя, много думающим.
В застольях, как и в бранных схватках, он был непобедим. Выпей он бочку вина, и то бы с ног не свалился.
- Почему ты у меня, а не у Шаха? - спросил как-то Ар-Баас после долгих возлияний.
- Потому что Шах понятен, а ты - непонятен мне! - сказал Витязь.
- Мне доносят, что Шах исчез. Вместо него правит Великий Везирь.
- Открой мне твою тайну! - сказал Витязь. - Она есть у тебя! Должна быть!
- Можно напасть на столицу! Разграбить дворец! Убить Великого Везиря!
- Почему ты не добавляешь «захватить власть»?.. Открой твою тайну!..
- Можно возмутить народ! Объявить, что Шах его предал!
- Народ - стадо баранов! Открой твою тайну!
- Да что прицепился! По сабле моей заскучал?.. Моя тайна страшна!
- Открой! Облегчи душу!
- Давай выпьем еще!
- Давай! А потом - открой тайну!
Слуги налили в большие золотые кубки - до краев - и отступили. Собеседники выпили в молчании. Движения их были преувеличенно тверды.
- Ты все еще хочешь услышать? - спросил Ар-Баас. Голос и взгляд его не предвещали добра.
- Хочу! - кивнул Витязь.
- Тогда пусть выйдут все! - приказал Ар-Баас и, тяжело повертывая головой, проследил, как выходят слуги, как прикрывают за собой створки дверей.
- Открой твою тайну! - сказал Витязь.
Ар-Баас встал. Взмахнул руками, словно отталкивая кого-то. Лицо и шея побагровели. Глаза выпучились. Рот открывался и закрывался. Будто не хзватало воздуха. Будто невидимки душили...
- Как тебе помочь? - Витязь вскочил, но не знал, что делать. Ар-Баас окаменел. Мышцы были напряжены до предела. Извитые полоски сосудов набухли на лбу, похожие на русла ручьев или на древесные корни.
Ему мешали, ему не давали говорить. Витязь видел, как тяжело ему было двигать ртом.
- Я одержим! - прошептал или, скорее, прошипел Ар-Баас. - В юности занялся чернокнижием. Вызвал демона и - не справился. Он во мне. Освободит меня тот, кто убьет и зароет на глубину своего роста. Убить меня может лишь повелитель, что отказался от престола. Любой другой -погибнет. Погибнешь и ты!..
Сказав, Ар-Баас обмяк, расслабился. Ему больше не надо было вести борьбу. Он высказал правду. Теперь оставалось то, что гораздо легче, -убить противника, уничтожить докучного собеседника.
Он выхватил саблю. Витязь - тоже. Завязался бой.
Искусство Ар-Бааса было неописуемо, но теперь объяснимо. Его руку направлял демон. Сабля его словно была одновременно в двух, в трех местах...
Но и Витязь был искусен на удивление. На всякое молниеносное движение у него находился еще более быстрый ответ.
Когда Витязь нанес смертельный удар, Ар-Баас удивился самым большим удивлением в своей завершающейся жизни.
- Ты?.. Как же?.. Кто ты?..
- Я - Шах-повелитель! - сказал Витязь, бросая саблю в ножны. - Я отказался от престола, чтобы тебя одолеть!..
Он подхватил слабеющее тело, вынес во двор и вырыл могилу глубиной в свой рост. Затем опустил тело, выбрался наверх и стал закидывать его землей.
Черная тяжелая жидкость выступила из останков Ар-Бааса, свилась в жгут, затем обернулась длинной змеей и втянулась в глубины. Перед тем, как исчезнуть, змея глянула на Шаха-повелителя не то с насмешкой, не то с угрозой...
Не успели зарыть могилу, как из нее показался крепкий стебель, на конце которого стал быстро наливаться зеленый круглый плод.
- Приветствую тебя, новый облик Ар-Бааса! - сказал Шах и, сев на скакуна, умчался в столицу, чтобы вернуть себе престол...

Олег Тарасов (18 лет)

АСТРА

Среди звезд - новость. Одна из них решила отречься. Ей надоело светить и греть. Ей захотелось быть освещенной и согретой.
Звезды ежатся и топорщатся, мигают учащенно или притухают -как бы в обмороке.
Звезды соединяются в кольца гнева и негодования. Им, остающимся на виду, надо гневаться и негодовать. Не то - потеряешь лицо. Не то - перекосится Космос...
Почему так волнительна новость? Почему вызвала столько возмущений?
Не потому ли, что в ней - коварный соблазн, тайная сила?..
Стать маленькой, незаметной, свободной... Жить не для всех, а только для себя... Почувствовать, как любят тебя - тебя и только тебя! - а не твое «небесное» положение...
Но, с другой стороны, не порождать, а потреблять Время... Быть щепочкой в его волнах...
Можно задуматься... Посомневаться... Можно, даже завидуя, остаться на своем месте... Убедить себя в том, что положение - главное, самое главное...
А Гордячка пускай убирается, раз уж ей так приспичило. И пускай никому больше не придет на ум повторять ее...
Процедура Отречения была долгой. Может быть, даже нарочито растянутой.
Каждая звезда Вселенной, - каждая остающаяся звезда, - должна была, говоря по-человечьи, выдернуть по волоску из прически Отступницы: лишить Уходящую какой-нибудь одной частоты излучения...
Когда последняя звезда отнимет последнюю частоту, Время перестанет производиться, перестанет быть детищем Гордячки, - отцепится, отпадет от нее. Совьется в воронку рядом, чтобы Уходящая - по своей воле -могла нырнуть в текучие глубины и пропасть...
Отречение бывает редко. Звезды не торопились. Надеялись, что медленнее - больнее.
Растаскивали свое не просто, а с вывертом, с поддергом.
Но Отступница - не страдала. Она прислушивалась. Время пока что было с ней, - хоть и подистончилось, хоть и готовилось отпрянуть.
А там что-то происходило. Не во Времени, где ей скоро быть. Не над ним. Нет, в глубине, - под его стремительным током, под его нижней гранью.
Кто-то громко вопил там. Звучали удары и шлепки. Что-то с грохотом падало. Что-то с треском ломалось.
Менялись местами причины и следствия. Рождения и смерти. Вращались хроновороты. Манили хроноомуты...
Чуть позже пленка-граница лопнула, и, сверкающий, быстрый, втиснулся...
- Ты кто? - воскликнула Гордячка.
Он не отвечал. Метался. Пыхтел. Видно кто-то хотел его утянуть назад. Вдернуть. Всосать...
Или что-то хотело. Уж очень велика и туповато-настойчива была сила. Такая не может быть живой.
- Я помогу? - предложила звезда.
(Тут, кстати, процедура Отречения кончилась, и теперь хоть можно было двинуться, сойти с места).
- Какая ты!.. - буркнул он озабоченно и вдруг словно бы очнулся. - Какая ты прекрасная!..
Звезда пережгла ослабленными после Отречения лучами то, что его держало. Зашила пленку-границу.
- Эй, мы расшибем друг друга! - ззакричал он.
В самом деле, едва разрыв Времени исчез, их потянуло, потянуло, потянуло друг к другу.
- Кто ты? - снова выкрикнула звезда. Теперь он ответил.
- Я - Первоатом! - отозвался гордо. - Я могу породить новую Вселенную!..
- Прежде ты убьешь меня, если не свернешь! - воскликнула звезда. Они приближались друг к дружке. О том, чтобы остановиться, не могло быть и речихобственная скорость расплющила бы их...
Да звезде и не хотелось останавливаться, уклоняться. Радость была в том, чтобы лететь навстречу гибели, навстречу любящему и любимому...
- Занимай мое место! - крикнула Отступница. - Пробивай меня насквозь и занимай!
- Не хочу! - отозвался Первоатом. - Не хочу твоей гибели!
Еще миги полета, миги сближения. Как хорошо! Как жалко, что недолго им быть вместе!
- Придумал! - крикнул Первоатом. - Уменьшайся! Ныряй во Время! Звезда с облегчением послушалась. Ее оболочки - одна за другой - становились велики. Звезда их отбрасывала, и они разворачивались, распускались в космосе, как лепестки невиданных цветов.
Первоатом же - наоборот - стал расти, наливаться изнутри сверканием, испускать реки света, бурлящие светопады, которые никого не подпускали, никому не давали приблизиться.
Чем больше делался Первоатом, тем меньше делалась Отступница. Так, вместе, неподалеку один от другой, они и попали во Время, в его необоримую власть.
- Почему ты решила отречься? - спросил Первоатом.
- Не хотела быть такой, как все! - сказала Отступница.
Тут она влетела в атмосферу Земли и, падая, присматривалась: кем или чем стать. Ни облаком, ни деревом, ни зверем, ни птицей...
Нет, цветком, - как уже было там, в Космосе. Цветком единственным, каких еще не росло на планете.
Чтобы Первоатом, заняв ее место, смотрел на нее сверху. Чтобы она - внизу - красовалась перед ним...
Каждое утро она будет с ним здороваться. Каждый день его улыбка будет греть и веселить ее...
Последние ее лучики - отрекаться тяжело! - были вялыми, вязкими. Один из них уплотнился, врос в почву. Другие, шелковисто рея в воздухе, образовали головку цветка...
Все, вроде, вышло по ее желанию. Первоатом не убил ее, воссиял на ее месте, навсегда остался рядом. Она каждый день могла быть с ним.
Но одного не учла Отступница: закон жизни во Времени - размножение. Чтобы не иссякали тебе подобные...
Недолго Астра была единственной. Скоро красивые цветы рассеялись, расселились по Земле. Отступница опять стала одной из многих. Так же, как прежде...
Первоатом поначалу пытался ее выглядывать. Потом заскучал, отгородился тучами,потускнел, охладился.
Возможно, потому, что не мог найти Отступницу.
Возможно, потому, что не выполнил свое предназначение: не породил новую вселенную...
А звезды, посудачив, забыли про Отрекшуюся. Звездам надо было светить и согревать...

АСТРА-2

Ворчуну было семь лет. Жилось ему в приюте плохо. С отцом на ранчо было лучше. Потому что Ворчун - хозяйствовал.
Ах свобода, свобода. Пускай полуголодная, безнадежная. Но как она манит. Как уговаривает вернуться!..
Отец не смог вынести маминого бегства. Мама убежала с лысым коммивояжером.
Ворчун любит маму, но не одобряет.
Где отец брал спиртное, - тайна неразгаданная. Каждый день - аккуратно к пяти часам - он был пьяным и добрым.
Ворчун пробовал выслеживать его. Но отец бесследно пропадал в лесочке, что был оставлен на ничейной земле между двумя фермами. Выходил отец оттуда уже под градусом.
Умер он неожиданно. Разговаривал с Ворчуном, и на лице дрожала виноватая жалкая улыбка. И вдруг его будто отключили. Погасили за ненадобностью. Щелкнули чем-то там внутри...
Остекленели глаза. Одеревенело тело. Опали, обвисли щеки.
Он опрокинулся на спину и страшно уставился в небо...
Ворчун заорал и убежал. С тех пор он боится возражать кому бы то ни было. Вдруг человек после возражений Ворчуна тоже умрет...
Жизнь в приюте он начал с больницы. Вернее, с маленького домика-изолятора. Лежать целыми днями в постели ему нравилось. Не надо было думать. Дремли да дремли...
Когда вышел из больничных стен, решил, что хуже, чем сейчас, никогда не было и не будет.
Но он ошибался. Что ни день, становилось хуже. Ребята, окружающие его, такие же сироты, как он сам, дьявольским сверхчутьем - иначе не скажешь! - пронюхали про его слабость. Пронюхали и принялись его
травить.
А может, и не травить. Может, это забавой было для них. Игрой. Не понимали, как тяжелы для него такие забавы...
То один, то другой вдруг начинали изображать перед Ворчуном умирающих. Тряслись, будто в судорогах. Закатывали глаза. Хрипели, шаря руками в воздухе. И падали, падали, чего Ворчун выносить не мог совершенно. Он, крича, убегал. За ним гнались с улюлюканьем, пока не попадался кто-то из взрослых. Или не гнались, - держали его: смотри, смотри, насматривайся.
Лишь один человек в приюте его жалел. Девчонка-заморыш, его сверстница, Нэнси.
Она подходила и клала свою теплую ладошку ему на плечо.
- Ну что ты переживаешь! - говорила шепотом. - Они же глупые!.. Ворчун успокаивался. Ему даже хорошо становилось на какое-то время.
Он даже ворчать принимался, оправдывая свое прозвище, - выговаривал воспитателям за те огрехи в хозяйстве, которые заметил. Воспитатели слушали, не перечили, на усы мотали, - Ворчун зря не говорил. Только мало их было, воспитателей. Разве уследить им за всей детской оравой да еще за подсобным зверьем.
История Нэнси была похожа на историю Ворчуна, но как бы в зеркальном отражении. От Нэнси ушел отец, и мать ее спивалась, пока однажды спьяну не утонула в реке...
Как-то вечером, глядя в густозвездное небо, Нэнси рассказала ему, что, возможно, станет принцессой в волшебной стране.
- Кто увидит, как звезда, упав с неба, сама себя в землю посеет и вырастет из земли, тот будет принцем. Или принцессой... - убежденно шептала Нэнси.
Ворчун слушал ее и понимал с трепетом: все - слабы. У каждого своя тайна, перед которой каждый - беззащитен...
Хотелось быть сильным. Хотелось прикрыть Нэнси от жестокого, ядовитого мира.
Но собственная сила, широкие плечи, могучие мускулы - все это отодвинуто в туманную даль, имя которой - взрослость.
А пока что мальчишки-мучители изощряются. То один прибежит:
- Ворчун, к тебе папа приехал!.. То другой заорет:
- Ворчун, тебе письмо от мамы! Оно у директора!..
Или хором заведут дурацкую песенку, которую сами придумали:
- Тебя предаст отец и мать, Сестра и брат любезный. Учись быстрее предавать. Живи с душой железной...
Или Нэнси начнут дергать за тоненькие косички. А у той слезы близки: вмиг высветятся на ее печальных глазах.
- Не смейте! Не трогайте! - Ворчун бегает за мальчишками. Те с хохотом увертываются. Пока им не надоест. Потом кто-нибудь подставит подножку. И валяется Ворчун в пыли. И затмение на него всякий раз находит. Потому что запах у пыли, - как у того пшеничного поля, что было возле их дома.
Кажется Ворчуну, что сейчас он встанет и пойдет домой. И отцу сделает очередной выговор...
Отбирают у Ворчуна сладости - не жалко. Выпивают его кофе -пожалуйста. Воду льют в его постель - наплевать.
Хоть бы только Нэнси не трогали. Хоть бы ее-то оставили в покое...
Когда Нэнси заболела, Ворчун поначалу не встревожился. Целый день то и дело прибегал к домику-изолятору. Корчил из-за стекла потешные рожи. Ну давай, давай, выздоравливай! Видишь, как я для тебя стараюсь!..
Нэнси невесело улыбалась. Голова ее утопала в подушке.
На другой день в медицинском фургоне приехала целая бригада врачей, вызванная специально для Нэнси.
Так разнеслось по приюту. Так повторяли на всех этажах, во всех уголках.
Занавески на окнах изолятора задернули. Там, за занавесками, горел непривычный свет, метались многочисленные тени. Там делали операцию, и это делание представлялось Ворчуну чем-то сказочно-волшебным.
Словно какие-то злые духи нашли дорогу к «выключателю» Нэнси, захотели ее «погасить». А врачи не давали: стояли на дороге у злых, размахивая своими блестящими ножиками.
Целый день Ворчуну кусок не лез в горло. Никто к нему не приставал. Но Ворчун этого даже не заметил. В страхе и томлении бродил вокруг изолятора.
Врачи не выходили. Неужели так долго шло это действо, до ночи нужен был заслон перед злыми?..
Ночью Ворчун ускользнул из спальни и снова поплелся к Нэнси. Ноги были тяжелыми, в голове плавал туман. Холодный ветер забирался за шиворот.
Хотелось не идти, а струиться во тьме. Или повиснуть в воздухе.
Раза два его качнуло так, что чуть не упал.
Небо было ясным. Небо завораживало. Нужно было сопротивляться, чтобы не утонуть в небе, не потеряться в нем.
Тем отчетливее увидел Ворчун в ясном небе, как сорвалась одна звезда и понеслась вниз - прямо к нему.
Чем ближе она была, тем ослепительнее светила, тем сильнее надо было прижмуриваться.
Вот она уже над крышей и в стекла, в дымовую трубу кидает свои стрелы.
Вот она уже над клумбой, заросшей люпином и клевером.
Она изменяется. Делается маленькой. Уходит в землю и тут же снова вытягивается на одном лучике - нет, стебельке.
Остальные лучи обрываются, становятся короткими, мохнато усеивают вершину цветка.
Ворчун глядит, не понимая. И вдруг его осеняет: это же слова Нэнси сбываются. Ее слова, ее...
Она должна увидеть. Должна...
Ворчун бросается к домику, бьет мягкими ладошками по твердому стеклу.
- Нэнси, Нэнси, посмотри! - кричит и плачет. - Я принц, а ты -принцесса! Ты принцесса, принцесса!..
Плачет и кричит. Плачет и шепчет.
Чужие лица глядят из-за стекол.
Молчат...