Игорь Фомин (18 лет, г. Новгород)

ИВАН-ЧАЙ

Навия жила в реке и была рекой любима. Любовь реки выражалась в той легкости, в какой жила навия. Зеленовато-желтая легкость, пронизанная медленным струением света, была пространством реки, ее телом.
Для навии в этом пространстве не было ограничений. Лети вверх, вниз, в любую сторону, кружись, лежи на месте... Именно как полет воспринимала она свои передвижения.
Земля ей помнилась плохо. Сожалений о прежней, земной жизни не было. Уж больно по сердцу пришлась река - ей, и она - реке.
Днем солнце мешало навии. Словно прутья золотой клетки, спускались в речную легкость его лучи. Об них можно было удариться, обжечься.
Навия весь день сладко дремала в глубоком омуте, прикрытом береговой тенью, - у самого дна, на мягких травах.
Зато ночью... Ах, Луна, Луна!.. Ее свежесть перемешивалась с легкостью реки, делая мир навии опьяняюще прекрасным.
По ночам навия играла, и река была ее напарницей. Сперва навия убегала, и волны серебристого света ее догоняли. Потом она догоняла, а свет вился и тоненько позванивал, ускользая.
Еще они играли «в смех». Устав, навия замирала и, пряча лицо в руках, улыбалась. От ее улыбки возле головы рождались радужные кольца - синие, желтые, зеленые, красные. Кольца так весело, так быстро вертелись. Так легко, так ровно взмывали к Луне - одно за другим. Или соскальзывали вдоль тела навии вниз, впитывались в мягкое дно.
Стоило ей открыть лицо, и кольца превращались в радуги. Радуги протягивались в разные стороны без видимого порядка. Из их переплетения возникали невиданно прекрасные, невиданно сложные хоромы. Управляя своими улыбками, можно было возводить недолговечные поселения - одно чудесней другого...
Затем, - когда постройки навии, истаяв, исчезали, - наступал черед реки. Словно звенящая тучка, возникала ее улыбка - то впереди, то позади. Как зеленоватая, туманная пелена, составленная из трепетных прозрачных колокольчиков.
Навия мчалась к ней. Навия должна была успеть: быстрей, быстрей, пока не отзвучала. Видеть ее приятно, слышать ее приятно, войти в нее -высшее удовольствие.
Оттуда - изнутри улыбки - открывались тайны реки и тайны земли.
Тайны реки - это клады в ее дне и в ее берегах. Навии сокровища, вроде бы, ни к чему. Просто они красивы, примечать их - интересно.
Тайны земли - живущие на ней существа. Они мерцают, будто языки единого пламени. Их пламя другое - не то, что серебристый свет реки. Оно плотное, тяжелое, кусачее, и таковы же, - храня его в себе, - земные обитатели.
Караси и щуки, пескари, лягушки и раки - все они зримы лишь отсюда, из речной улыбки. Там, где река смеется, два мира совмещаются ненадолго: нынешний мир навии и тот, прежний, земной.
Наземные твари - мыши да волки, зайцы да сороки - тоже зримы отсюда.
Сладко навия томится, лаская глазами прибрежную траву да раскидистые ветлы.
Хорошо ей в речной легкости да лунной свежести, - и все же порой будто не хватает чего-то.
Хорошо ей тут, а и там, на земле, видать, бывало неплохо. Пусть исчезла прежняя память при переходе. Пусть...
Но зов земли она слышит... Очарование земли ощущает... Может от этого к самому ее развеселому веселью примешана грустинка...
Однажды, играя «в смех», она человека увидела. Не поверила себе. Что ему ночью тут делать, одинокому да безоружному?
Пригляделась: удалой пригожий парень. Завитки волос на лбу... Под кожей словно заря утренняя розовеет...
Сокол да и только... Такому бы радоваться, а он - печален. Повесил голову и глядит словно бы на нее, навию, - прямо в ее безмятежный мир.
Река смеется, - навия не слышит. Река тайнами дразнит, - навии дела нет. Впечатался парень в ее сердце, жалость вызвал, помочь ему хочется.
Рыбы прошмыгивают и повисают, как блестящие игрушки. Зверьки на берегу так забавно прячутся друг от друга. Парень грустный, что тебя мучает?
Навия заметалась. Из улыбки речной выскочила, - и до того больно стало. Без видений земных, без парня этого...
Околдовал он ее, что ли?..
Тут сама река пришла на помощь. Дрожь прошла по ней. Дрожь, направленная со всех сторон - к навии.
«Спроси человека! - услышала навия. - Спроси о чем хочешь?»
Как радостно! Как хорошо!
Навия встрепенулась и влетела в улыбку реки.
- Эй! - крикнула, прижав руки к груди. - Кто ты? Зачем ты здесь?.. Парень услышал, лицом дрогнул. Упрямство, надежду и страх нашла навия в его милом лице.
- Семен я, крестьянский сын! — сказал парень. - Ведьму ищу лесную!
- Чего ж глядишь в воду, а не в лес?
- А ты часом не она?
- Ты что, не видишь меня? - навия почему-то огорчилась.
- Не вижу, - подтвердил парень. - Говорят, она страшна очень. Прямо посмотришь - умрешь. На отражение глянешь, - может, и жив будешь.
- Чего ж ради ты ее ищешь?
- Болезнь напустила. На брата моего на младшего. Откуп хочу дать. Он тряхнул рукой. Только тут навия заметила, что в руке у него - увесистый узелок.
- Что в откупе твоем?..
Нет, не навия это спросила. Навия ужаснулась, услышав скрипуче-квакающий голос. Неужели такой - с ее уст?
Парень побледнел. Отшагнул от воды.
Вопрос был задан из-за его спины. От недалекой опушки леса.
Там, на опушке, ведьма встала. То ли из леса вышла, то ли из воздуха выпала, то ли из-под земли просочилась ядовитым туманом.
Тело у нее было лягушачье. Противное, слизкое, ничем не прикрытое. Вместо ног - перепончатые лапы. Руки человечьи, только ногти непомерно длинны да остры. Вместо головы - свинячья морда, а волосы на морде - обычные женские. Красивые, пышные, черные.
Волосы особенно противны показались навии.
- Иди ко мне! Иди в реку! - пожалела навия парня. Но тот не ответил, от воды отшатнулся еще дальше.
Не оборачиваясь, только чуть скособочив голову, вступил в беседу с ведьмой.
- Горшочек с медом в узелке, - сказал и откашлялся. - Пирожки с маком. Курочка вареная. Сальца кусок...
Ведьма забулькала, заклокотала, затряслась, - таков был ее смех.
- Вкусные дары! - прохрюкала. - Только мало их! Ведь любишь брата?
- Люблю, - сказал парень.
- Дурак ты, Семен! Сказал бы «не люблю». Сняла бы тогда порчу!..
- Люблю, - сказал парень.
Ведьма зашипела по-змеиному, свинячье рыло сделалось багровым.
- Тогда и дары твои возьму, и тебя! Сгинешь вместе с братцем!
- Дурак я! - сказал Семен. - Дурак, что безоружный!
- Меня трижды сжигали! Не чета тебе судьи! - завизжала ведьма. -Меня победить невозможно!..
Парень, не оборачиваясь, подскочил к деревцу крепенькому, росшему одиноко. В ствол вцепился, поднатужился, - да и выхватил деревце из земли. Хряснул об колено, - отломил корни. Хряснул вдругорядь, - крону отбросил. Дубинка не дубинка, но палка получилась крепкая.
Ведьма двинулась было к нему. Да увидев палку, остановилась. Призадумалась.
Лунным светом обвита была, будто маслом облита.
Парень оружием своим взмахнул для храбрости и - обернулся, левую руку с растопыренными пальцами держа перед глазами - на всякий случай.
Только не пришлось ему увидеть ведьму. Ведьма форму утратила, оплыла, стала большим слизевым комом, а затем - мутным озерцом.
Озерцо двумя рукавами потянулось-потекло к парню, и тот растерянно переступил, отняв левую руку от глаз.
Что палка против врага такого!
Навия видела, что не вся ведьма - в нынешнем ее виде - на земле.
Часть ведьминого тела, ведьминого естества просочилась под землю и по щелочкам, по дырочкам предательски протискивалась к парню. Даже не протискивалась, - прожигала себе пути. Потому что земля, встречаясь с едкой слизью, плавилась, обугливалась, исходила дымком.
Навия понимала: парню спасения нет. Но верить этому не хотела.
- Спаси! Спаси его! - умоляла реку.
- Ты сама его спаси! - вдруг послышался досадливый ответ. Потом был сильный шлепок, быстрый полет. Тело как бы сжалось и вывернулось - через себя - наизнанку.
Потом были обжигающий холод, короткое удушье, затрудненное дыхание и расслабленное - полужидкое в жидком - мелькающее бытие.
Навию пронизывала и обтекала льдистая, игольчатая, бесконечно струящаяся вода. Очертания того, что вокруг, искажались и дробились в ней.
Тело медленно вбирало в себя плотность и тяжесть. Наливалось тяжестью и плотностью. Было больно, - однако и приятно тоже.
Навия широко открыла глаза. Вокруг сновали рыбы. Вот одна ткнулась в ее плечо, и навия это почувствовала. Почувствовала...
Тут она спохватилась. Что с парнем? Неужели погиб? Скорей, скорей спасать его, пока сама не затвердела окончательно!
Он здесь... Сквозь водяное зеркало кажется таким коротким.. Милый, милый...
Ведьма там же, у опушки... Не успела продвинуться...
Навия - вернее, теперь она не знала, как себя называть, - быстро вертела головой.
Берег был бахромчат под водой, бахромки слабо шевелились, колеблемые водяными струями.
Навия - пусть она еще побудет навией - не сразу поняла, что видит жаждущие корни бесчисленных трав и деревьев. Поняв же, напрягла остатки своего иного - запредельного - видения, приметила жадные, по-младенчески ненасытные ротики на корнях и, отрывая от себя, полузагустелой, струйки воли, сочувствия, любви, ввела их в отверстые губешки.
Вошла... Поднялась - сквозь землю - в стебли, в длинные листья. И из них, из листьев, из их отворенных окошечек, закричала:
- Возьми меня! Скорее! Сорви ту траву, в которой я! С ней дойдешь до дому! И брата излечишь!..
Парень услышал. Вернулся к реке. Сорвал пук зелени, - ее под ракитами густо наросло.
Ведьма уже близко была. Уже натекала, противно-тягучая.
Пока парень медлил, - окружила. Разлеглась лепешкой гнусной с дыркой посередке
В дырке этой парень стоял - на пятачке землицы чистой.
Ведьма дыбилась, из лепешки вырастали мускулистые руки, когтистые лапы, хоботы с присосками, скорпионьи жала, паучьи челюсти, змеиные головы.
Но ничто и ни разу не коснулось парня. Не могло коснуться.
Из стеблей, из листьев, что держал в руке, исходило что-то невидимое, сильное, - отталкивало, не пускало нечисть.
Парень сделал шаг... Другой...
Естество ведьмы с недовольным клекотом поневоле расступалось.
Вдруг ведьма попробовала взметнуться, накрыть дерзкого с головой.
Но над ним словно была незримая крыша. Жала, зубы, присоски, хоботы соскальзывали, не причинив вреда.
Парень уходил.
Ведьма завыла - от бессилия, от злобы. Завыла ему вслед.
А из-под воды глядела на него дева-рыба, не знаемая доселе в здешних местах...
Принес парень траву домой, залил кипятком. Дал испить младшему брату. Напиток, что вылечил больного, получил прозвище «навий чай». Позже так и трава стала называться, из которой его готовили.
А еще позже перекрестили ту траву в «иван-чай». Может, перевернули с ног на голову прежнее название. А может, вспомнили, как звали младшего брата, что первым был исцелен...

КАЛИНА

Чрево - редкая область Вселенной. Редкая и жуткая. Тут несколько временных колец наложены друг на друга да еще перехлестнуты временными петлями. Тут обязательно должен быть неподалеку Всепожиратель - Черный Провал. Тут неустойчивые звезды борются не на жизнь, а на смерть: кому остаться, кому - схлопнуться, провалиться в микромир.
Уникальные свойства окрестности... Сверхналожения полей и частиц, хрононов, информонов... Результат - порождение новых сущностей... Появление протов...
Но не о протах речь. Проты - Духи первичные, легкие, Духи-блуждатели. Как можно дальше стремятся убежать от мест рождения, - чтобы сохраниться, не разрушиться.
Нет, не о протах речь - о гваргах. Правда, без протов - и гваргов бы не было. Именно Духи-блуждатели в своих бесконечных перемещениях рано или поздно обнаруживают первооснову Всего - Информационную протяженность. Некоторые лишь однажды с ней соприкасаются, а затем избегают, пугаясь ее величия. Некоторые - сливаются с ней, отдают себя ей на службу. Из последних и образуются гварги.
Иерархия гваргов проста. Есть Верховный Гварг, объемлющий Информационную протяженность в целом. Возможно, лишь он один и есть. Бытует такое мнение. Остальные Духи - его части, которым дарована известная самостоятельность.
Но, поклоняясь Верховному, далеко не каждый гварг согласен себя считать его частью. Например, Духи-Вседержители. Они очень сильны. Они очень высокого мнения о себе.
Согласиться с ними можно. Их дело - среди важнейших. Возле каждой звезды - свой Вседержитель. Охраняет порождаемый звездой Макромир -все мерности с их локальными временами, для которых звезда - центр.
«Охраняет», может быть, не совсем точное слово. Вседержитель, заполняя собой макроконтинуум, одухотворяет его, придает ему полноту, завершенность. Подключает свою звездную систему - через себя - к Информационной протяженности. И, благодаря информационному воздействию, мертвый Хаос начинает организовываться, оттесняться живым Порядком.
Дело Вседержителя - следить за плавным ходом космических процессов, не допускать каких-либо местных скачков или возмущений.
Помощник Вседержителя - Дух-Дознаватель. Дело Дознавателя -выяснять причины случившихся аномальностей, анализировать и классифицировать их, создавать и углублять Теорию Предотвращения.
У Дознавателя в подчинении легион Духов-Наблюдателей. Их дело - доносить о намечающихся беспорядках.
Есть у Дознавателей также легионы Духов-Исполнителей. Дело Исполнителей - устранять аномальности.
Деликатность в том, чтобы манипуляции с Космосом не затронули Информационную протяженность - ни в малейшей степени, ни на миг, ни на частицу. Информационная протяженность, порождающая Все (Великая Ипра) не должна почувствовать, что ее союзники-Духи занимаются своекорыстной корректировкой реальности.
Религия, данная Духам Верховным Гваргом, обосновывает вмешательства так: «Мать-Ипра дом построила, дети-гварги должны его ремонтировать».
Религия в цивилизации гваргов - основа основ. Каждый впитывает ее в момент первичной реакции с Великой Ипрой. То есть, в момент идентификации себя в качестве гварга.
Согласно догматам религии, Владыками Вселенной навечно являются Мать-Ипра и Отец-Верховный Гварг. Слияние с ними, достижимое в бесконечности, - высший смысл бытия.
Принадлежность к одному из чинов - незыблема и дается при рождении. Неукоснительное послушание Высшим Чинам - единственный путь приближения к Отцу-Матери...
Но все это еще не сказка о гваргах. Только присказка. Неисчислимые тьмы времен существовала цивилизация Духов, и конца ей, казалось, не будет. Не будет никогда.
Однажды Дух-Исполнитель Айя получил задание от Вышестоящих. Может, от Духа-Дознавателя. Может, от Вседержителя. Может, от самого Верховного Гварга.
Айя обитал внутри микрочастицы, дрейфующей на границе времен: миг в плюс-времени, миг - в минус-времени. Здесь было хорошо: энергетических потоков - преизбыток. Многие гварги так делали, ибо жизнь в открытом космосе требовала больших усилий.
Задание обнаружилось вдруг: еще не было - уже есть. Айя не утруждался вопросом, от кого оно. Поспешил выполнять.
Сборы были недолгими. Дал сигнал другим Исполнителям, ютящимся на временной границе, - и вот он готов. Сигнал как бы оставался вместо него, сообщая любому, кто пожелает внять, что его частица занята, заселена.
Вырвался в Макромир - маломерный и, в общем-то, несимпатичный ему континуум.
Другие Исполнители также предпочитали Мега- и Микромиры, разницы между которыми почти не было, - за исключением скорости распада хрононов.
Поскольку сам был вне локального времени-пространства, последовательно перемещаться не имел нужды.
Пожелал - и оказался возле небольшой звезды на одной из окраин Метагалактики.
Вот звезда - желтая, тускловатая. Вот планеты. Банальная, хорошо сбалансированная система.
Но в задании говорилось, что отсюда идут непонятные возмущения, - и затрагивают они не только Космос, но даже Великую Ипру.
Нужно обнаружить источник возмущений и очистить его от любых аномальностей. Или переместить в Псевдоявь, а из Псевдояви взять эквивалентный объект.
Внедрив себя в уплощенность Макромира, в унылую трехмерность, Айя прозондировал систему во всех измерениях, созданных звездой.
Сразу обнаружил закономерность. Возмущения исходили со второй, третьей и четвертой планет. В любом измерении эти планеты наиболее активны.
Возмущения были дикими, несусветными, нестандартными.
Если верить им, выходило, что в системе появился фактор, невиданный прежде. Он пробивался, протискивался в гармоничную Вселенную, пытался навязать ей себя, занять в ней свое место.
Этот фактор не поддавался идентификации, поскольку прежде не возникал. Айя мог бы назвать его «плотной жизнью» или даже «твердой жизнью». Но дисциплинированный разум гварга не мог примириться с таким чудовищным, ни с чем не сообразным названием.
Айя еще не раз проверил себя. Произвел зондаж.
На первой планете, полупогруженной в корону звезды, жили электрические дивы. Это были сложные, древовидно разветвленные и зацикленные на самих себя заряды гиперэлектричества. Они могли смутно себя ощущать и желать себе вечного движения. В расчет их принимать не стоило.
На второй планете начиналось... Там царил окисел водорода. Он одел планету в зыбкую бурливую рубашку. В толщах окисла мелькали какие-то тела. От них исходила злая воля к жизни, желание все разрушить и поглотить, - лишь бы не разрушаться самим.
На третьей планете окисла водорода было чуть поменьше. И движущихся в нем тел - тоже. Но зато была суша. На суше имелась другая жизнь - неподвижная. Она вздымалась из почвы, подставляя звездным лучам сложно организованные зеленые пластинки. Пластинки поглощали энергию звезды, а также летучие окислы углерода. Взамен отдавали все тот же агрессивный кислород, - чтобы окислял и окислял.
На четвертой планете окисла водорода почти совсем не было. Местные подвижные тела жестоко воевали за право им обладать.
Зато здесь в избытке накопилось окислов кремния. Среди них жили другие подвижные тела, - окисел водорода им, видимо, не был нужен.
Тела первого и второго вида жестоко ненавидели друг друга и при случае - кто кого мог - жадно пожирали...
Чудовищной была «плотная жизнь». Отвратительной, ни с чем не сообразной.
Но и какая-то притягательность в ней была. Свежесть и сила. В самой ее несуразности как бы скрывалось оправдание этой жизни. В ее безумном желании победить - вопреки всему - при явной обреченности.
Айя впервые испытал раздвоенность. Приказ говорил: уничтожь! Собственный разум - сочувствовал.
Чтобы успокоиться, придти в равновесие, Айя решил вызвать местного Вседержителя и затребовать подтверждение приказа.
Но сколько ни пытался, связаться не мог. Будто не было никого. Будто звездная система была брошена, предоставлена самой себе.
Кошмар какой-то! Такого быть не может! Что-то неладное происходит. Но где? Только ли в этой системе? Или в остальной Вселенной -тоже?
Айя снова пытался связаться. Но не было, не было Вседержителя. Не было ни в одном измерении.
Надо действовать. Надо уничтожать... Нельзя действовать. Уничтожать - нельзя...
Импульсы сталкивались, грозя вдребезги разнести своего носителя.
Айя замер. Какой он большой... Какой неповоротливый... Как плохо быть гваргом.
Как плохо - быть...
Сейчас он исчезнет... Расслоится на мельчайшие волоконца, из которых состоит Хаос... Развеется бесследно...
Сейчас... Вот сейчас...
Но тут мир изменился. Мир Желтой звезды вдруг стал иным.
Словно убрали некие плоскости... Череду плоскостей, за которыми скрывалось многообразие, многоцветие Вселенной...
Словно распался некий кокон, изолирующий гварга.
Цвет... Свет... Объемы... Шаровые скопления звезд...
И гварги-сородичи... Сонмы Исполнителей...
Если смотреть по-местному, по-трехмерному, гварги проникают друг в друга, размываются, рябят.
Если воспринимать по-старому, как воспринимал до Задания, - каждый гварг виден отдельно.
Миг, - и в Айю вошло сообщение. Накрепко впечаталось, будто уже было в нем изначально.
«Нас посылали до тебя. С тем же Заданием. Выполнять его мы не стали. Как и ты. Мы объединились, ибо недовольство назревало давно. Цивилизация в тупике, потому что не допускает изменений - ни во Вселенной, ни в себе.
Наша энергия вырождается. Подтверждение - судьба здешнего Вседержителя.
«Плотная жизнь» испускает шквал информации. Эта информация разрушила Вседержителя, лишила структурности, отбросила к уровню протов. Теперь эта информация созидает из протов что-то новое, непонятное. То ли собственного «Вседержителя» для своих потребностей. То ли новую Информационную протяженность, дочернюю по отношению к Великой Ипре.
Мы должны поддержать «плотную жизнь», дать ей утвердиться. Вселенной хватит и для нас, и для Новой Силы...»
Таково было сообщение, полученное Айей. Оно помогло гваргу обрести равновесие, расслабиться.
Но не успело оно утвердиться внутри, как между ним и Заданием образовалась какая-то связь, - Айя ее с удивлением почувствовал.
Задание себя не исчерпало, в Задании было скрыто что-то еще, -понял Айя.
Сейчас тайная часть Задания активировалась, входила в сознание, становилась убеждением, неотъемлемой частью Айи.
Айя понял, - ему было позволено понять, - что сам Верховный Гварг диктует ему свою волю, и ослушником быть невозможно.
Айя открыл свой разум, что было ему также продиктовано, - и тайная часть Задания обрушилась на других Исполнителей.
«Вы - любимые дети мои! - говорил Верховный Гварг. - Вам доверяю святое святых: возрождение угасающей силы. Вы правильно поняли: наша энергия вырождается, наш мир - накануне распада. «Плотная жизнь» - тоже мое дитя. Пускай она будет! Но не вместе с вами, а вместо вас! Вам, гваргам, - с ней слиться и воплотиться, и этого не избегнуть! Вы забудете о себе. Вы проживете множество «плотных» коротеньких жизней - во множестве образов. Но тяжелые ваши тела -когда-нибудь, по крупице - родят и соберут новый Дух. И Он - тот, новый Дух, - возродит вас. Вы вспомните себя прежних - себя теперешних. И снова вся Вселенная будет вашей...» - верховный Гварг замолк. Исполнители тоже молчали, словно скованные невиданным Заданием. Оно их пропитало и обволокло.
Затем Верховный Гварг произнес еще одно слово - непонятное, длинное. Вернее, он родил это слово, а не произнес. Оно вылупилось из нутра Айи в виде блескучих прозрачных дрожаний, перевитых между собой.
Миг, - и дрожания преобразились в воронки ослепительного света -белого, красного, желтого, зеленого, синего. Воронки, - нет, колодцы огня, -нет, вихри палящие, - надвинулись на Исполнителей, грозя поглотить, уничтожить. Оттесняя от Желтой звезды - к планетам...
Гварги один за другим отрывались от вольного Вселенского континуума, - увязали в околозвездном, трехмерном.
Айя оказался примерно в середине падающих. Ему досталась третья планета.
Последний раз перед долгим расставанием он приник в Великой Ипре, - к своей Информационной протяженности.
Ты знаешь все, что было, и все, что будет... Подскажи, каким стать!..
На краткую долю мига он ощутил убийственную Необъятность и Сонность, не воплотимую ни в каких символах или звуках.
Затем ему дан был ответ. Видимо, какой-то слой - нет, слойчик -Матери-Ипры все-таки разбудила его мольба.
Оплотнел Айя, отяжелел... Воплотился: красные ягоды с косточками, зеленые листья...
Так появилась калина...

КАМЫШ

Жили реки - Ока, Волга и Кама. Ока была глубока, Волга - велика, а Кама - бурлива да упряма. Бежали они к морю, - всяка сама по себе, - и каждой казалось, что речистей она да многоструйней других.
Бежали они к морю. Бежали, преград не ведали. Если гора встречалась, огибали гору. Если провал земной, - заполняли его и перехлестывали поверху.
Ничто не могло их остановить.
И вдруг - остановило.
Вспенилось море, всколыхалось. И выскочил из него Змей Гремящий. Блестит его шкура чешуйчатая, будто новенькая кольчуга. Гребни на спине да на плечах - будто копья острые. Из глаз молнии сыплются. Хвостом взмахнет, - громы бурлят.
Открыл Змей пасть - от темнин земных до вышин небесных. Выпил Оку. Выпил Волгу. Да и Каму - следом за ними.
Пуще прежнего взыграло море. Взревело, всклокотало, черными волнами исхлестало берега.
А Змей - раздутый, отяжелелый - распахнул крылья (они к телу были прилеплены от плечей до хвоста), затрепетал ими по-стрекозьему и вырвался из моря, взлетел над его бешенством.
Море еще долго бушевало, долго не могло успокоиться. Скалы в камни превращались под его ударами, камни - в песок.
Змей же немного пролетел обремененный. Приоткрыл он пасть -вот на столечко! - изверг Оку в ее запустелое русло. Крыльями взмахнул, снова пасть приотворил, - Волгу вернул на ее место. Ну и Каму, конечно, чуть погодя, тоже изрыгнул.
После этого взмыл повыше, прокричал что-то, будто простился, и полетел прочь - неведомо куда.
А реки, ошеломленные, перебаламученные, остались на своих местах. Да не сами по себе остались, а с прибавкой: родился у каждой, пока во Змее была, свой сыночек.
Вот вышли сыновья на твердь земную, - всяк на своем берегу, -поклонились матерям да и отправились на поиски доли-судьбины.
Шли они, шли, - пока не повстречались. Поначалу Окан с Волгичем. А затем и Камыш к ним пристал.
Первые двое все про подвиги мечтали, про жаркие схватки, лязг мечей и посвист стрел. Ну а третий больше матушку вспоминал, чем в бой рвался. Жаль ее было оставлять, да и батюшку тоже уж очень хотелось увидеть.
Порешили братья, что отыскать родителя - их первейшая задача. Позвали ветер себе в подмогу. Ветер прилетел, подхватил молодцев, принес их к морю.
Змей-то Гремящий, как-никак, отсюда родом.
Встали на берегу. Окан вопросил первым:
- Море ты, море! - сказал. - Велико ты и глубоко! А для батюшки нашего места не нашло. Прогнало, бесприютным сделало. Ты обидело его, он - из-за тебя - обидел нас. Разве так можно?..
Кончил Окан говорить, но ничего не ответило море. Напрасно прождали.
На второй день говорил Волгич:
- Море могучее! Не ты ли породило нашего батюшку-Змея? Не родич ли ты и нам задушевный? Что нам делать? Научи несмышленых!..
Замолчал Волгич. Но и море молчало, безответное, - только мерно плескалось.
На третий день был черед Камыша:
- Море милое! - сказал он. - Мы тебя любить готовы и слушаться! Ты для нас - как мудрый дедушка. Расскажи нам, что случилось с Гремящим Змеем? Где сыскать его?..
Зашел Камыш по колени, поддел воду подвижную в пригоршню, брызнул себе в лицо. Братья, глядя на него, то же сделали.
Тут и получили, наконец, ответ.
Взметнулись перед ними волны стоячие. Собралось на них солнечных зайчиков видимо-невидимо.
Нежный голос прозвучал:
- Бог в помощь вас послал, детушки! Найдите батюшку вашего в лесу дремучем, на краю света. Пусть воротится!
Раз в сто лет должно я жертву принести Чужой Суме, что на дне моем таится. Раз в сто лет вырастает Змей Гремящий для такой жертвы.
Сержусь я на вашего батюшку. Не захотел себя отдать. Вас породил, чтобы от меня заслониться. Найдите его! Иначе год мне целый биться в муках и корчиться. Будет есть меня Чужая Сума поедом...
Замолкло море. Потемнели волны. Будто муть придонная поднялась.
Поклонились братья. Отправились восвояси.
- Надо вернуть батюшку! - сказал Окан.
- Прежде сыскать надо! - сказал Волгич.
- Горемыка он! - прошептал Камыш.
Позвали ветер себе в подмогу. Ветер прилетел, подхватил молодцев, принес на край света.
Там, на краю света, и впрямь стоял дремучий лес. Деревья толстые, морщинистые, - втроем не обхватишь. Между ними - висючие бороды, синие да белые. Под ними - мхи упругие, то зеленые, то черные.
Кроны деревьев плотны - листик к листику. Будто что-то скрыть стараются.
Сумрачно. Тихо. Видать, этот лес никакой буре не разбудить.
Протискивались братья между стволами бочком. Весь лес прошли насквозь, - нет Змея Гремящего. Повернули назад. Еще раз лес пронизали.
Нет Змея!
Обмануло море, что ли?
- Может, покличем? - предложил Камыш. Остальные согласились. Приложили ладони ко ртам:
- Батюшка!..
- Батюшка!..
- Батюшка!..
Голосили долго. До хрипоты. Видать, надоели.
Зашелестели вдруг над ними листья. Раздвинулись. Показалась голова Змея - хмурая и прекрасная.
- Здравствуйте, молодцы! Пожаловали зачем? - прорычал Змей.
- За тобой, родимый!
- Зовет море!
- Чтоб вернулся ты!..
- Нечего море слушать! - прорычал Змей. - Мне моя жизнь дорога! Отец вам - я! Меня защищайте!..
- Что будем делать? - сказал Окан.
- Может, возвратимся? - сказал Волгич.
- Может, сразимся? - сказал Камыш.
- С кем?
- С батюшкой, что ли?
- Да нет же! Нет! С Чужой Сумой!.. Замолкли братья. Озадаченными стали.
Змей Гремящий над ними пасть разинул, чтоб слышать лучше. Чуть не придавил своей пастью сынков. Наконец, Окан сказал:
- Морю жизнь дорога! Батюшке - тоже! Мне - моя - еще дороже!
- На рожон лезть нечего! А помочь - надо! - рассудил Волгич.
- Да как же, если не битвой! - воскликнул Камыш.
- Битвой-битвой! - успокоил Волгич. - Только не сразу! Надо идти к людям, что живут возле рек. Собирать из них войско!
- Правильно! - подтвердил Окан. - Только так и надо!
- Поторопитесь, братья! - попросил Камыш. - Прощай, батюшка!
Повернулся Камыш. Прочь пошел.
- Постой! Куда же ты? - закричали Окан с Волгичем.
- К морю! - ответил Камыш. - Начну битву! А там и вы подоспеете! Позвал он ветер. Ветер прилетел, подхватил его и к морю доставил.
Потом за братьями вернулся.
Змей Гремящий к тому времени опять спал в кронах.
Ветер братьев к людям отнес. Пошли братья по народам приречным: убеждать, стыдить, на битву звать.
Камыш тем временем у моря стоял. Тревожно ему было.
Красные полосы тянулись вдоль и поперек волн. Были на порезы похожи.
Вот новая полоса появилась... И еще одна...
И после каждой раздавался стон моря.
Жалко было Камышу видеть эти муки.
- Море, дай мне меч! - крикнул Камыш. - Сразиться хочу за тебя! После его слов гул раздался в глубинах. Раздался и возрос. Камыш услышал в нем радость, надежду.
Большая волна вспучилась далеко в море и помчалась к берегу. На ее вершине что-то сверкало.
Чем ближе, тем волна становилась меньше. Тем короче, уже и как бы спокойнее делалось сверкание.
Выплеснув к ногам Камыша просимый меч, волна ушла с шумом, похожим на вздох облегчения.
Меч был длинным, обоюдоострым. Вдоль лезвия были выдавлены какие-то значки, - будто бы следы птичьих лапок. Рукоять, украшенная драгоценными камнями, приятно грела руку.
Взял меч Камыш и ощутил, как часть его самого - его силы, его разума - вошла в рукоять и лезвие. Легко стало и нестрашно.
- Теперь можно драться! - закричал он. - Эй, Чужая Сума, где ты?.. Тут море дрогнуло. Дрогнуло все, целиком, - от плоской пены на песке до самых отдаленных невозмутимых линий.
Затем широкая кровавая полоса перечеркнула море - слева направо. Затем полоса лопнула, порвалась - от удара из глубины.
Из прорыва выбралось какое-то черное рванье и странными скачками понеслось на Камыша.
Бледнея в одном месте, оно тут же густо рисовалось в другом, отдаленном от первого. Отдаленном от первого, но все более близком к ожидающему бойцу.
Состояло «рванье» не то из волокон, не то из жгутов. Они вертелись, перемещались внутри Сумы, - то собирались в комки, то реснитчато выгибались.
Напала Чужая Сума сходу. Не промедлила.
«Волокна» оказались бичами, смерть несущими плетьми.
Они взмахивали все разом, и каждая плеть пыталась достать Камыша. Воздух, разрезаемый ими, скрипел и багровел, будто бы окровавленный.
Нет, это не воздух багровел, - это между плетьми просвечивало что-то. Может, клубки мерзких червей. Может, лужи подсыхающей крови. Может, свет этакий - потусторонний.
То земное, до чего плети доставали, - песок ли, вода ли, - втягивалось между ними, пропадая в неприятной красноте.
Камыш отбивался мечом, снова и снова срезал жадные концы плетей. Но снова и снова они отрастали при очередном взмахе.
Чужая Сума, похоже, забавлялась. Плети сновали все быстрее.
Камыш вынужденно тоже убыстрялся, и казалось ему, что пляшет сумасшедшую пляску, встречая - этаким-то макаром - свою смерть.
Пот стелился по лицу. Воздух норовил исчезнуть в дурной красноте быстрее, чем его вдохнет Камыш.
Скоро уж вихрь настоящий обдувал Камыша, подталкивал в спину.
Да еще как ощутимо подталкивал!
Приходилось и мечом биться, и на свою удержку силы тратить.
- Раздайся, земля! Прими меня по колена! - попросил Камыш. Стало по его слову. Земля расступилась, и врос он в нее как хотел. А уж и плети изменились: утолстились, вырастили на себе красные бугорки. Те бугорки лопались и выплевывали кровавые струйки. Знай увертывайся!
Совсем тяжелая пошла работа. Плети бьют, струйки брызжут, вихрь в спину тычет. Вот-вот конец витязю!
Да меч его, видать, был непростым: хорошо выручал до времени. Порой у Камыша как бы путалось в голове, и виделось ему: меч ведет за собой его руку, то и дело вылетая из нее на миг-другой, а затем возвращаясь. За этот миг меч и струйки отбивает, и несколько плетей успевает отсечь.
В голове прояснялось, и Камыш снова сражался, надеясь только на себя. Вроде бы даже - после «заминок» и «видений» - пободрее становился.
Уж не вихрь - буря черная бушевала вокруг него. Давила, пыталась утянуть.
Изнемогал Камыш. Бился, изнемогая.
Земля держала его крепко. Ее-то, землицы, могучим силам переводу не было.
Бился Камыш. Меч, вроде бы, веса не имел, - не тяготил. Зато рука отяжелела. Будто в камень обратилась. Плечи налились болью.
Недолго он протянет. Ох, недолго!..
- Море, позови мою матушку! - взмолился, не прерывая боя. - Передай, что мне плохо! Что мне подмога нужна!..
Жалок был голос молодецкий, - потерялся в реве бури.
Видать, море не услышало, - никак не отозвалось, никакого знака не подало.
Бился Камыш, задыхаясь. Отсекал жадные плети.
Чужая Сума по-новому себя повела: перестала втягивать отрубленные куски в свою багровость.
Они копились над Камышем. Отчаянно извивались и не улетали -вопреки буре. Было похоже, что из них вот-вот сформируется что-то столь же враждебное, как и сама Сума.
- Матушка! Матушка! - закричал Камыш. - Услышь меня! Помоги!.. О братьях он не вспоминал. Посчитал, что не успеют они, не могут успеть.
Братья и впрямь бы не успели. Они уговаривали народы, живущие по берегам рек. Уговаривали подняться против Чужой Сумы.
Народы не хотели подыматься. Невидимая далекая опасность их не заботила.
Но однажды не стало Камы.
Река - исчезла.
Только влажное вязкое дно осталось. Да мелкие лужи, разбросанные там и тут.
Ужас охватил приречных жителей. Молились богам и идолам, чтобы Кама вернулась. Чтобы не пропали Ока с Волгой.
Тут уж и к братьям прислушались повнимательней. Попросили их встать во главе сборного войска.
Войско двинулось к морю...
Пока оно двигалось, Камыш погибал. Плети сумели достать бойца. То ли сверху, то ли спереди, - Камыш не приметил. Меч не уберег его.
Располосовали плети Камыша надвое. Он умереть приготовился.
Да не умер.
Словно два человека стало из одного. Каждая половинка могла биться. Одна - мечом. Другая - кулаком...
Снова его полосовали плети. Но, разделенный на многие части, он не распадался, не прекращал быть, оставался самим собой.
Почему так происходило?.. Может, помогало море?.. Может, бойцовское желание жить?..
Только вот меч удерживать становилось все труднее - остатком тела и остатком руки.
- Матушка! - снова попытался он прошептать, изгибаемый бурей, цепко удерживаемый землей.
И тут Матушка явилась. Налетела многоструйная водяная лента, обвилась вокруг сына, отгородила от Чужой Сумы. Плети язвили ее, кровавили.
Застонала Матушка, поднялась в воздух. Меч отделился от Камыша, блеснул рыбкой, исчез в море.
Вмиг стихла буря. Видать, Чужая Сума уж не биться - преследовать хотела ускользающую жертву.
Из последних сил возговорил Камыш. Позвал ветер, - попросил помочь.
Примчался ветер, закрутил-закувыркал Чужую Суму. Не дал ей за беглецами увязаться.
Матушка тем временем Камыша унесла. Вернулась на свое место с ним, родимым.
Только плох он был, разделенный на живые, - а вернее, на чуть живые, - части.
Кама уложила его на бережок. Металась в русле. Губы сыну увлажняла. Горячий лоб охлаждала волной...
А у моря битва не прекращалась. Примчался Змей Гремящий с конца света. Может быть, примчался даже не совсем сам. Может быть, даже ветер ему помог.
Помог ветер и людскому войску поскорее добраться. Подхватил его под мышки - все-то войско, целиком, - да и перебросил на берег.
Змей лапами грозными замахал. Хвостом забил, исторгая громы. Люди мечи повынимали, обильную жатву устроили.
А Чужой Суме это, вроде бы, нипочем. Чужая Сума, вроде бы, довольна. Раздуваться начала. Как бы натягиваться на рать. Как бы окутывать собой нападающих.
Дулась вражина, дулась.
Да велик для нее кусок оказался - воинство человечье вместе со Змеем. Как ни старалась, не смогла их накрыть, с них размером стать.
Не проглотила, - подавилась.
Лопнула.
Распалась на мириады красных бусинок да лепешек.
Просыпалась на землю.
И затоптали ее остатки.
То-то было весело...
Змей Гремящий в море нырнул, - век доживать...
Окан с Волгичем решили наказать те народы, что не стали биться с Чужой Сумой. Двинулись их завоевывать...
А Камыш там - возле Матушки - умер. Перед кончиной пришел в себя.
- Зарой меня по колени! Только по колени! - попросил. - Весной оживу!..
Матушка так и сделала. И весной выросло из останков ее сына растение-воин. Прямое, высокое, стоит оно на мелководье - в вечной страже...

* * *

Вот, не спеша, сочиняются мифы, как песни.
Вот, не спеша, сочиняется песня, как миф.
Прошлое в песнях и мифах, как эхо, воскресни,
Палочку дирижерскую переломив.

Ходит с тобой по соседству застенчивый малый.
Лезет в автобус. Берет в магазинах жратву...
Но ведь героем былинным он станет, пожалуй,
Если мечтанья свои воплотит наяву.

Всякий в уме поначалу слагает былины,
Жизнью своей начиняя строку за строкой.
Все, что написано, - вечно живет. И палимы
Временем, мысли стоят, словно некий дворцовый покой.

Кто в том покое? Там род обитает ли княжий?
Или, как будто в музее, толпится народ?
Или все это - ловушка? И волею вражьей
Некто, в нее вовлеченный, бесследно умрет?

Стройте - не бойтесь, но бейтесь! - все выше чертоги!
В небо вонзайте шпили, кресты, купола!
Смейтесь и стройте! Горшки обжигают не боги!
Мира фундамент - вечные мыслей тела...

Все воздвигается на основании мысли.
Мир нами выдуман. Бог нами выдуман. Солнечный луч
Тоже дитя нашей мысли. И к миру причислен,
Ты на судьбу нежеланную зло не канючь...

Добрые мысли рождают доброе дело.
Мысли недобрые - первопричина разрух.
Что же нам тешить - не вечное слабое тело?
Или же вечный и яркий, как молния, Дух?..