Андрей Котенкин (18 лет)

КЛЕВЕР

Они летели могучей армадой сквозь многомерные вибрации Космоса. Тройчатые пластины-поглотители развернуты, - взять минимум лучистости. Хрупкие внедрители - для сохранности - втянуты внутрь тел. Разделительные раструбы торчат во все стороны, голодно посверкивая метовидовыми стенками.
Освободители-клевры - это звучало гордо. Но для самих клевров чувства были неведомы. Они знали свою функцию - очищать Вселенную от прилипчивой заразы - от Материи. Широкая свободная полоса оставалась после них.
Совершая очередной рывок, они вышли из Плюспространства возле небольшой планеты. Планета входила в систему Желтой Звезды.
Именно с этой планеты решили клевры начать работу над загаженным участком.
Отряд, осуществляющий высадку, прорезал атмосферу, выставил внедрители и впился ими в почву.
Отторжения не было, защитные силы не проявились.
Пластины-поглотители готовы были насытиться инфэргией, но атмосфера инфэргию не пропускала. Вернее, пропускала в одном направлении - в Космос, от себя, - что не устраивало клевров.
К безумствам Материи они привыкли, но такое встретили впервые. Обычно плотные миры и отдавали от себя, и брали извне, - движение потоков информации было двухсторонним...
Поглотители - поневоле - перестроились на принятие простой лучистости: как в Космосе, как в полете.
Началась Накачка.
Торопливые Внедрители высасывали из почвы водород, дупельтол и другие необходимые компоненты.
В сомкнутых разделительных раструбах элементы мутировали, происходил количественный и качественный подбор изотопов.
Чтобы ускорить Активацию, в стенки раструбов клевры ввели немного планетной субстанции.
Вообще-то, клевры - по строению - относились к ваоргам - существам, основой которых являлись вакуумные протовздроги. С материальностью играть им не стоило, - зараза была, как уже говорилось, липуча.
Но в процессе бесконечных странствий и бесконечной борьбы с Материей они к своему врагу попривыкли и незаметно для себя стали пользоваться его бытием для его разрушения. Как бы давали себе небольшую поблажку, несколько облегчали задачу...
Не появись Медовик, все бы и сейчас было благополучно: планета бы исчезла, и звездная система - тоже, свобода воцарилась бы...
Медовик возник внезапно, и холодным своим разумом клевры сразу отметили,что он опасен.
К слову сказать, не только Медовик помешал. Некоторое сродство к Материи как бы заложено было в самих клеврах, ибо стенки раструбов, если помните, были из метовида, а метовид - ничто иное, как энергетически закапсулированный вакуумный протовздрог. То есть, почти готовая материальная частица...
Медовик возник внезапно, и клевры испытали мгновенный паралич. То местное, что заменяло не поступающую из Космоса инфэргию, полностью перестало выкачиваться.
В изотопных запасах произошла революция, и часть тяжелых изотопов обратилась в легкие...
К счастью, паралич прошел через миг, - стоило клеврам экранироваться.
Медовик представлял собой большой шар, в котором могло бы уместиться десятка два клевров. Бока его были испещрены многочисленными дырками, прикрытыми густыми ресничками.
Собственное время клевров - по частоте пульсации - не полностью совпадало с собственным временем планеты. Клевры присутствовали в этом мире как бы не совсем, не до конца.
Медовик же, по-видимому, хорошо себя чувствовал в любом частотном режиме: он и с клеврами взаимодействовал, и с планетными тварями.
То к нему приближались летучие создания с двумя-тремя парами прозрачных крыльев и обтекаемыми кожистыми телами; они приникали к дыркам длинными синими клювами и что-то из них выхватывали, - что-то легкое, огнисто-желтое.
То крупные шагающие твари скапливались, толкаясь; от их тяжелой поступи вздрагивала почва; они трубно кричали и тянулись к вожделенным дыркам маленькими зубастыми головами на длинных шеях. Те, которым удавалось приникнуть и высосать что-то, им нужное, сразу веселели, и голоса их звучали звонче. Другие тоже пытались прорваться или понуро дожидались своей очереди...
После снятия «паралича» клевры нарастили экран, ни на миг не прекращая выкачивать то, что требовалось для преображения планеты.
Миром кончиться не могло: и клевры, и Медовик знали, что друг для друга опасны.
С Медовика словно стекла наружная оболочка, - полупрозрачной бесцветной кожурой окутала защитное поле клевров - и начала давить.
Сила давления была такова, что площадь, занимаемая защитой, не осталась прежней: медленно сократилась.
Клевры еще нарастили экран. Это было уже на пределе возможного для них.
Давление, вроде, уменьшилось.
Успеть, успеть!..
Для того, чтобы успеть, клевры лихорадочно вводили субстанцию планеты не только в метовидовые стенки разделителей, но также в пластины-поглотители и в сами свои тела.
Но с Медовика стекла другая оболочка, наслоилась на первую, - и сила давления неизмеримо возросла.
За второй оболочкой последовала третья.
Экран клевров буквально затрещал, не находя подпитки. Он сокращался, вынуждая и самих клевров делаться меньше.
С Медовика соскальзывали оболочки...
Клевры укорачивались и плотнели...
Планетные твари что-то высасывали из дырок...
Но тут Накачка кончилась.
Вещества, изотопы накоплены и разделены.
В пластинах создан достаточный заряд.
Еще миг...
Еще миг!..
И...
Активация!..
Но Медовик уловил этот миг.
Единственный разумный среди плотских обитателей, он не мог допустить того, к чему стремились клевры.
В тот миг, в который должна была грянуть Активация, - и разнести, расщепить планету на лучики, на протовздроги...
В тот самый миг Медовик, разом сдернув и отбросив свои оболочки, вонзился в защитное поле, расколол его, превратил в яркие, но бессильные лучевые всплески и сам как бы занял его место...
От такого перемещения время клевров - по частоте пульсации -полностью совпало с планетным...
Активация, вроде бы, даже началась, но началась при Медовике, насаженном на клевров...
Лучистые потоки хлынули было из раструбов, но увязли в том жидком, ярко-желтом что содержалось внутри Медовика.
Эти потоки убили Медовика, - пришельцы могли быть довольны! - но, умирая, он так сжался, что клевры сделались совсем уж крохотульками.
И еще - они перестали быть клеврами.
Ничего в них от вакуумных организмов не осталось.
Чересчур много планетной субстанции набрались в пылу борьбы.
Внедрители стали корнями.
Поглотители сделались листьями.
Ну, а с разделителями дело особое...
Когда Медовик умер, - то жидкое, что было внутри него, впиталось в пустые раструбы.
И клевры - нет, теперь уже не клевры, - догадались, что это - сладко...
Что жизнь материальная - в основе - красива и светла...
Поняли, что жить - будут...
Тихо зазеленели, неся обретенную сладость в маленьких цветках...

Людмила Смирнова (18 лет)

КЛЕН

Отца трясло. Стоял возле сына, глядел на него и - ненавидел...
Господи! Да может ли быть?.. Сына своего?.. Первенца?..
Широкая красная морда... Над верхней губой - словно бы черная плесень...
Разве это его сын? Разве тот Васенька, в котором он, папаша молодой, души не чаял? Ради которого бы...
Эх, да что там!
Началось как всегда. Оболтус не согласился. Потом не подчинился. Потом сказал наперекор...
Убить его, что ли?
Нет! Нет! Нет! Нельзя так думать о своем, родном, кровном!..
А он и не свой! Он украл того, маленького, любимого, доброго... Украл... Нагло подменил собой и пытается уверить, что идентичен...
Где ты, малыш? Где ты, верящий, любящий, ждущий папиной оценки, словно божьего суда? Что скажу о твоем рисунке, о твоем домашнем задании, о твоих друзьях и недругах...
Где ты, милая опора? Ты так нужен!..
Отец шагнул к окну. Прикоснулся к стеклу лбом.
«Этот» убил тебя, поглотил, сожрал.
За стеклом - лето. Кусты вьются, как змеи. Старый клен млеет под солнцем.
Есть еще младший, но младший - другой. Мамина кровь...
Господи! Помоги мне! Помоги мне хоть кто-то!..
Подохнуть бы, что ли!..
«Слышу тебя. Приходи ко мне с твоим сыном...»
Что это? В висках кровь стучит. В затылке - ломота. В сердце то и дело кто-то иголкой - тык!
Тут еще голоса чудятся.
Может, и впрямь помирать пора?
Отец подождал, вглядываясь в дерево.
Не умиралось...
Наоборот, молоточки в висках попритихли. Ломота поотпустила затылок.
Ствол у клена прямой, необхватный...
Толстый мужик поместился бы в нем, и пузо бы не вылезло ни кончиком.
Нет, не один - два толстых мужика...
И словно бы судороги по стволу проползают.
Медленные такие...
Отец протер глаза кулаками.
«Приходи ко мне...»
Вот он снова, этот голос.
И не от Бога он исходит, не от неба. От клена - нет сомнений.
Ствол у клена - будто из серого оплывающего воска. Шевеления проходят по нему. Ожидающие... Приглашающие...
Отец резко обернулся, подскочил к старшему:
- Пойдем!..
- Ну куда? Ну куда еще? - проворчал оболтус, но пошел, заинтригованный отцовым натиском.
Младший остался у «видака», будто приклеенный намертво...
На улице навалилась жара.
Обогнули дом, и вот они - кусты, трава, клен...
- Зачем гулять-то? Не хочу! Скучно! - гундосил старший.
- Помолчи! Хоть минутку! - взмолился отец и вступил в тень дерева. Тут воздух мягко содрогнулся. В глазах на миг помутилось.
А когда прояснело, - мир переменился. Солнце взошло на западе, реки потекли вспять, земля стала прозрачной, небо поросло травой...
В его руке - руке молодого мужчины - была мягкая лапешка ребенка.
Сына.
Пятилетнего Васятки.
Город исчез, провалился в тартарары - но это неинтересно.
- Ты кто? - спросил отец. Он был ошеломлен.
- А ты кто? - ребенок так знакомо сощурился, скорчил такую озорную рожицу; решил, что приглашают поиграть.
- Я - твой папа, - серьезно сказал мужчина.
- Я - твой Вася! - звонко закричал, почти завизжал мальчуган и побежал вокруг отца, не выпуская его руки.
Отец вынужден был вертеться на месте следом за юркой фигуркой.
В глазах опять помутилось. Он плюхнулся на землю, прижался спиной к теплому клену, вытянул ноги и застыл в блаженном одурении.
Васятка - на корточках - примостился в шаге: перебирал кленовые листья - первые предвестники осени - и что-то нашептывал.
Так сидели. Молчали.
Не хотелось говорить. Хорошо было.
Изредка мелькало что-то постороннее.
Необычное...
Отец не отводил глаз от сына. Нельзя их было отводить: вдруг исчезнет Васятка!..
Но мелькания продолжались.
Раздражали.
Тогда отец не то, чтобы оглянулся, - чуть скосил глаза влево, вправо, потом вверх.
Повсюду были привидения.
Прозрачные, радужно-блескучие, как мыльные пузыри...
Одни походили на фигуры людей, - таких было больше. Другие - на фигуры животных; таких было совсем немного.
Невесомые, они хаотично перемещались: то взмывали, то опускались, то отпрыгивали вбок.
И ни звука не издавали.
- Кто это? - вскрикнул отец. Васятка мельком посмотрел.
- А-а, твори!.. - рукой махнул и снова занялся кленовыми листьями.
- Зачем они?.. Что делают?..
- Ну спроси ты у клена, папа! - сказал мальчик рассудительно. -Он же тебе лучше объяснит!
- Клен, клен, - сказал отец громким шепотом, - кто такие твори?.. Клен откликнулся, зашелестел. Может, струя ветра его всколыхнула?.. Несколько листьев слетело. Мальчик обрадовался, - прибрал их. Отец услышал голос:
- Твори выполняют ожидания!..
- Какие ожидания? Чьи?..
Странная началась беседа: человек - вслух, клен - беззвучно.
- «Ребенок хочет вырасти. Творь слышит и - поглощает ребенка. Из этих двух получается подросток... Подросток ждет зрелости. Его слышит другой творь и - поглощает. Из них получается юноша. Теперь пропустим немного... Старик ждет, что умрет. Какой-то творь его слышит и, поглотив, разделяет на прах и волновую сущность...»
- Но где его творь? - отец кивнул на мальчика.
- «Над ним. Посмотри повыше.» Пришлось поднять глаза.
Посреди дырчатого купола кроны колыхался белый, неприятный... Листовые пластинки пронизывали его, по нему пошлепывали.
- Кто же его вытащил из Васьки?
- «Я. Потому что ты ж д а л этого.»
- А в тебе самом - тоже творь?
- «И не один. Семечко ждет превращения. Ветка ждет листьев. Потом - плодов...»
- Как же мне сделать, чтобы Васька...
- «Никак! - перебил клен. - Изменений ждут все!..» Отец опустил глаза. Слава Богу, мальчик на месте!
- Откуда берутся твори? - спросил напоследок.
- «Да из людей же, из их волновых сущностей. Одни уходят в иные миры. Другие остаются - помогать...»
Клен замолк. Отец больше ни о чем не спрашивал. Не хотелось говорить. Было хорошо. Мальчик наигрался, - уснул у отца на коленях.
- Сколько ты нам дашь еще?.. Тишина в ответ...
Значит, долго... Значит, время еще есть...
Припомнился «тот», с пушком над губой...
Жалко вдруг его стало.
Ведь неплохой же парень... Только направить, научить, подсказать...
Глаза сами собой закрывались... Мир погружался в сон...

КЛЮКВА

Смели Веселяй да Соботка и на медведя, и на сохана. В избу же к бабке Стрюпе - не смели...
Переминались с ноги на ногу, в затылках чесали, мужиков поминали недобро.
Ходоки они тайные, - да вот не ходится что-то.
Мужики наказали кланяться бабке овцой да козой, хрюшкой да курятиной. Мужики дотащили мешки с мясом до опушки леса. Тут и бросили, а сами убегли. Хоть и «своя» колдунья, а все ж-таки страшно...
Соботка да Веселяй вдвоем переволокли мешки с опушки до поляны, где была бабкина избешка. Пока возились, - вроде, при деле были. А теперь что?..
Не хотелось туда, в избу... Не моглось... Может, бабкины заговоры не пускали?..
Да и времечко - не из лучших. День загустевает. Сумерки, словно паутинки, копятся, ткутся - по ниточке, по волоконцу. Под ногами что-то мыши зашастали. Будто комочки земли вздумали оживать да разбегаться.
- Тьфу ты! - сказал Веселяй. - Надо идти!..
- Надо! - согласился Соботка.
А сами с места не сдвинулись. Вместо затылков бороды стали почесывать.
Тут сова большая прилетела, низко над землей пластаясь. На пенек села, глазищами желтыми засветила.
Соботка на нее рукой махнул. Веселяй - кышкнул. И вдруг оба на мешки свалились. А мешки вдруг ожили и, косолапо переступая, затеяли вокруг мужиков ходьбу.
- Хоре! Хоре! Отец небесный! Защити! - запричитали ходоки, выставляя над собой перекрещенные указательные пальцы.
Мешки вперевалку брели по кругу.
А на пенечке уж не сова сидела, - бабка Стрюпа в серой домотканой юбке да синей шерстяной кофтенке. Хохотала гулко, разевая узкий рот.
- Нашла забаву! - хмуро сказал Соботка, поднимаясь. - Ты помоги нам, - тогда и забавляйся!
Бабка рот захлопнула, свой хохот проглотила. Мешкам кивнула, и те послушно побрели к избе, - укладываться в подпол.
Бабка почесала свой шишковатый нос. Положила корявые пальцы на обтянутые шерстью колени.
- Подавайте, касатики, свои заботы! - разрешила. - Небось, о Моргуне?..
- Помоги! - заголосили мужики. - Житья от него не стало. Травы сохнут. Кони бесятся. Коровы молока не дают...
- И все он? - сказала бабка с усмешечкой. - Ладно! Помогу!.. Мужики степенно поклонились. Потом двинулись прочь - то задком, то бочком.
Бабка не стала медлить. Как мужики исчезли, обратилась в белую сову. Полетела к деревне. Села на застреху старого дома, в котором поселился пришлый Моргун.
Вот видит: мышь вылезла из-под стены. Бабка-сова слетела на нее. Хвать-похвать, - и мышка под лапой когтястой, и деваться ей, серой, некуда.
- Выпусти меня! - пискнула мышка. - Я тебе клад открою!
- Выпущу! - пообещала сова. - Но служба твоя другая!
- На любую согласна!
- Тогда найди, куда Моргун свою душу прячет!
- Найду, тетенька!..
Сова лапу приподняла, мышка назад под стену юркнула.
Взлетела сова снова на застреху, стала ждать.
Пока ждет, скажу про колдунов.
Любому ведомо: есть в человеке бессмертная часть. В теле таится, чуть выше пупка. Похожа на плотно прикрытый чугунок, полный нездешнего - божественного - света.
Любому также ведомо: колдуны от своей души отказались. Потому запросто могут ее вынимать. Вынув душу, проникают в промежуточный мир, который есть между землей и небом...
Выскочила мышка, - усишки дыбом, лапки враскоряку.
- Не нашла! - пропищала да припустила к лесу во все лопатки.
Сова ее, конечно, догнала да и съела ослушницу. Потом над печной трубой повисла, стала колечком дыма, опустилась тихохонько.
В избе приняла старушачий облик. Принюхалась. Огляделась.
Печку, видать, не топили давно: мокрицы в ней развелись. На полатях давно не спали: ни тряпицы, ни валенка старого. За столом давно не ели: мертвый таракан валялся на нем.
Где же колдун спрятал свою душу? Ни обычным зрением, ни волшебным бабка Стрюпа не видела этого.
Скрыть вне избы не мог: там много чуждых сил, могущих обнаружить, поработить.
Бабка напряглась. Присев, очертила пальцем вокруг себя. Приподнимаясь и воздевая руки, стала выговаривать Заклятие Выявленной Свето-носности.
Оно было большим и трудным. Требовало постоянного внимания и тонкого слуха, чтобы не напутать в понижениях и повышениях голоса, придыханиях, паузах.
Дело спорилось, бабка уж к середине близка была. Да вдруг почуяла неладность.
Глянула, - не прерываясь покуда, - сквозь оконце. Ох ты ж батюшки!
Бредет по улице огненная метла, путь сама перед собой выметывает. А не то - остановится и давай вертеться, искры разбрызгивать.
Не иначе - Моргун пожаловал.
Деревня как вымерла. Собака не взбрехнет, человечий голос не вскинется.
Что тут поделаешь! Не суждено договорить!
Замолчала бабка. Движениями рук распустила, развеяла то, что успела наткать.
Снова стала колечком дыма. Да и юркнула в печную трубу.
Потом - на задах чьего-то огорода - обратилась в сову и полетела домой.
Едва долетела, глядь - уж огненная метла на полянке. То так верта-нется, то этак. То туда скакнет, то сюда.
Тьма все гуще, - метла все ярче.
Даже не метла - сноп огненный.
Хорошо, наложила бабка загодя заклятье на избу. Не то быть бы гостю уже тут, за порогом.
Сидит бабка за стенами крепкими. Окутывает себя словами-оберегами. Готовится к схватке.
Надоела, видать, Моргуну ее неспешливость.
Вернул свой истинный вид: гора мяса и злобы, а уж черен лицом -как удавленник.
- Выходи, старуха слабоумная! - заревел. - В бараний рог тебя согну!..
Бабка Стрюпа - нигугу. Знай себе защиту словесную наплетывает.
- Боишься? - заревел Моргун вдругорядь. - Поклонись - не трону! Смолчала старуха и тут. Нашептывает да руками будто лепит пироги.
- Покончу с тобой! Покончу! - совсем уж по-зверьи взрычал Моргун. Лик его накалился, как сковородка на плите.
Наклонился Моргун, ладони на траву положил. Потекли из-под его пальцев две речки огненных в сторону избы. Живая трава мигом вспыхивала, будто сохлая.
Этого стерпеть бабка Стрюпа не могла. Легонькая, сухонькая, выкатилась из избы, как горошина.
Роток свой открыла, задышала часто-часто.
Были ее дыхи видны: словно беловатые черточки в темном воздухе.
Скопилась из них тучка-невеличка. Наплыла по Стрюпиному приказу на огонь. Пролился из тучки дождь, мягкий да обильный. Прибил, придушил пламя, - и кончился. Развеялась тучка.
Тогда Моргун сказал какое-то слово, но бабка Стрюпа не услышала, поскольку оно, произнесенное, осталось возле Моргунова рта - в виде желтовато мерцающей лепешки.
Моргун схватил свое слово, смял, скомкал - и бросил в бабку Стрюпу. На лету оно превратилось в змею. Змея плюнула ядом. Затем слово стало драконом. Дракон длинно пыхнул огнем.
Бабка Стрюпа отразила и яд, и огонь выставленными вперед ладонями.
Слово упало к ее ногам омерзительной жабой, затем растеклось слизью.
Моргун, увидев это, обозлился донельзя. Стал хватать себя за бока, и на ущипнутых местах быстро вырастали новые руки.
Одна... Две... Три пары рук...
Заревев, как раненый бык, Моргун кинулся на бабку Стрюпу. Та успела отбить одни его руки... Другие...
Третьими же была схвачена и вознесена куда-то...
Как только вознесение закончилось, Моргун от бабки Стрюпы отскочил, - и был он теперь не в человеческом облике, а в петушином. И огромен был так, что доставал бы, верно, до небес, но здесь небес не было, а вместо них там, где, по бабкиным понятиям, находился верх, висели желто-кружевные ошметки; подергивались, морщинились, будто пытались сорваться и обрушиться, а между ними, безумный, хохотал Хаос, и был он черен и бел, темен и светел совокупно, в нем что-то всклокатывало тут и там, выпячиваясь; что-то всасывалось; что-то блескуче распадалось; что-то соединялось не менее блескуче.
И петух, каким стал Моргун, тоже не совсем был петухом: тело было не телом, а черной дырой, из нее насмешливо-дерзостно торчала голова, за головой - на некотором расстоянии - тягуче изливался хвост. Заканчивалось излияние тем, что хвост как бы дробился на множество маленьких - алых и багровых - шариков, ко-торые сыпались друг на дружку, образуя пухнущий ком.
Между головой и телом петуха ничего не было, только проблескивали иногда световые змейки...
Вот в каком виде предстал колдун, когда отскочил от бабки Стрюпы.
Бабка Стрюпа, едва глянула по сторонам, поняла, - попала в Промежуточный Мир.
Хорошо, душу свою под порогом оставила.
Губами поскорее задвигала, чтобы наговорить себе лишнюю силу да устойчивость.
Моргун-Петух тоже не медлил. Повернулся вокруг себя да клювом замолотил. Склевывать начал те шарики, что вылились из его хвоста.
Бабка смекнула: знать, важны они очень для Моргуна. Дунула, ногой топнула, - не стало шариков. На Землю их бабка отправила, - в Моргунову избу.
Колдун растерялся, головой гребнястой завертел. Заголосил, закукарекал, на бабку Стрюпу накинулся. Клювом долбит, шпорами бьет. Уж таково-то расшумелся, а все не достает до старухи. Хитра Стрюпа: словно ужимается при каждом ударе, словно съеживается, а после - опять как прежняя.
От Моргунова шума Промежуточный Мир тесен стал: кукареки петушьи сделались живыми.
Бабка Стрюпа старалась на них не смотреть, чтоб голова не кружилась. Да поневоле краем глаза примечала то того, то другого урода.
Вот будто кусок теста, небрежно отхваченный. Из центра куска протянулись изломы, трещины, и оказался он как бы цветочными лепестками усеян. Лепестки замахали вразнобой, замелькали; на каждом прорезался черный гневливый глаз, из каждого глаза выдавилась короткая толстая змея. Змеи обвились вокруг лепестков, их сокрушая...
Вот словно бы доски и палки слиплись беспорядочно. На досках напухли пузыри. Пузыри лопнули, и синяя бахрома вывалилась из них.
Бахрома окружила палки, продырявила, втянулась внутрь. Палки затрепетали, задергались, принялись отдираться от досок. Затем, соединяя концы, врастая друг в дружку, стали поспешно возводить многомерную фигуру, которая чем сложнее делалась, тем более живой казалась. В узлах фигуры выделялся серебристый туман. Он копился, копился, упруго колеблясь...
Нет, лучше ничего в здешнем мире не видеть! Ничего не видеть даже краем глаза!..
Бабка Стрюпа по-прежнему отражала удары Моргуна. Но обычным зрением перестала пользоваться.
Странная уловка со Временем пришла ей в голову. Неужто она, старушка-пострекушка, не перехитрит этого клювастика!
Волшебский посмотр делал Время различимым. Время фиолетово помаргивало, поскольку было прерывистым. Вот оно есть... Вот нет его... Вот есть... Вот снова нет...
Время похоже было на всплески: будто бросали в невидимую воду невидимые камни, и выбрызгивались водяные цветы, и были зримы...
Бабка Стрюпа и Моргун словно в мешке находились: в мешке Времени, который они притащили в Промежуточный Мир из мира земного.
Фиолетовая оболочка, как бы скроенная из лоскутков, отгораживала от здешних чудищ, не давала среди них раствориться. Они же, здешние чудища, перебивались теми обрывками, теми лоскутьями Времени, какие здесь имелись. Ведь больше им было рассчитывать не на что.
Лужицы Времени дыбились там и сям, и уроды черпали из них при необходимости.
Замыслив хитрость, бабка Стрюпа прошептала что нужно и расслоила земное Время.
Один слой теперь был настоящим, другой - ложным, сотворенным ненадолго.
Сама бабка Стрюпа, конечно, тоже раздвоилась. Поддельная бабка продолжала битву с Моргуном, настоящая - стояла за ней, невидимая для врага.
Вот настоящая превратила себя в иглу, протянулась сквозь фиолетовую мешковину - и вобрала, жадно всосала ближайшую лужицу Времени.
Кто-то заклокотал огорченно, - хотел воспользоваться лужицей.
Бабка Стрюпа не дослушала. Она была свободна на столько, на сколько хватит сворованного.
Ее наместница билась исправно, - то есть, по-прежнему ловко уклонялась от ударов и наскоков Моргуна.
Бабка Стрюпа послала себя на Землю, в избу колдуна.
В избе ее встретил тот же нежилой дух, что и прежде. Единственная новина - красные шарики, что лежат на полу густо и высоко.
Стоя почти по колено в них, бабка сказала Заклятие Выявленной Светоносности.
Едва кончила, прикрыла глаза рукой. Потому что под потолком вспыхнуло словно бы сборище ярчайших светляков. Будто бы стайка крошек-солнышек.
Так вот что Моргун сделал! Разделил свою душу на такие мельчайшие частицы, на какие только смог.
Так бы и висели они под потолком невидимками, не приди бабка со своим Заклятием.
Куда же их деть? Что с ними сделать?
Бабка Стрюпа замялась - и вдруг хлопнула себя по лбу. Лучше не придумаешь!
На прежнее Заклятие она наложила Заклятие Затворения Сути.
Кончив говорить и двигать руками - вся в поту от напряжения! -увидела избу чистой.
Ни сверкающих искорок в верху, ни красных шариков на полу.
Тут Моргун появился, не в петушьем - в человечьем облике. Видать, почуял неладное.
Глянул под потолок, - ослабел враз, и ноги подкосились.
- Отдай душу! - взмолился. - Уйду отсюда! Отдай!..
- Иди возьми! - сказала бабка Стрюпа. - На болоте она раскидана!.. Хотел Моргун шагнуть к порогу, да бабка просто так не пустила. В медведя его превратила: будешь, де, косолапым, пока не соберешь душу целиком.
Поплелся медведь на болото. Стал пожирать ягодки. Тут его как раз мужики увидели. Увидели да и, навалясь дружно, в рогатины взяли.
А у бабки как раз Промежуточное Время кончилось, и осталась она в своей избушке - жить да поживать...
Думаете, тут и сказке конец? Ошибаетесь!
Моргун пропал, а перемен-то никаких.
Травы у мужиков сохнут. Кони бесятся. Коровы молока не дают...
Погоревали мужики. Полаялись. В затылках почесали. Вспомнили бабкину усмешку в тот вечер, когда жаловались на Моргуна.
Потом решились - да и сожгли избушку бабки Стрюпы - вместе с самой бабкой.
Тут и впрямь конец. Не о чем больше сказывать.
Красных шариков на болоте, что ни год, - больше и больше. В каких частица души колдуновой, - те горчат...

* * *

Зеленый мир в плескучем синем мире
Как остановленные сны.
В воде нет выси и в воде нет шири -
В ней ничего нет, кроме глубины.

Вода мечтает, - и встают деревья,
И травы зеленеют, и цветы
Цветут, и муравьиные кочевья
Ползут вдоль неподвижной красоты...