Андрей Иванов (18 лет)

ВЕРОНИКА ДУБРАВНАЯ

Княжонок умница был и работы не чурался. К восьми годам от дворовых людей обучился любому повседневному делу. Мог и коня обиходить: оседлать, запрячь, почистить. Мог и в поварне, и в оружейне сойти за своего. Знал, где да что лежит в амбарах. Ключница Маланья в годах была, стала слабеть памятью. Так частенько княжонок ее выручал: вспоминал, что ей было надо, и матушке не доносил никогда.
Конечно, все его любили. Конечно, все ему охотно показывали и рассказывали, - о чем ни попросит.
Даже грамоту - науку многомудрую - выучил он чуть не с пеленок. Дъяки дивились да предрекали: быть ему Великим Князем.
А уж оружием владел, - будто родился с ним. Сковали ему мечик легкий да кольчужку по его размерам. До чего же ладен, до чего красив был при своей справе!
В пять лет отец впервые взял его на вепря. В восемь - выделил ему дружину малую и разрешил добывать зайцев.
Княжонок ловитву любил, выезживал частенько.
Однажды подняли зайца на поле, а тот возьми да вильни в лес. Жеребчик у княжонка борзой, легконогий, других опередил.
Лес поначалу был редкий, а потом - гуще да гуще, темней да темней. Отдалились спутники-дружинники, зовущие княжонка. Затихли их крики. Собаки тоже вдруг разом смолкли. Будто в яму провалились.
Огляделся всадник маленький, - не по себе стало. Лапищи у елей вздыблены, словно подняты для удара. Хвоя на них черная, жирная. За каждым стволом, вроде бы, кто-то стоит. А может, внутри ствола...
Почудилось наезднику: злая мощь хочет его сгубить. И сгубила бы...
Да есть тут и другая мощь, - добрая. Не дает, не пускает. Бережет его...
Тронул жеребчика: скорей, скорей. Мчался, как спасаясь от погони.
Выехал из гиблой чащи в светлую дубраву и понял: спасся, ушел от злого.
Слез с коня, повалился в мох, - дух перевести, воспрянуть.
Вдруг над ним смех послышался, - да такой звонкий, такой веселый.
Княжонок выгнул голову: не поймет, - в яви он или во сне.
Девчоночка смеется. Небось, ему погодка. Беловолосая. В синем сарафанчике. Босенькая. Такой милой, такой родной кажется, - не отрывать бы от нее глаз.
- Ты кто? - спросила, как отсмеялась.
- Всеслав, княжий сын! - гордо ответил мальчик.
- А я - Вероника, матушкина дочка! Тут мы, в дубраве живем...
- Кто же твоя матушка?
- Ведунья! Давно пришла сюда. Из далеких земель... Девочка обе руки подняла.
И стала березкой. А потом - снова девочкой.
Всеслав успел прикоснуться к шелковистому стволу, - деревце было настоящим.
- Ты колдунья? - спросил, вскакивая и отходя к жеребчику.
- Нет... Я подсмотрела...
- Ничего не понял! - у княжонка страхи враз пропали, любопытен был зело.
- Да очень просто! Посмотри в любое дерево, в любой цветок. Ну, хоть бы в меня! Подойди и приложи глаза!..
Девочка, знакомым жестом подняв руки, вновь стала березкой.
Всеслав, замирая, шагнул. Перекрестился. Осторожно припал глазами к нежной коре. Поначалу увидел исчерченность да крапчатость, -будто на человечьей коже. Затем взгляд его непостижимо разделился: стал как бы множеством видящих капелек, зрячим дождем.
Куда бы внутри дерева ни п падали зрячие капельки, везде было одно: дрожание живых бликов, маленьких зеркалец...
Березка словно отпрянула, - снова стала девочкой.
- Видел? - спросила серьезно.
- Да! - сказал Всеслав виноватым голосом.
- Ничего ты не понял! Зеркальца - во всем живом. Я говорю: «Березка! Хочу быть березкой!» - и направляю свои зеркальца на это слово. Его дрожание переставляет зеркальца. Они по-другому свет отражают. Встают как в настоящих березах...
- А я могу... по-другому отражать?..
- Конечно, можешь! Просто вы, люди, не хотите знать! Вы - трусы!
- Я не трус! Говори что делать! Буду с тобой всегда! Женюсь, как вырасту!
- Ой, жених нашелся! Произноси про себя, кем хочешь быть! А я помогу! Только не выпускай моих рук!
Девочка протянула Всеславу теплые ладошки. Он крепко их ухватил.
«Дуб! Хочу быть дубом!» - твердо пожелал про себя. Ну, где там зеркальца?.. Почему не переставились?..
Тут он почувствовал, как из девочкиных рук в него потекла неведомая прежде сила, как эта сила хозяйничает в нем: что-то трогает, что-то сдвигает.
Хотел сдержаться, стерпеть своеволие этой силы, - да не смог. Княжеская гордость возмутилась: как смеет колдунья им распоряжаться!
- Не хочу! - выкрикнул. Выдернул свои руки из девочкиных.
И услышал, что возмущенные слова не сказал, - прошелестел.
Потому что был огромным деревом. Был в своем - огромном -времени. Одна его мимолетная мысль должна была занять век или даже два людских века.
Но это бы не горе - не беда, кабы не дергался. Самое страшное: отняв руки, - обособил себя. Оборвалась та сила, что поддерживала, помогала остаться человеком.
Всеслав испугался до ужаса. Его людское дерзкое сознание бледнело, размывалось неторопливой струей холодного древесного бытия.
- Хочу быть княжьим сыном!.. Хочу быть дубом!.. Хочу быть!.. -заметался его гаснущий разум.
И погас... Дерево тоже недолго оставалось деревом... Зеркальца в нем задрожали, задвигались беспорядочно... Стали отрываться друг от дружки, распадаться...
Дуб растрескивался, оплывал, оседал, превращался в кучу мусора...
Девочка, глядя на это, побледнела. Слезы выступили на глазах.
- Эх ты, жених! - прошептала с укором.
Погрузила руки в груду трухи - в останки Всеслава - и стала -одно за другим - отдавать, отдавать ему свои зеркальца, располагать их в том строгом порядке, какой необходим для жизни.
Сама при этом поначалу сделалась дубом, потом - раскидистым кустом, потом и вовсе - мелкой травкой.
Зеркальца свои отданные располагала так, как располагались они во Всеславе. И составляли они облик знакомый, - да не ее. Не ее милые черты...
Когда добилась, чего хотела, - отпустила свои руки, - теперь уже листики. Отпрянула со вздохом облегчения...
Всеслав глаза открыл. Господи, что с ним было-то? Где та девочка необычная?..
Увидел своего жеребчика. Увидел травку скромную с цветками синими. На кого они похожи?..
Звуки рогов, крики дружинников послышались.
Всеслав закричал, рванулся к скакуну...
И вдруг словно кто дернул за руку. Встал. Снова поглядел на травку...

ВЕТЛА

Три лета Волч не был дома. За море ходил с князем. Ныне вернулись. Лодьи загнали в широкое речное устье. Потопали по домам.
Поселок изменился: разросся, приподнялся. Избы не жались к земле, - выпячивали груди, расправляли плечи. Вот мы каковы...
Волч увидел: навстречу идет девушка. Красавица такая, - аж сердце захолонуло. Идет, не сворачивая, не опуская глаз. А в глазах ее черных утонуть можно...
- Посторонись! - приказала, когда была в шаге от него.
Слово прозвучало сильно. Видать, привыкла девушка, что ей повинуются.
Волч упрямый: переборол желание подчиниться.
- Ты кто такая? - спросил. - Не помню тебя! Пойдешь за меня замуж?..
- Меня бог обнимает! - сказала девушка серьезно. - Небось, ты послабее будешь!..
- Разреши, попробую! Тогда сравнишь!
- Вот еще! - сказала девушка.
- Полюбил я тебя! - открылся Волч. - Сразиться хочу с твоим богом!..
- Что ж! Приходи в мою избу на закате!..
Девушка повернулась. Пошла назад. Вроде бы, взглянула на него, -головой дернула. А может, и нет.
- Как звать-то? - зычно вопросил Волч.
- Ивина! - услышал звонкий ответ...
Войдя в свою избу, повесил меч да щит на стену. Долго стоял, осторожно прижимая к себе старенькую матушку...
Потом за столом слушал новости селянские: кто умер да кто народился за три лета, кто чем болел, кто на ком женился, у кого какие урожаи были...
Слушал да вспоминал: должен был видеть Ивину перед отплытием, не мог не видеть. Какой она была?..
Вспоминалась толпа детей, провожающих лодьи. Где-то там, в толпе, была и она...
Спросил напрямик:
- Матушка, у Ивины есть ли кто любый? Хочу на ней жениться! Благословишь ли?..
Матушка поджала губы. Небось, хотела сказать злое, да удержалась. Ответила мягко:
- Люди бают, - колдунья она. Провидеть может: кто умрет, кто заболеет. Может, и врут... - Матушка помолчала. - Ей бы парнем быть. Умна. Смела...
- Родители живы?
- Померли, пока тебя не было. Изба ее на окраине, под сосной разбитой.
- Закат скоро... Пойду к ней!.. Прости, родная!..
- Не торопись! - попросила матушка. - И другие девки есть! На них тоже погляди!..
Волч улыбнулся. Взял меч. Нацепил на левый бок. Поклонился матушке.
Та глядела ему вслед обиженно. Понимала: не удержишь силком да запретом...
Избенка под разбитой сосной была крепка, хоть и в землю вросла, и бревна почернели.
Волч стукнул да вошел.
Ивина сидела на лавке у стены. Длинные черные волосы по плечам разметались, до пояса свесились. Глаза зеленые - как омуты речные...
- Иди сюда! - махнула Волчу. - Бог близко!..
Волч примостился рядом с ней. Почувствовал ее тепло. Хотелось волосы погладить.
Вдруг воздух будто налился кровью. Такого насыщенного цвета не бывает ни при восходах, ни при закатах.
Бог возник не четко, не телесно. Появилась глубокая тень. Обволокла Ивину. Девушка затрепетала.
Рядом с ней висело, будто отдельное от божественной тени, странное лицо.
Оно было прозрачным, как бы вырезанным из драгоценного камня. И неподвижным: не может камень хмурить брови, шевелить губами. Большие глаза смотрели сквозь Ивину. Мелькание отттенков красного - великого множества оттенков - единственный признак жизни в божественном лице.
- Кто это? - послышался низкий рокочущий голос: бог обратил внимание на Волча.
- Это воин! - сказала Ивина. - Хочет с тобой сразиться! Меня в жены взять!..
Она говорила как бы против воли, поглощенная багровеющей тенью. Но голос ее был несравненно богаче, теплее неземного рокотания. Волч расслышал в нем сочувствие к себе. Расправил плечи, довольный. Аи да умница!..
- Зачем предала меня? Зачем обо мне говорила? - невнятно проскрипел бог.
- Прости, Алый! - попросила Ивина. - Воин сильнее меня! Имя бога ласково прозвучало, это не понравилось Волчу.
- Бейся со мной! - потребовал Волч, поднимаясь. - Ежели ты не трус!
- Наглые обезьяны! - сказал бог. - Вы погубили, вы сожрали множество миров! И Землю вы захватили, чтобы ее уничтожить!
- Ты про людей? - холодно уточнил Волч.
- Про вас, воинов! Смотри!..
Божественная тень просветлела. В ней открылись космические глубины. У Волча закружилась голова.
В космосе, будто на быстрых речных струях, вспухали белесые пузыри: десятки, сотни. В них были заключены семена.
Вот эти семена... Спокойно спят между звездами... То ли игольчатым инеем покрытые, то ли остренькой шерсткой...
Попадая во вздутия-пузыри, в космическую пену, начинают быстро развиваться. В них напухают комочки-растрепыши: с головой, руками, ногами..
Обезьяны. Злые косматые обезьяны, вырастая, устремляют свои оболочки к ближайшим планетам...
- Это не мы, не люди! - твердо сказал Волч. - Ты лжешь! Я накажу тебя за клевету!..
Волч выхватил меч из ножен. Взмахнул, рассекая воздух.
- Будем биться! - утвердил бог.
Изба исчезла. Волч стоял на берегу реки. Ноги слегка вязли во влаж-новатом песке.
Ивина была неподалеку: выше по косогору.
Божественная тень поспешно уплотнялась, формировала фигуру для боя.
Фигура поначалу была втрое, вдвое выше Волча. Затем встала вровень.
Лицо было тем же, - неподвижным, какк бы вырезанным из самоцвета. Одежды напоминали клубящийся розовый туман. Из правой руки вырос меч, - затвердел, начал поблескивать.
- Ты - мерзкий лжец! - громко произнес Волч. - Ты показал историю своего рода - не нашего! Так рождаетесь вы - мелкие боги! Чтобы пакостить! Чтобы путаться у нас под ногами!..
- Я - великий бог! - послышался невнятный рокот.
- Берегись! - вскрикнула Ивина.
Видимо, относилось это к Волчу, - потому что бог начал первым, и Волч защищался, отражая удары.
Божественный меч по длине был равным, но бил тяжело. Рука Волча поневоле отклонялась, отбрасывалась, и надо было подаваться вперед всем телом, чтобы удерживать натиск.
Волч попробовал напасть: обрушил удары справа, слева, прямые.
Бог принял его условия боя: стал закрываться, перешел к обороне.
Волч теснил его к реке. Безрассудная надежда вспыхнула было: загнать в воду, утопить.
Но враг напомнил, кто он такой. Его меч замелькал так быстро, что Волч попятился, оставив мимолетную надежду.
Зная много ударов-обманок, Волч - один за другим - применил их все. Некоторые достигли цели.
Враг был ранен. Его туманные одежды окрасились темной кровью.
Но лицо оставалось по-прежнему бесстрастным, дыхание не участилось, лоб не вспотел. Никаких признаков усталости!
Волч повторил удачные удары. Но враг не ошибался дважды: новые раны нанести не удалось.
Ярость поддерживала, придавала сил.
Боги коварны. Стоит уйти за море, они тут как тут, - выбирают лучших девушек...
Вроде бы, Волч выкрикнул это вслух.
Со стороны ему ответил тоненький всхлип.
Ивина?.. Неужели сочувствует?..
Поглядеть некогда. Надо бить, бить... Отражать, отражать удары...
Появилось отчаянье. Оно тоже помогало. Тоже придавало сил.
Если я не одолею, то и меня так просто не возьмешь.
Волч напрямую, без хитростей, ткнул острием.
И попал... Попал!..
Бог пошатнулся... Пошатнулся Алый...
В тот же миг с непостижимой быстротой произошла подмена.
Плотная фигура врага расплылась, распылилась по краям. Окуталась дымкой.
В эту дымку, съеживаясь, уменьшаясь, упал раненный.
Вместо него восстала другая - и точно такая же - фигура. Новый -и тот же - враг. Со свежими нерастраченными силами.
- Обман! - закричал Волч, задержав воздетый меч перед ударом.
- Обман! - повторил сбоку девичий голос. - Волч, держись!.. Неужели Ивина видела?.. Неужели Ивина - с ним?..
Волч мечом ударил, - но мимо, в ничто...
И тут враг его поразил: тот, новый, свеженький.
Падая, Волч был уже мертв. Чужой меч вошел слишком глубоко.
- Наглые обезьяны! - пробормотал его враг, разглядывая поверженного.
Затем он исчез, никем не подменяясь на этот раз... Волч лежал на влажном песке лицом вниз. Ивина подошла. С усилием перевернула на спину.
- Что же я наделала? - прошептала горько.
Она присела возле убитого, и длинные волосы ее, колеблемые ветерком, завесили, укрыли Волча от всего мира...
Нескоро до старенькой матушки добралась весть, что сын - потерян.
Нескоро доплелась матушка до берега, - похоронить...
Волч лежал тихо, будто спал. На его лице была счастливая улыбка.
Над ним склонилось дерево, и длинные ветви его, колеблемые ветерком, словно хотели погладить спящего по лицу, отогнать от него темные тени...

ВЕТРЕНИЦА

Девочка любила ветер. Едва вздохнет за окном, едва шевельнутся листья, она делалась неспокойна, металась по избе, напряженно улыбалась.
- Иди уж! - отпускала вечно усталая мать.
Девочка выбегала наружу и слышала шелест крыльев. Свободный и невидимый, ветер кувыркался в вышине, взъерошивал травы, взлохмачивал речку.
Гуси гоготали, приветствуя ветер. Солнышко искрилось, радуясь ему. Хлопали ставни. Сухие былинки паническим стадом убегали от крылатого чистюли.
Девочка поднимала руки.
- Возьми меня, ветер! Хочу с тобой!.. Тянулась. Привставала на цыпочки.
Вот сейчас. Вот сейчас она станет легкой и свободной. И вместе с ветром полетит вперед и дальше, вперед и выше.
Но никогда... Никогда не получалось...
Девочка не плакала, не грустила. Знала: ее время придет. Ждала.
И вот однажды увидела, как вечный торопыга свалился на ближний холм - в густые заросли полыни.
Может, он устал, - ведь дело было вечером. Может, решил выспаться тут.
Девочка побежала, счастливая уже от надежды - увидеть, расспросить.
Там, на холме, среди сероватых стеблей, лежал мальчишка-оборванец. Мечтательно глядел в небо.
- Извини, что мешаю! - сказала девочка. - Возьми меня с собой!
- Ты красивая! - сказал мальчишка. - Я бы взял тебя! Но не могу без позволения Матушки!
- Скажи, как ее найти! Хочу с вами-ветрами!
- Скажу, - голос его почему-то погрустнел. - Иди до гор поднебесных. Найди самую высокую вершину. Там - замок нашей Матушки...
- Как звать тебя величать? - спросила девочка.
- Зови Ветренком, не ошибешься. Это хорошо, что ты спросила! -повеселел мальчишка. - А тебя кличут как?..
- Ветреницей нарекли? - сказала девочка. - Спасибо тебе!..
Поклонилась она знакомцу. Вернулась домой. Матушке своей рассказала, какой затеяла путь. Поплакала та. Да делать нечего, - снарядила дочку. Собрала подорожников в котомку. Благословила дитятко роже-ное. Простилась...
Отправилась девочка в путь-дорогу. Много рек по мостам-перевозам пересекла. Через много лесов просквозила. Много селений повстречала: везде люди жили трудно и везде надеялись на чудо.
Долго ли - коротко ли, добралась до гор поднебесных. Холодно тут было. Вечные снега лежали. А вот ветры ледяные не очень беспокоили. Едва начнут выть-свирепствовать, вдруг - откуда ни возьмись -теплая струя...
Самая высокая вершина за облака уходила. Был на той вершине замок серого камня - со стенами острозубыми, с башнями круглыми.
Встретили девочку суровые бородатые стражи, проводили в главную залу. Там на золотом троне сидела правительница замка - Матушка Ветров.
Старой была, морщинистой, сурово глядела. Но девочка приметила спрятанную за ее суровостью доброту и перестала бояться.
Выслушала Матушка Ветров девочку.
Долго молчала.
- Чтобы с ветрами остаться, - сказала, наконец, - нужно в семью нашу войти. Возьмет тебя в жены кто-то, - будешь мне дочкой. Но человечий облик тебе до смерти дан. Избыть его - трудно...
- Хочу быть как ветры! Не хочу быть человеком! - воскликнула девочка.
- Тогда поешь-попей в последний раз да иди, - сказала Матушка. -С восточной стороны замка - пропасть глубокая. Спустись в нее. Дна достигнешь, - будешь как ветры. Не достигнешь, - назад вернешься...
Девока послушалась. Поела-попила. Выспалась. А как вышла из замка с восточной стороны, - задумалась. Дна не видать у пропасти. Трещин в отвесной стене - не видать.
И страшно девочке, и тошно. Да что ж поделать: назвался груздем, -полезай в кузов.
Соскользнула в обрыв. Ногами пошарила, нашла незаметную выемку. Ногтями уцепилась за каменный скол.
Прилипла к стене. Отдохнула. Новые стала места отыскивать для ног да для рук...
Так и пошло - день за днем, ночь за ночью. Девочка не спит - не ест, и ни того, ни другого, вроде, не хочет. Ползет вниз потихоньку. А может, ей кажется только, что ползет. Думается ей иногда: уж не по кругу ли двинулась по этой стене?..
Днем ее солнце печет нещадно, - тени-то взяться неоткуда. Выжигают из нее жаркие лучи все лишнее, тяжелое, вздорное.
Ночью ее ободряет Луна. Та не берет ничего. Наоборот, вливает по капельке легкость, невесомость, непричастность к земле.
Дожди девочку мочат - до костей. Вымывают плоть - по частичке, по крошечке. А уж ветры... О них разговор особый...
То вдруг задует северный. Начнет будто ножами резать. Но когда совсем невмоготу, - чей-то шепот дразнящий в ушах. Словно с озорством, с улыбкой. И полегче сразу. Не так нестерпимо...
То восточный вцепится. Трясти начнет, отрывать от стены. И ведь оторвет, закрутит-завертит - да и назад на стену бросит...
Впервые она уж до того помертвела, как ее в воздух подняло, - думать стыдно. Но и тут помог шепоток теплый, тайно в ухе возникший...
То южный жаром да влагой обдаст. Напомнит о земле, о ее прелестях да радостях. Это тяжело. Когда возврат еще возможен, лучше без воспоминаний...
То западный бешено накинется, пропахший матросским потом да океанской солью. У девочки батюшка был в моряках, пока не утоп. Такой же был несдержанный во хмелю, как западный ветер...
И кто-то еще, кто-то еще есть - при южном ли, при западном ветре. Кто-то ласковый, насмешливый, заботливый...
Если бы не он... О, если бы не он, - было бы плохо...
А с ним, неведомым, вроде и легче. Привычно выискиваешь опору ногой. Привычно втискиваешь отросшие ногти в малюсенькие щелки...
Долго ли - коротко ли, добралась девочка до дна. Спрыгнула со стены, все при ней. Руки, ноги, голова - такие же...
Обманула что ли Матушка Ветров?..
Глядь, а Матушка сама тут, за скалой. Стоит, прямая как тополь. Четыре парня с ней. Видать, четыре сына. Молодцы пригожие, дюжие, усатые...
- Здравствуй, дочка милая! - сказала Матушка Ветров. - Любой готов тебя в жены взять, любой из ветров!..
- Да я за них пойти не готова! - сказала девочка и сама себе удивилась. - Других-то у тебя нету что ли? Помоложе...
- Есть один! - губы старенькой Матушки дрогнули, что-то озорное промелькнуло в лице. - Да уж больно юн!..
- Покажи мне его! - попросила девочка. Матушка Ветров к скале подошла, наклонилась:
- Младшенький, вставай! - за плечо потеребила.
Девочка увидело: вот он встал, заспанный. А может, притворился таким. Лукаво глянул. Подмигнул незаметно. Он, он помогал тайком. Больше некому... Подошла к нему, за руку взяла.
- Дружить будем. Пока не вырастем. А станем взрослыми, в жены пойду. Если он захочет...
Подосадовали остальные ветры. Да что ж: насильно мил не будешь. Назвали девочку сестрицей.
Сказала Матушка слова нужные. И почувствовала девочка, что может, может быть свободной и невидимой, может лететь, куда захочет.
- Но землю забывать нельзя! - так Матушка Ветров закончила заклинать. - Раз в году будешь ты на нее возвращаться. Ненадолго. Ранней весной. Цветком белым да легким, как облачко. Глядя на цветок мимолетный, будет твоя матушка земная тебя вспоминать...
Поклонилась ей девочка. Да поспешила вслед за дружком ненаглядным.
Тут и сказке конец...

Вадим Жандр (18 лет)

ВЕХ ЯДОВИТЫЙ

Плохо старому Сержу. Несчастен до глубины души. Давно бы руки на себя наложил. Да грех это смертный. Перед Богом непростительный.
Его предал сын. Любимый сын. Алекс. В прошлом любимый. А может, и сейчас...
Высоко взобрался его Алекс. Фаворит короля. Всесильный временщик. Подлый грязный убийца.
Он пытает людей в присутствии монарха. Он казнит собственноручно. Он по уши в крови невинных.
Откуда в человеке грязь, мерзость? Откуда?..
Дьявол овладел душой, - не иначе.
Ведь он, Серж, садовник королевский, разве мог сделать сына таким? Не он ли приучал отпрыска служить Красоте и Нежности, а от Силы держаться подальше, - да, подальше!
Ныне ему, простому служителю, кланяются бароны и графы. И стыдно ему из-за этого, стыдно нестерпимо.
Целые дни - с утра до ночи - проводит он в королевском парке. В сторонке от глаз людских. Высаживает, подрезает, прививает.
Здесь он выносил план доброго дела. План убийства родного сына...
На Алекса нападали не раз. На такое чудовище всегда найдется добрый охотник. Но пока что зверь побеждает.
Только он, отец предателя, сможет с предателем справиться.
План прост. Можно сказать, безумно прост.
Исполнение его - на тех грядках, где растет сладкий вех, - к столу королевского фаворита.
Он сам, отец несчастный, приучил сынишку в детстве грызть сладкие стебли и корни.
Эта привычка осталась на всю жизнь. Даже теперь не прошла, когда много чего, более вкусного могут предложить угодливые повара.
Этой привычкой он и воспользуется, чтобы уничтожить сына.
Вот уже который месяц он тайком собирает в малую посудинку кровь невинных уничтожаемых. Как вор, уносит с лобного места.
Вот уже который месяц поливает этой кровью несколько отобранных растений.
Кровь не может не подействовать. Она впитала проклятие мучителю, ненависть к нему, желание его погибели. Она слышала шепот отвергнутого отца.
Пусть вех сладкий обратится в вех ядовитый. Пусть уберет со света того, кто во-площает безнадежную тьму...
Но как больно... Как больно вспоминать сына маленьким мальчиком... Как страшно и тоскливо!..
Завтра он пошлет Алексу вех поливаемый, вех измененный. Ему -исчадью ада. Не сыну...
Пошлет - и будет ждать палача. Настоящего палача. Палача по должности...

Виктор Мехиляйнен (18 лет)

ВИШНЯ

Бог-вихрь осознал себя внезапно. Видимо, он только что появился. Где и для чего - предстояло понять.
То, что возник на планете, - не в космосе, - ясно с первого взгляда.
Ну что ж, число возможных задач резко снижается.
Планета юна и жива, - это интересно. Проводить очередной Цикл Яви на мертвых планетах - скучно. Хотя тоже, конечно, необходимо.
Вихрей парных, успокоенно-сплетенных, здесь большинство. Собственно, клубки богов-вихрей, единичных богов для единичной задачи, и составляют любое космическое тело.
Боги множественные существуют в загадочных Над-измерениях. Да и существуют ли вовсе? Быть может, сведения о них, помещенные в Информативном Поле, - плод коллективного мифотворчества?
Информативное Поле дано помимо разума Бога-вихря. Выполняя свою задачу, каждый оставляет след в этом Поле.
Вот она дрожит, юная живая планета, сложнейшее переплетение, взаимопроникновение, взаимовлияние единичных богов.
Вот она пульсирует, - я есть, я есть, я есть, - порождая волны жизни, интереса в равнодушной Вселенной...
Почему подумалось о новом восприятии? Не до конца, что ли, пробудился Разум?..
Возможна ли трехмерная жизнь? Будет ли таковая признавать трехмерность - Всеобщностью?..
Только подумалось, - и вот она, реальность трех измерений. Нате вам! Получайте!
Как она давит! Как цепко берет в плен! Какой наваливается тяжестью!
Однако, очарования не лишена. Эти горы - табун вздыбленно-взлетающих линий. Эти равнины и моря - собрание линий развоплощенных, неопределенно-свободных. Эти леса - буйство линий живых, жадно-желающих...
К ним потянуло, - к растениям, к зеленым, к милым. Значит, его задача, смысл его появления - здесь: в ветвях и листьях, в цветах и корнях.
Но что я должен? Чего ждут от меня? - вопросил он беззвучно.
Ответ был не нужен. Сам почувствовал, понял, - быстрее, чем Информативное Поле смогло бы с ним поделиться.
Здесь Распылитель! Предстоит побороться с ним! Предстоит его победить!
Боги-Распылители возникают случайно, не по замыслу Множественных Владык.
Их дело - прорывать Организованность, дырявить, впускать в нее Хаос. Возможно, именно Хаос их и порождает...
Почему же Распылитель возник здесь, в юном мире, живущем торопливо, взахлеб? Понять это - наполовину победить. Или даже больше, чем наполовину...
Бог-вихрь пригляделся к планетным существам. Жизнь была организована разумно - как, впрочем, и везде. Короткоживущие подвижные формы накапливали знания. Длинноживущие формы - деревья - передавали их в Информативное Поле.
Все, все - без остатка... Возможно, в этом и было упущение. Кое-что следовало бы возвращать, зацикливать. Слишком велика была интенсивность добывания знаний. То, что могло быть полезным для короткоживу-щих, проскальзывало мимо их опыта, мимо их разума. Проскальзывало и уходило навсегда...
В этом - несправедливость. Добыча живых - таких мимолетных, таких отчаянных - должна быть живыми воспринята.
Пусть бы добытое воплощалось опять и опять, снова и снова. Пока не поймут, пока не используют...
Но как воплотить? Во что?..
Самому не придумать. Вопрошаю!.. Надоумь, полюшко-поле!..
Время ползет... Ожидание длится...
Дерево... Плоды... Маленькие... Многочисленные... Вот подсказка...
Не для того ли возник? Не это ли - его цель?
Он, единичный Бог-вихрь, не ведающий замыслов Множественных Владык, понял свое предназначение. Разве не повод для гордости! Для маленького трехмерного чувства...
Он активизировался. Он взял из Информативного Поля и Материал, и Образ. Он врос в почву корнями. Вытянулся стволом в верх. Растекся ветвями в стороны...
Распылитель разрушал, как ему и положено. Распылитель рассеивал. Распылитель разметывал информацию на клочки, на пылинки, из которых никто никогда ее извлечь не сможет...
И вдруг информация с его пути стала исчезать. Ее кто-то беззастенчиво похищал. Высасывал, оставляя пустой прах.
Распылитель хотел убыстриться. Чтобы напасть на неведомого врага. Чтобы его расщепить, разметать.
Но подавился, сбился, перекошенный, рассерженный, напуганный.
Потому что уничтожать-то - нечего! А как убыстриться, не уничтожая!
Вот дерево стоит на дороге. Ягоды набухают и краснеют на нем. Что-то нужное вобрали. Что-то нужное очень...
Ах, как противны деревья! Они против Хаоса. Они за Меру и Структуру...
Невозможно быть рядом с ними. Невозможно делать то, для чего рожден. Для чего? Для чего?..
Схлопываясь, исчезая, сходя на нет, Распылитель ненавидел, ненавидел деревья...

Юлия Смирнова (18 лет)

ВЬЮНОК

Старый Вью жить не мог, если вблизи не было кого-то сильного. Пока молод был и ходил с дружиной, из кожи вон лез, чтобы стать к воеводе поближе. Наушничал, прислуживал, оговаривал...
Выдвинулся. Был обласкан. Расцвел.
Но воевода впал в немилость у князя. А может, наоборот, - в особую милость.
Отослали воеводу с каким-то заморским поручением.
Тут и лишился удачи раздобрелый Вью. В самую-то кровавую сечу его посылают. В самые бессонные дозоры.
Уж он вертится, что лиса. Там вильнет, там отскочит, там покорным притворится.
Одного соратника речами умаслит. Другому подарочек дешевенький сунет. Глядишь, - любим, охраняем, не обижают.
Может, от хитрых своих усилий он и состарился быстро. Спина согнулась. Личико сморщинилось, что печеное яблочко. Похудел, подвысох.
Редко в те годы до старости доживали. Бесконечные войны уносили людей молодыми.
Сам возраст мог бы стать опорой для Вью. Что ни скажет, любой молодой дружинник рад исполнить.
С другой стороны, те же молодые посматривали свысока. Посмеивались за спиной.
Не хватало защиты явной, весомой.
До воеводы нового - не добраться. Уж как Вью пытался: не выходит. Замаран тем, что близок был к тому, прежнему, отосланному за моря.
Угождать каждому да всякому привык, - да уж сил не хватает. В повиновении молодежи чудится подвох.
Как быть?
Метнулся Вью к ветерану - такому же старому, как он сам. Стал ему услуживать, как некогда - воеводе.
Был Влад будто выкован из железа. Кожа продубленная. Мышцы бугрятся. Глаза видят насквозь.
Поначалу Влад вознегодовал: не привык простой воин к раболепию. Потом стал насмешничать и - удивляться: Вью, вроде, все нипочем; Вью, вроде, доволен; вроде, рад насмешкам.
Это произвело впечатление на старого рубаку. Что-то в этом было. Что-то непонятное. Что-то, вызывающее невольное сочувствие.
Влад понял: ему приятно. Влад принял Вью под свое крыло. На молодых порявкивал, если скалили зубы. Самых бесшабашных утиши-вал кулаком.
Зажили Влад и Вью душа в душу. Лучшие места, отборные куски, -каждый бы непрочь.
Но недолго это продолжалось.
Приключился тут поход. На степняков.
Едва выступили, - на второй ли, на третий ли день, - попал Влад в дозор.
Уж как случилось, - не вызнали. Только вырезали ночью весь дозор. Целиком. И Влада. Влада - подумать только!..
Дружинники хотели ударить в отместку. Да куда? Где он, враг? Ускользал, уходил сквозь пальцы как вода или песок...
Несчастливый поход. Неудачный...
Вью позеленел, как узнал про гибель Влада. Похудел, иссох еще больше. Стал заговариваться. Бормотал, что, мол, степняцкие шаманы отвели глаза дозорным. Что он до тех шаманов доберется...
Однажды в стане его не оказалось. По следам определили, что ушел к неприятелю.
Ночью заметили большие костры.
Молодые охотники уползли к ним.
К утру вернулись. Рассказали про колдовство.
Шаманы - жуткоглазые, зверовидные, - оплетали Вью незнакомой травой.. С песнями, с воплями, с причитанием кидали в огонь.
Трава не сгорала. Вью кричал, корчился.
Его вытягивали, полусожженного. Обдирали с него траву. Разрывали на мелкие кусочки. Разбрасывали вокруг.
Затем снова оплетали. Снова бросали в огонь...
Страшную смерть принял старик...
Дружина ударила на те места.
Нашли затухающие головни.
И никого.
Ни чужака. Ни останков от своего...
Заметили: полезла с того дня из степи новая зелень. Уж такая зак-рутливая, такая приставучая.
Так и норовит прильнут к любой былинке, опереться, обвиться...
Вьюнком назвали ту зелень - в память о погибшем. Крепким оказалось имя: до наших дней дожило...