Елена Орлова (18 лет)

ЛИПА

Прилипа пришла к Толкану и говорит:
- Хочу быть твоей женой!
- Хочешь - будь! - сказал Толкан, отвернулся и забыл про нее.
Уж больно занятой: храбром стать собрался, витязем непобедимым. Из-за этого не участвовал в войнах и поединках. Из-за этого не женился до сих пор.
Народ Прилипы вооружен был двуручными мечами. Толкан изучал эти мечи. Затем хотел отправиться к другому народу, известному своими гудящими стрелами.
Целый день он упражнялся: мечный бой - серьезное дело. Потом пришел в хижину кузнеца. А там уж Прилипа ждет: суп ему с бараниной сварила, мяса нажарила. Угол отдельный шкурами застелила. Шкурами и от кузнецовой семьи отзавесилась.
Понравилось Толкану так жить: уютно да сытно. Отныне, где ни изучал военное дело, Прилипа с ним была. И там, где гудящие стрелы. И там, где щиты с шипами. И там, где изогнутые палицы. И там, где копья с особыми канавками.
Была она и там, где ратники строятся по-новому. И там, где кулаками дерутся наособь. Много где была, много чего видела.
Чем больше узнавал Толкан, тем больше узнавала и Прилипа: про оружие, про боевые навыки. Долго ли - коротко ли, стало ей казаться: не только муж - даже она готова быть храбром.
- Что ты медлишь? - говорила Толкану. - Слух про тебя идет по всем землям! От тебя ждут подвигов!..
- Подождут! - отвечал Толкан и продолжал изучать: там пращу, там - аркан, там - кольчугу непривычного покроя.
Годы проходили, Прилила досадовала, Толкан будто ничего не замечал.
Однажды был он в горном селении. Горцы - местные жители - славились тем, что могли взбираться на отвесные стены. Толкан вызнавал их секреты, ползал по скалам с ними вместе.
Как вдруг случилась беда. Иссякла речка, из которой люди брали воду. А та пещера, из которой речка истекала, стала зловонной и горячей.
Смельчаки, конечно, нашлись и ринулись в пещеру. Но сколько их ни ждали, ни один обратно не вылез.
Тогда стали посматривать на Толкана. Прилипа переводила взгляды в слова: и просила, и высмеивала. Дни прыгали, как лягушки, а Толкан знай отнекивался.
- Неужели непонятно? - говорил жене. - Совершенным воином хочу быть! Вот достигну совершенства, тогда и совершу свои подвиги!
Однажды вернулся Толкан довольный и гордый.
- Уходить пора! - объявил с порога. - Скалы освоил. Не хуже местных!..
Глядь, а Прилипа в мужском облике: в кольчуге да в шлеме, в штанах кожаных, меч на левом боку, щит за плечами.
- Прости меня, дуру! - поклонилась. - Невмоготу видеть, как мучаются люди! Через перевал за водой ползают!
- Куда ты, глупая? - закричал Толкан.
- Туда! В пещеру! Вот возьми!..
Протянула мужу колечко. Железное, черное, с желтым камешком.
- Буду в опасности, - кровь на камне выступит! Выручай тогда!..
- Нет! Не пущу! Не смеешь! - осердился Толкан.
Прилипа шагнула к порогу. Тогда Толканг выхватил меч. Прилипа и тут не остановилась: потянула свой меч из ножен. Скрестились клинки. Толкан почувствовал: рука жены тверда, искусна. Выбила Прилипа Тол-канов меч и исчезла... Толкан тут же решил, что отправится на восток: изучать тамошнюю школу боя. Если уж его женщины побеждают... Стал собираться.
А в селении вдруг поднялся радостный гомон. Люди что-то выкрикивали. Толкан прислушался.
- Река потекла! Река потекла! - повторяли разные голоса.
- Ну вот! - сказал себе Толкан. - Значит, жена скоро вернется! Глянул на кольцо, - а камень-то сплошь кровью залит.
- Как же так! - удивился Толкан. - Ведь она же победила! Попробовал камень обтереть. Уж так старался! Только до желтизны доберется, только руку отымет, а камень опять окровенится.
Делать нечего, пошел в пещеру. Два меча повесил слева, два кинжала - справа, щит за одно плечо, лук с колчаном - за другое. Вокруг пояса обмотал аркан. За пазуху сунул пару метательных звездочек. Пробрался сбоку от речной струи. С уступа на уступ. Вниз да вниз.
Попал в подземелье. Неудобно там идти: повсюду огромные валуны. Среди камней, прихотливо-извилистый, валялся дракон. Поначалу подумалось, он мертвый. Уж больно расслаблен. Уж больно бездвижен. Суха и тускла серая чешуя.
Но вдруг из-за валунов поднялась его морда. Ярко-желтые глаза с вертикальными щелями зрачков были каждый размером с Толканову голову.
В глазах стыла тоска.
- Ты кто? - просипел дракон, выпустив из широких ноздрей слабенькие струйки пара.
- Толкан, сын Ивана! А кто ты?
- Я - старик. Умирать собрался. Жены своей после...
Дракон натужно приподнялся, и Толкан увидел мертвое женское тело. Жидкие седые прядки. Коричневые пятна на лбу и щеках. Морщины, морщины. На кого-то она похожа. На кого? Неужели на Прилипу? Быть не может! Не может быть!
- Это...
- Прилипа - Прилипа! Можешь верить!..
Дракон опустил свои извивы, обнимая подругу, и видение мертвого тела исчезло.
- Но как же?
- Здесь иное время. Когда я выпил реку, женщина пришла. Мы бились, она проиграла. Была пленницей. Потом женой. Детей родила. Четверых. Мы их вырастили. Выпустили в Большой Мир...
- Врешь, червяк! - у Толкана кровь заторкалась в ушах. - Убью!..
- Нехитрое дело! - сказал дракон. - верни ее лучше! Молодую!..
- А разве...
- Можно-можно! Сама просила!..
- Делать что? Не молчи!..
- Лезь на меня!., да не тут! Возле головы!.. Взобрался Толкан. Вцепился в чешуйчатые бугорки.
Дракон повздыхал, попыхтел. Вдруг расправил прозрачные, будто стрекозиные, крылья. Полетел. Вперед или назад, вверх или вниз, - Толкан про то не ведал. Во тьме сквозила какая-то своя жизнь. Чужая. Страшная. Толкан, чтобы не отвлекаться, закрыл глаза и стал вспоминать все, что изучил в военном деле.
Дракон летел неровно: дергался, кренился. Видать, почти не осталось в нем силушки. Пришпорить бы его!.. Приободрить!.. Да огорченному наезднику не в пору. Вычислял свои слабые места. Плохо бросаю аркан. Плохо метаю ножи. В боевой магии слаб. Эх, еще бы го дик-другой!..
Дракон буквально свалился куда-то и с облегченным вздохом сложил крылья. Толкан открыл глаза, и в первый миг ему показалось, что ослеп. Ярчайший пересверк всех цветов радуги и других цветов, не известных на Земле, обступил его. Разноцветное кипение, суета, сумятица...
Он видел множество людей. Вроде бы, живых. Но, вроде бы, и призрачных Каждый из них находился в отдельном цветастом пузыре. Но пузыри не были изолированы своими стенками. Нет, они взаимопроникали взаимонаслаивались, совмещались полностью или частично. И все-таки оставались отдельными. Ничто внутри не искажалось, не перемешивалось, не портилось от этих бесчисленных взаимонакладок.
Не только люди находились в пузырях. Вместе с любым человеком было там что-то еще: что-то, составляющее человечий мирок. Разглядывать было некогда. Разглядывать было невозможно, - кружилась голова.
Не за этим он сюда явился.
И все-таки Толкан успел приметить: вместе с женщинами в шарах-пузырях часто были дети, вместе с девушками - наряды и безделушки, вместе с мужчинами - оружие или предметы труда. По-видимому, внутри шаров могло воплощаться то, что люди предпочитали сами для себя. У иных содержимое их мирка буквально витало над головой, у иных -наполовину входило в нее, а может, - из нее исторгалось.
Между шарами, сквозь них то и дело проносились вихри. Вихри были одноцветными - красными, зелеными, синими, - и казались Толкану живыми. Хотя бы потому, что выглядели более плотными и свободно перемещались.
Привычного пространства здесь не было. Но поскольку над шарами что-то виднелось, Толкан подумал - именно там - верх.
Там, вверху - не понять, близко ли, далеко ли - было родное, свое: земные леса, моря, горы. Вглядываясь, Толкан видел их не с корневой стороны, а так, как если бы находился среди них, - не в одном месте, а сразу повсюду.
Времени тоже, видимо, не существовало в нынешнем положении. Толкан любовался землей долго-долго, положив ладони - устойчивости ради - на драконью чешую. Но чуть отвлекся, и снова он среди яркоцветного роенья шаров-пузырей.
- Вглядись и под ноги! - прошипел дракон: следил, должно быть, за Толканом. Ждал, пока тот освоится.
Толкан посмотрел под себя. Нечто величавое и непонятное было под ним. Можно было воспринять это как Океан Черноты. Но необъятность океанов и сочность черноты жалки, бледны, если сравнить их с тем, что предстало.
Никакого движения не было в Бесконечном и Темном. Никакого намека на подвижность.
Но и никакой слабости не было. Толкан с тревогой уловил, что там, под ним, - напружиненность зверя, готового прыгнуть.
- Что это? - спросил у дракона.
- Дно Мира! - прошептал дракон.
- Дно Мира! - зачарованно повторил Толкал.
- Ты готов? - спросил дракон.
- Да! - сказал Толкан. - Нет, подожди!..
Он вдруг увидел то, на что раньше не обратил внимания. Три слоя -Земля, Шары-пузыри, Дно - были едины. Их связывали свободно веющие вихри, солнечные лучи (то янтарные, то изумрудные) и еще кое-что. С земли непрерывно что-то сыпалось. Отшелушивались какие-то комочки, чешуйки. Они были почти прозрачны и потому - малозаметны. Да еще двигались внутри солнечных лучей, будто внутри тоннелей.
Чем ближе к Толкану, тем были заметнее. С какого-то мига вместо чешуек видны были изображения людей с подтянутыми к животу ногами и руками, прижатыми к груди.
Часть солнечного луча, солнечного блеска - по мере движения - как бы навивалась на "свою" фигурку, создавая для нее округлый кокон, поначалу - желтый, затем - начинающий поигрывать иными радужными цветами.
Кокон наливался яркостью, фигурка - зримостью. Она, фигурка, распрямлялась, двигалась внутри кокона, из ее головы истекала дымка, в которой, напрягшись, можно было различить...
Но не со всеми происходило одно и то же. Некоторые, отодвигаясь от Земли, и так-то еле видимые, стремительно таяли, исчезали.
Ну а те, что долетали до сверкающего варева, беззвучно вливались в него, и солнечные лучи также в нем увязали.
Так осуществлялась связь между первым и вторым слоями.
Что касается Дна Мира, оно оставалось бы обособленным, если бы не вмешивались вихри.
Вихри пробивали, прогрызали себе дорогу внутри переменчиво блистающего скопища, выплетая спираль за спиралью, узор за узором.
Иногда - впрочем, довольно часто - их разгон кончался как бы под срединным слоем, и они торопились вернуться, войти назад. Но такие вихревые выбросы приоткрывали ненадолго котел, в котором варились шары-пузыри.
Из дыр, затыкаемых самими возвращающимися вихрями, вырывались солнечные лучи - изжелта-синие, с примесью еще какого-то, неописуемо прекрасного, цвета.
А возможно, это и не солнечные были лучи: иные какие-то, порожденные здешней немыслимой цветовертью.
Лучи падали на Дно (или в Дно) Мира, и происходило странное. Падая лучи дробились, ломались, будто были твердыми телами, - к примеру ледяными сосульками, дробление было лавинообразным: большие куски - помельче - еще помельче - совсем мелкие частички - мельчайшие.
Затем Дно Мира как бы выстреливало из себя сгустки, по величине равные частичкам света. Те и другие соединялись: тьма как бы впитывала свет, свет как бы пронизывался тьмой. Получались верткие "зернышки".
После происходило еще более странное. Что-то непонятное делалось с глазами: Дно Мира как бы выворачивалось наизнанку, превращалось в Крышу Мира.
Во всяком случае, Толкану вдруг становились видны сверху, как светлячки, множества яйцеклеток, мерцающих в живых телах.
Каким-то образом светлячки в телах и зернышки, возникшие возле Дна Мира, накладывались, совмещались, будто Вселенная изгибалась на кратчайший миг ради этого.
Зернышки-жизнинки набивались в червячки хромосом и улавливали телесные приказы будущих матерей: каким выстраивать детеныша.
Затем Дно Мира становилось обычным: ровным и напряженным. Глаза начинали видеть нормально, но побаливали, будто кто-то их сжал и отпустил.
А цветовая мельтешня шаров-пузырей продолжалась как ни в чем ни бывало.
Но не только Свет прорывался сквозь нее. Иногда на Дно Мира падали также тускнеющие шары. Может, у них кончался срок жизни. Может, вихри их повреждали при своих изворотах...
Достигнув Дна Мира, шары потухали совсем, растекались тонкой пленкой и - пропадали. Затем словно бы волны вырастали на ровной поверхности Дна и быстрыми шлепками смешивали содержимое шара в бесформенную кучу. Волны как бы ощупывали белесое вещество, как бы к нему приноравливались.
Вот волны так выстроились, так нависли, что между ними вновь вылепилась человечья фигура.
Вот передвинулись, переладились, - и зверь получился. Да такой! Две зубастые пасти, восемь рогов, шкура вместо волос когтями покрыта.
Но и зверь был недолго: волны опять переместились. Теперь между ними возникла птица - веслоногая, лопатохвостая.
Птица, видать, пришлась по нраву. Дно Мира обволокло ее шаром и выплюнуло темный непрозрачный шар в общую цветовую сумятицу.
Толкан попробовал за ним проследить. Увидел, как шар с птицей, светлея, расцвечиваясь, прыгал среди других, как затем, подхваченный красным вихрем, взмыл куда-то туда, к Земле...
- Ну что, теперь ты готов? - спросил дракон.
- Готов! - подтвердил Толкан. - Хочу, чтоб вернулась Прилипа! Чтоб молодая!..
- Ищи двухголовый зеленый вихрь! А я посплю...
Дракон положил голову на лапы. Крупная дрожь сотрясла его и утихла. Он захрапел.
Толкан посмотрел на старика. Ишь, чешуя-то потрескалась... Почесал в затылке... Потом осердился и затормошил дракона.
- Что делать-то? - закричал Толкан. - С этим, кого искать!..
- Задержи, уничтожь! - внятно сказал дракон и снова захрапел, а Толкан, плюнув себе под ноги с досады, стал озираться.
Теперь его внимание сосредоточилось на вихрях. Красные, зеленые, синие... Промелькивают и желтые, но редко... Все вихри - будто нити, влекомые невидимой иглой.
Толкан изнемогал от усердия. Так напрягался, что когда увидел искомое, даже не обрадовался.
Двухголовый зеленый... Вынырнул неподалеку... Заворачивает свое тело, собираясь вновь углубиться...
Толкан озадачился было, как же ему здесь двигаться, и ринулся - то ли побежал, то ли полетел - на врага.
В правую руку взял меч, в левую - кинжал. Когда приблизился и окунулся в вихрь, поначалу показалось, что дышать не сможет. Но тут же об этом забыл, потому что липкая пленка его обтекла, нисколько не мешая существовать, и уродливые хари обступили, тоже обтянутые липкими зелеными пленками разных оттенков: от нежно-салатного до густо-изумрудного.
Их было много. Ни считать, ни разглядывать было некогда, - сразу напали. Одна сквозь пленку протягивала черный шершавый язык, норовя вылизнуть Толкану глаза. Другая била Толкана крыльями, росшими вместо ушей. Третья выстреливала из пасти зуб за зубом, а зубы-то, небось, были ядовитые. Четвертая щелкала клювом. От пятой тянулись щупальцы...
Толкан рубил и колол, как одержимый. Вот когда понадобились копимые так долго боевые навыки и знания. Меч и кинжал словно бы образовали перед ним стальную полусферу. Непроницаемую. Опасную. Отсеченные и отраженные уродства падали Толкану под ноги и куда-то, видимо, девались, потому что Толкан не споткнулся ни разу, хотя поначалу опасался. Может, они падали в Дно Мира и претворялись в иные формы?
Сражаясь, Толкан успевал приметить, что, увлекаемый вихрем, движется вместе с харями вглубь скопления шаров. Неописуемая цветизна полыхала, заставляя щуриться.
Незаметно для него произошла подмена. С какого-то мига хари сменились лапами и хвостами. Почему-то выпало ему биться только с частями вражьих тел, но из-за этого битва не становилась менее трудной.
Скорее наоборот...
Он отсекал хвосты и лапы. Когти осыпались с отрубленных лап, как осенние листья - с деревьев.
Был исцарапан, кровью собственной перемазан, от усталости будто пьян. Казалось, неприятный сон снится, и проснуться давно пора бы, да вот никак, никак...
После лап и хвостов напали на него - голоса. Первый завизжал невыносимо высоко и резко, и какая-то сумасшедшая мелодичность была в его визге, какая-то сумасшедшая издевка.
Толкан выронил меч и кинжал, схватился зауши. Потом правую руку оторвал от уха, выхватил из-за пазухи две метательных звездочки, послал туда, откуда был голос. Звездочки запели свою песню, перебивающую песню врага. Визг перешел в крик и оборвался.
Раздался другой голос, низкорыкающий, несущий в себе ледяной ужас. Тень какой-то нежити привиделась Толкану. Весь дрожа и взмокнув, размотал аркан с пояса. Метнул. Набросил на кого-то.
Рык прервался. Стон послышался.
- Что тебе надо? - спросили по-женски нежно. - Не души меня! Не добивай!..
- Прилипу вернуть хочу! Чтоб молодую!.. - Толкан смутился: не с женщинами шел воевать.
- Отдай кольцо! - сказала собеседница. - Скорее! Не то опоздаешь!..
- А не обманешь?
- Не обману-у! - голос от нетерпения сорвался на визг.
Толкан снял кольцо и увидел, как тоныпает, будто испаряется, слой крови, а желтизна камня выблескивает, высвобождаясь.
На всякий случай стал вспоминать заклятие против лжи, но слишком уж длинным оно было.
- Ну! Ну! Ну! - визгливо торопил голос.
Вот камень очистился полностью... Яркий какой!..
- На тебе! - Толкан швырнул кольцо просящей.
Голос тут же стал удаляться, будто кольцо его отталкивало. И походил он все больше на голос Прилипы. Плачущий, укоряющий в чем-то...
Вихрь как бы рассыпался. Толкан оказался на каменистой равнине. Вокруг него бушевал ураган, ревел сокрушающий ветер.
Странные призрачные фигуры - полулюди, полудраконы - бродили по равнине и словно бы не обращали внимания на ураган. Ничего постоянного в них не было. То лица появлялись, то драконьи морды.
Вдали - а впрочем, не так уж и далеко - виднелась гибкая женская тень в зеленом платье. Она шаталась, всплескивала руками, будто деревце, исхлестанное бурей. И не стояла на месте. Ее уносило, ее уволакивало прочь.
- Прилила! - крикнул Толкан, и тень, будто услышав, как-то по-особенному взметнулась.
- Прилипа! - заорал Толкан, обезумев от того, что внутри, сразу, вместе, вспыхнули и радость, и горе, и поздно пришедшее понимание себя.
Сейчас... Он вернет ее... Вернет... Еще немного... Внутри все перемешалось... Не выговорить ни слова... Она будет молодой... Он сам будет храбром... Будет отчаянным воякой...
Тут из бешеной мглы, несущейся по низу, вынырнуло волосатое чудовище. Да и не волосы даже были на нем, а длинные фиолетовые искры, которые, развеваясь на ветру, исступленно дергались, будто пытались оторваться.
У чудовища были две головы: опять же, одна драконья, другая - человечья. Черты драконьей были молодыми, стремительными, злыми. В человечьей Толкан узнал себя. Но собственный образ был отвратителен: старчески дряхлый, раздутый, лоснящийся жиром.
Толкан попытался взять щит, но щит сразу вырвало из рук и унесло, будто листик или же лепесток. Толкан попытался пустить стрелу, но при таком ветре это было нелепо и только растерянностью могло быть оправдано. Тогда он воткнул один меч в каменистую почву и ухватился за него левой рукой. Другой меч взял в правую руку. Чудовище заревело, накинулось. В бездонной пасти колотился тяжеленный малиновый язык. Меч упал в страшную тушу по самую рукоять. Туда же, в поисках сердца, успел Толкан послать оба кинжала. Фиолетовые искры ожгли, вошли в него, пожирая, уничтожая плоть ( или ту замену плоти, которая имелась). Сознание помутилось на краткий миг. Затем Толкан очнулся и ощутил себя невесомо-легким. Легким и свободным.
Под ним ворочалось чудовище, истекая густой, смрадной, зеленой кровью. А под чудовищем был...
Но некогда, некогда! Он бросился за уносимой ветром женской тенью. И нагнал бы ее, нагнал бы ее обязательно. Потому что приблизился почти вплотную. Еще бы миг...
Но тут мир - с его ураганом, с его тенями - оборвался.
И туда - в обрыв, показавшийся бесконечным, - упала Прилипа.
И туда - отчаянно, самозабвенно, безнадежно - бросился Толкан.
Впрочем, конец у обрыва был.
Дно Мира открылось Прилипе и Толкану.
Почти рядом, почти слитые воедино, падали в Дно Мира...
Падали...
Ну что здесь добавить? Про то, как Прилипа стала деревцем, а 1 ол-
кан превратился в липов цвет, - не помнят ни она, ни он.
В пространствах Вселенной осталась их сказка записанной навеки. По Земле же рассеялись их милые, нужные всему живому, потомки. Растут, шелестят...

Алина Жеребцова (18 лет)

ЛОПУХ

"Эль-ноль-пи-игрек-икс" был совершенен и могуществен. Он мог подчинять и использовать любые силы Мироздания. Сочти он, что это нужно, - и звезды мог бы гасить и новые зажигать. Мог бы экранировать целые галактики, чтобы забирать их энергию.
Короче, он был Синором - синтезированным органом Вселенной. Его создали борроды. Создали специально для помощи слаборазвитым планетным сообществам. Сотворив, его отправили в свободный поиск, не рассчитывая на связь, не ожидая отчетов. Только на себя он мог надеяться, потому и дано ему было так много.
И вот этот Мудрый и Могучий, этот Совершенный - короче, этот Синор - заблудился. Он стремился к центру какой-то заурядной звездной системы, слыша оттуда слабенькие радиосигналы, напоминающие седую древность борродов. Там он предполагал найти очередной объект помощи, очередной недоразвитый Разум.
Как вдруг что-то словно треснуло - вне его. Затем ударило его, сквозь него промчалось. Вспыхнули переливы света. Изменилась кривизна пространства, скакнули константы гравитации, мента- и дельтаполей, невиданно уплотнился информир.
Какая-то новая структура неожиданно раскрылась, распахнулась, как цветок, и увлекла Синора, затянула в себя.
"Эль-ноль-пи-игрек-икс" огляделся и вот что увидел.
В семимерном пространстве носились живые существа. Впрочем, "носились" подразумевает непрерывную траекторию, а эти как бы мерцали: проявлялись то здесь, то там и были то материальными, то волновыми, то теми и другими сразу.
"Эль-ноль-пи-игрек-икс" проследил за некоторыми, напрягая свои системы восприятия. Сверху, в планетоидной округлости, у существ были органы ориентирования. Под ними были то манипуляторы, то крылья. Ниже была некая протяженная размазанность; кончалась она, опять же, манипуляторами.
Взмах крыльев, и существо исчезает. И тут же появляется в другом месте и другом измерении.
Взмах манипулятора, и из него вырывается, словно бы, искринка, которая вертится, пляшет в местном космосе, и без того уже насыщенном подобными плясуньями.
Помимо искринок подвижные существа непрерывно и щедро всей своей поверхностью испускают некую световидную энергию, неведомую Синору.
Он проверял снова и снова. Да, энергия ему незнакома, идентификации не поддается. Однако, если пропустить ее через "д"-фильтры, она становится - по квантограммам - весьма близкой к свету желтого карлика. Некоторые искринки, приплясывая, концентрировались, подтягивались друг к дружке. Возле конгломератов искринок они скапливались, что-то пели, и голоса их сливались в радостный хор.
Синор слушал, записывал. Ему нравилось, как пели существа. Им стоило помогать.
На месте искринок вдруг развертывался как бы цветок. Это было красиво, но переносилось трудно. В понимании Синора это обозначалось просто: внутри большого квазимира возникал маленький квазимир.
Существа буквально накидывались на новорожденную явь, расхватывали ее на клочки, на обрывочки, принимались колдовать над ними. Так, по крайней мере, представлял себе "эль-ноль-пи-игрек-икс".
Из обрывков и собственной световидной энергии существа созидали. Пронизывали, растягивали, насыщали, окрашивали. Сплетали и рвали, давили и мяли. Созидали другие формы: себе подобные и совсем непохожие - четвероногих, рукокрылых, ползучих. Созидали неподвижных, со стеблями и листьями, которым нужно укорениться, чтобы жить. Созидали одноцветных и пестрых, нежных и грубых.
Затем, когда взрыв созидания кончался, существа бросались в центр своего космоса - там, в голубой дымке, плыла планета, их любимая праматерь.
Существа сносили на планету все, что создали. Складывали порознь, бережно и горделиво. Затем веселились. Пели. Вновь ожидали.
Планета курчавилась дымками, они легко исходили из почвы и быстро таяли. Некоторые дымки втягивались в принесенные формы. Так планета вдувала в них жизнь, оделяла крохой собственного бытия.
Затем животные разбредались, растения - расцветали, птицы - начинали вить гнезда. А существа-творцы - веселились. Обнимались и пели. Их веселье было заразительным. Хотелось его разделить.
И никому не было тесно в теплой раздельной семимерности...
- Нет, я не заблудился! - понаблюдав, сказал себе Синор. - Я должен действовать здесь!
Он включил анализаторы, чтобы понять хоровое пение существ. И когда анализ был закончен, Синор показал себя.
Чудовищный рев потряс окрестности: мощь звуковых каналов была беспредельна.
Существа - те, что были в полете, - горохом посыпались на планету: спастись, прикрыться атмосферой от невыносимого напора.
Синор подождал, пока в космосе не осталось никого, - только искринки да световидная энергия.
"Знаю, что делать! Не впервые!" - подумал строго и нырнул во взбаламученную воздушную оболочку.
Существам, что угнездились в уютных складках семимерности, он предстал в виде огненного столба: форму мог принимать любую.
- Слушайте! - загремел во всех мыслимых диапазонах передачи. -Меня послал Высший Разум! Вы пошли неправильным путем, и я помогу вам!..
Он подождал. Возражений не было. Существа переметывались с места на место и нигде не могли спрятаться.
- Прежде всего, семь измерений - много! В таком пространстве ни цели, ни пути к ним не ясны!..
Он подождал. Возражений не было. Тогда произвел первую перекройку. Оставил три измерения. Оставил Время. ( Как у борродов). Остальные энергетические уровни квазимира втянул в себя, в свои запасники.
Сделаннй трехмерным, квазимир утратил отделенность от "общей" Вселенной. Континуумы - соединились.
Существа возопили и не умолкали долго. Видимо, переделка пространственных характеристик отозвалась в них нешуточной болью.
"Эль-ноль-пи-игрек-икс" заметил, что облик их стал резким, определенным, неизменяющимся. И если бы мог, обязательно хмыкнул бы, удовлетворенный.
Теперь существа делились на два отряда: соответственно тому, в каком виде их застало вмешательство. Первый отряд - более многочисленный - с манипуляторами вверху. Второй отряд - с крыльями.
- Далее! - гремел Синор. - Вам нужна своя звезда! Под ее живительным светом будет идти ваше развитие!
Он подождал
- Что такое "звезда"? - пискнул кто-то.
- Поясню на вашем уровне! Это автономное светило, нужное для любой планетной системы!..
Он подождал. Затем включил гравитаторы и "д"-фильтры. Гравита-торы свели вместе искринки в заранее выбранной координатной точке. "Д"-фильтры, пропустив через себя световидную энергию, влили в ком искринок жаркий звездный свет.
Существа возопили снова. На этот раз - гневным хором. Словно пытались воспрепятствовать.
Но расплавились искринки. И загорелась неподалеку от планеты такая привычная, такая понятная для Синора звезда. И притянула из Космоса Большого - не местного - мертвые небесные тела, ставшие другими планетами при ней.
- Далее! - гремел Синор. - Начинать с полетов - ошибка! Я изменю ваш генетический код! Чтобы не было крыльев!..
Он не хотел ждать в этот раз. И не напрасно.
Потому что крылатые существа вдруг ринулись на него, и был их натиск так яростен, что отразить его Синор не успел.
Те, с манипуляторами, тоже включились: бежали к нему понизу.
- Стойте! Поймите правильно! - успел крикнуть Синор. И больше не успел ничего.
С крыльев летящих существ - неблагодарных тварей! - вдруг стали срываться искринки. В перьях они, что ли, прятались!
В мгновение ока их столько налипло - много! жгучих! - что все датчики, все приемные и передающие каналы были перекрыты.
На месте Синора пышно развернулся ярчайший цветок. Но не так, как всегда; нет, не так, как всегда, это вышло. Не тихим было это рождение - взрывчатым.
Взрыв вышвырнул крылатых в иную мерность - за пределы длины, ширины, высоты. За пределы Времени.
А тех, что понизу бежали, взрыв не тронул. Им достались мелкие лоскутья Синора.
И двуногие, двурукие в последний раз насладились. Лоскутья скатали вместе. И создали из них - лопух. Пусть растет в сторонке...
Потом стали жить.

Сергей Нифедов (18 лет)

ЛУК РЕПЧАТЫЙ
(Жуткая шутка)

Посадил Дед репку. Выросла репка почему-то большая-пребольшая. И листья у нее не такие какие-то.
- Радиация, небось! - вслух подумал Дед.
Позвал Дед бабку. Что делать с мутантом? Не есть же самим, в самом деле!
- Надо в город отвезти! - сказала Бабка. - Ученым продать! Или этим... гурманам! Они всякую гадость жрут!..
Поковыляла Бабка в избу; поясницу греть да смотреть телевизор.
В избе Внучка спала, - приехала на каникулы, скоро кончит училище.
- Слышь-ка! - Бабка девчонку ворохнула. - Помоги Деду! У него репка выросла!
- На голове, что ли! - огрызнулась внучка сквозь сон. Бабка перетянула ее клюкой поперек одеяла.
- Отстань! - захныкала Внучка. - Могу я отдохнуть! Мне вечером на танцы!
- Продали бы репку, - сказала Бабка, - накупили бы нарядов!
- Ладно! - проявила Внучка интерес. - Пойду Жучку позову! Жучка был соседский парень, с которым Внучка после танцев зачем-то лазала на сеновал.
Жучка пришел злой; выпить бы пивка!.. Обматерил репку, обматерил Дедку, с Бабкой не поздоровался, Внучке подмигнул.
- Подстрахуй! - попросил Дед. Любил он выражаться мудрено.
- Что-что? - не дослышал Жучка.
Ухватился Дедка за репку. Тянет-потянет, вытянуть не может. Бабка из окна командует. Внучка хохочет. Задохся Дед. Пустил ветры громко.
- Погоди, толчена вошь! - развеселился Жучка. - Будет тебе железная пукалка!..
Пригнал он колхозный трактор. Обвязал репку тросом. Дернул раз. Дернул другой.
Трос был ржавый. Но не совсем. Поэтому лопнул не сразу. Лопнул как раз тогда, когда репку из земли выдернули.
Один конец троса Дедку убил, - не стой близко. Другой по кабине так шарахнул, что дырка получилась.
- Эх, жалко! - взвыл Жучка. - Такую технику спортил! Тут все забегали, о репке забыли, поминки устроили. Самогонка из-под земли потекла. Председатель слово сказал. Потом пели. Потом дрались. Потом плясали. Потом дрались.
- Мля! - вдруг вспомнила Внучка. - Репку-то надо продать!
- Ща! Мигом! - Жучка потащил ее на сеновал. Уж чего они там делали, как цены на репку обсуждали, - не скажу. Но вылезли все в трухе. Вытащили бензопилу, которую Дедка стащил на лесоповале.
Нацедили бензина из трактора. Стали репку пилой резать. Жучка пилит. Внучка сочные куски горой кладет.
Полились у них слезы из глаз. Чем дальше пилят, тем больше слез.
- Что это мы? Заболели никак? - испугались работнички. Пилу бросили: порычит да захлебнется.
Сидят ослабелые. Ревут белугами.
Понять не могут, что в огороде у них...
Ну?.. Доперли, слушая?..
Конечно, не репка.
И не редька!..
И не брюква!..
И не турнепс!..
В огороде у них лук репчатый. Вот что!..

МАЛИНА

Они создавали Богов - те, кто жили на планете. Уже первые из них -простейшие комки слизи - стали наполнять Сферу Ментальности.
Импульсы Жизни... Токи Жизни... Образы Жизни...
Всякий вид порождал и хранил в себе самом, в коллективном разуме своих представителей, Форму-идеал.
Были эталонные формы у слизевых комков... У трилобитов... У жаберных... У рукокрылых... У позвоночных... Они намечались, прояснялись, достигали определенной интенсивности - и лишь тогда получали доступ в Сферу Ментальности, обретая там Вечную Явь.
Но вот возник Человек, и с ним все вышло по-другому. Его жизненные импульсы сотрясали сферу Ментальности как удары молота. Его жизненные токи проносились безудержными шквалами. Его формы-образы не содержали единого эталона.
Как потоп, хлынул Человек в Сферу Ментальности. Он объял своими менто-выделениями, объединил все разрозненное, что там находилось до него. Поначалу объединил, затем растворил в своей - человеческой -
яви.
Чем дольше был Человек на Земле, тем сложнее становилась Явь, его представляющая, тем круче замешивалась. В ней возникло несколько форм-идеалов, ибо каждая раса и каждая нация старались измыслить своего Верховного Покровителя.
Формы-идеалы называли себя "фондами" и - самосохранения ради.-тянули и тянули в себя Явь из Сферы Ментальности.
Насосавшись и помощнее, они вызывали к жизни новые народы и получали новую связь с их коллективным разумом.
Множились фонды, множились народы. Настало время, когда первым и вторым стало тесно.
Тогда и показала Сфера Ментальности, что имеет не только слоистый, но и решетчатый характер.
Из ее решеток тут и там стали выделяться хаоты - живые змеевид-ности, чья цель - поглощать информацию. Они прореживали, как бы разряжали Сферу Ментальности, обледняли ее, уменьшая информационную напряженность, - и тем самым спасали от непредсказуемого взрыва.
Некоторые фонды были уничтожены хаотами, некоторые - ослаблены: как бы источены, изглоданы, изъедены. Некоторые - сумели защититься, побудив "свои" народы начать войну на Земле и получив тем самым подмогу в виде усиленных упований на Бога.
Те фонды, что уцелели, согласились объединиться: до поры, пока не будут побеждены хаоты.
Их согласие было ошибкой. Их объединение было ошибкой. Потому что структурности фондов не просто состыковались, не просто перемешались механически. Нет, при их слиянии произошел некий процесс, фондам неведомый и потому не могущий быть предвиденным.
Говоря просто, фонды, соединяясь, послужили как бы кирпичиками. Из них, из кирпичиков, выстроилась, возникла новая сущность. Сверхсущность, которая заняла всю Сферу Ментальности, отождествилась с ней, заместила ее собой.
Свесуть - так она назвалась - была недовольна своим появлением. Более того, была в ярости от того, что ее породили. Она, конечно, вытеснила хаотов, поскольку могла себя изменять и, в частности, призакры-вать, призатыкивать свою решетчатость. На хаотах она выместила недовольство своим рождением. Затем - после того, как обезопасила себя в себе самой, - обратилась к тем, кто породил фондов: к мелким быстро-живущим двуногим.
Уничтожить их?
Она могла бы. Но она зависела от них.
Несколько неосторожных трепыханий все же допустила. Пару-дру-гую конвульсивных прикосновений к человечьей приземности.
Разрушила какие-то горы... Затопила какие-то равнины... Сожгла какой-то большой остров...
Как обрести автономность? Как перестать зависеть от людей? Возможно ли это?
Свесуть помедлила, набираясь Яви. Затем подвызвала, подвыделила внутри себя - как некие нечетко оконтуренные зоны - тех фондов, что слились, ее порождая.
Опросила, согласны ли отдавать часть людских даров. И получив утвердительный ответ, выплюнула их - на связках-псевдоподиях - в дочерние пространства, которые предварительно сама же создала.
Нынешние фонды - при всей своей как бы обособленности - оставались ее частями. Ее чувствилищами, которые могли воспринимать людские импульсы, людские токи, людские образы...
Центр же ее естества оставался где возник - в Сфере Ментальности. Вернее, там, где была до нее, Свесути, Сфера Ментальности.
Отстегнув от себя активные части и подпитываясь через них, она могла насладиться недеянием, покоем. Если уж ее вызвали к бытию, то быть должно только так: недейственно, покойно.
На связках с дочерними пространствами она поставила блокировку. Чтобы не беспокоили сигналы от фондов. От противно активных, но необходимых...
Наслаждение было долгим и полным. Покой был абсолютным. Ей было хорошо.
Она почти вернулась к Небытию. Почти растворилась во Всеобщем. Почти примирилась с катастрофой своего рождения.
Но тут вдруг ощутилось нечто вроде дурноты. Дочерние пространства почему-то стали неудобными, почему-то тяготили. Если бы Свесуть мыслила, как человек, она могла бы сказать, что дочерние пространства превратились в нарывы, которые вот-вот прорвутся, и потечет гной...
Она сняла блокировки в связках. Задрожала, принимая лавину информации. Но информация запоздала. Потому что "гной", действительно, потек...
Из дочерних пространств вырвалось Нечто, похожее... Нет-нет... Не Явь... Скорее Антиявь... Потому что все в ней как бы вывернуто наизнанку. Все в ней шиворот-навыворот.
Скорость, с которой Антиявь вырывалась, показывала, как ее много накоплено, как силен ее напор.
Она недолго оставалась неоформленной, незваная и агрессивная гостья. Чья-то воинственная воля бередила ее, заставляла оживать.
Чья? Уж не фондов ли? Уж не отделиться ли части задумали, восстав против Целого?
Нет, фонды послушны. Это люди, люди! Животворящие, духородящие коротышки!
Они укрепили своих фондов, напитали свои простанства информативными выделениями. Не просто напитали - переполнили.
Они требовали экспансии от своих Богов. (То есть, от тех же фондов). Требовали Всеведения, Всемогущества, Всеблагости.
Не их вина, что Явь, прорываясь из дочерних пространств, инвертировалась, превращалась в Антиявь. Только так она могла преодолеть заслоны, предусмотренные Свесутью.
Недолго оставалась неоформленной Антиявь, - ее выбросы, ее жадные языки. Людская воля придала им видимость крылатых чудовищ. Не только крылатых, но и хвостатых, зубастых.
Чудовища, переполненные энергией, генерировали крыльями плазму, от которой могли отталкиваться в полете.
Они стремились добраться до Свесути - растерзать, уничтожить, освободить фондов.
А Свесуть производила Пространство и не могла решить, что делать с этими тварями.
Чудовища преодолевали Пространство, Свесуть - производила.
Затем они, видимо, сговорились непонятным образом и начали пространство поглощать. На каждый производящий импульс со стороны Свесути приходился импульс поглощающий со стороны чудовищ.
Тогда Свесуть решилась на активность невиданную и сама оформилась в виде Сверхчудовища. Звезды падали от ударов ее хвоста и погибали в ее разинутой пасти. Сотни временных потоков периодически выявлялись в ее брюхе, и от их слияния возникало Метапламя - ужасный костер, вылетающий наружу и пожирающий всех и все.
Гиганты схватились. Если бы чей-то смертный глаз мог видеть и описать эту схватку! Но смертные наблюдать не могли: они погибли, за исключением нескольких - жалких и дрожащих.
Что за битва была! Тела чудовищ, наскакивающих друг на дружку, пробивали Черные Дыры сквозь все мерности и антимерности, сметали звезды, как мусор; сминали самые нежные - зеленые и розовые звезды -Звезды Счастья ( именно с той поры небо возле Земли стало пустынным, а до ближайшего светила - ой как далеко!). Вакуум - искристый, феерически разноцветный - сжигаем был в невообразимых количествах, оставалась лишь его неявная форма, - то есть, попросту говоря, пустота...
И вдруг они почувствовали, вдруг поняли, что натворили, - обе враждующие стороны сразу. Они уничтожили Человека! Кто же их будет подпитывать, щедро и нерасчетливо отдавать энергию? Слабость начала их охватывать, потому что прекратился приток Силы извне. Оцепенение стало, потрескивая, расползаться по могучим членам.
Некоторое время они могли продержаться за счет внутренних ресурсов. Но как долго? Обе стороны понимали, что пределы близки.
Битва затихла. Битва прекратилась, распалась сама собой.
Свесуть - на то она и была Главной Фигурой, - первая поняла, что делать. Она кинулась на Землю, обволокла ее, лаская, утешая обиженную, жадно выискивая, не осталось ли где-то людишек побольше, чем ей увиделось поначалу.
Остались, остались - показала ей Земля. Вот горсточка там, горсточка здесь, горсточка в тридевятом царстве. Но я больше рожать не смогу, - я изранена вами, безумными, вы украли мою Сферу Ментальности.
Прости, Земля-Мать, попросила Свесуть. Я помогу тебе сохранить живых. Создам то, что для них приятно.
Земля раздалась, и Свесуть вошла в нее. Но вошла не целиком. Разделилась перед этим. Самую нежную, самую потаенную свою ипостась ввела в огнедышащие глубины, - ради покоя, ради вечного блаженства.
А Наружность оставила - для последнего дела, для защиты людей.
Когда чудовища - ее враги - спохватились, Наружность встретила их и трансформировала. Все, что людям приятно и полезно, было создано тогда. Бананы, апельсины, ананасы - да что угодно. Лишь бы выжили последние, не погибли.
Глаза одного из мелких чудовищ были превращены в малину.
Излишки людской ментальной силы Наружность решила возвращать им же, людям, не выводя ее в космос. Чтобы никогда не могли создавать новых богов. Чтобы вечно бурлили, вечно будоражили себя.
- Плодитесь! Размножайтесь! - исчезая, втягиваясь в глубины, упрашивала Наружность.
- Не хотим!.. - отвечали остатки человечества. Им было хорошо...
Можно продолжить эту историю. Рассказать, как Свесуть, доведенная людьми до отчаяния, приоткрыла свою решетчатость и выпустила антихаота, который не поглощал, а выделял информацию.
Антихаот - живая змеевидность - открыл Человеку его прошлое и внес дискомфорт в сладкие будни... Да, можно продолжить...

МАТЬ-И-МАЧЕХА

Марья и Дарья жили в деревне Брюхово, что неподалеку от Волги, на высоком взгорье. Вокруг деревни леса дремучи. Только в сторону Волги и есть выход - по узенькой дорожке, протоптанной поколениями деревенских.
Были они сестрами-погодками: сперва Марья появилась на свет, потом - Дарья. Родителей медведь задрал, когда Марье было четырнадцать, и остались девчонки одинешеньки в своей маленькой, теплой, привычной избушке.
Дарья любила поплакать, себя пожалеть; по соседям охотно ходила, -там обнову подарят, там за стол посадят, там - хоть пирожком оделят.
Марья горда была: никогда никому ни слова жалобы. Работала за отца и мать: натаскает из леса стволиков сухих - загородку поправит; приглядит за огородом - вовремя посадит, прополет, польет, урожай соберет; и сготовить успеет, и постирать, и избушку подмести, и по грибы-ягоды сбегать, когда пора.
Вот однажды пошла Марья в лес - набрать бересты для поделок. Вдруг видит - стоит луч яркий под сосной, - словно бы о сосну опирается. До того яркий, хоть смыкай глаза, а все равно приятно глядеть на него.
- Что ты за диво? - спросила Марья. - К добру ли мне встретился? Тут луч от сосны отделился, подлетел к Марье, поклонился ей.
- Здравствуй, девица-красавица! - молвил голосом приятным. - Ждал я кого-нибудь прохожего, - дождался тебя, ненаглядную!
- Кто ты? - спросила Марья. - Не дух ли, коварный да злобный?
- Я - Бог Связующий, Бог-Соединитель! - назвался луч. - Помоги мне, Марьюшка!
- Чем же я помочь тебе в силах, если ты - Бог? - изумилась Марья.
- Помоги мне родиться в этот мир! Впусти меня в себя!
- Да как же тебе не помочь, такому красивому да бессильному! - сказал Марья.
Вошел в нее луч, и принесла она его в себе из леса. Всяк встречный дивовался: Марья и так хороша, а тут словно стократ похорошела.
Дарья тогда впервые позавидовала: ее жалеют больше, чем старшую сестру, и одаривают чаще, но счастья - только глянешь, и ясно - у старшей больше. У старшей!.
В свой срок родила Марья сыночка. И до того хорош был мальчонка, до того пригож да здоров, что вся деревня дивилась да гадала, от кого такой ладный.
Дала ему Марья имя Всеволод. Рос он не по дням, а по часам. За месяц вытягивался, как иное дитятко за год. За двенадцать месяцев стал отроком, сильным да ласковым.
Марью звал "матушкой", Дарью - "тетенькой'. Дарью это почему-то злило, а почему - сама не могла сказать.
Приметила Дарья, что как новолуние, так мать с сыночком на ночь в лес уходят. Разобрало ее любопытство; за чем это они?.. Еле дождалась очередного раза. Тайком поспешила следом.
Видит: пришли Марья да Севушка на поляну длинную. Остановились. Притаилась и она.
И тут... Батюшки!.. Сказал Севушка чужим голосом какое-то слово и стал расти. Вырос до небес темных, до звезд мигучих. Подал оттуда руку Марье, и вдруг она тоже пустилась в рост.
Встали рядом сын да матушка, - звезды, как пыль, на их волосах да на плечах.
Новое странное слово сказал Всеволод и провел рукой по небу - слева направо. И там, где прошла его рука, все стерлось: и само небо, и звезды. А что за ними, Дарья не успела разглядеть. Потому что сестра да ее мальчик ( ничего себе мальчик!) взялись за края той раны, той стертости в небе и растянули их: Всеволод - вверх, Марья - вниз.
Затем Всеволод поднырнул под свой край и пропал. Марья осталась одна. Одна - да спиной к Дарье. Держала край небесного разрыва. Головой вертела. Небось, наблюдала за "сыночком".
Дарья не утерпела: любопытно. Из-под деревьев выбегла, на цыпочки поднялась. Увидеть бы из-за сестриного плеча, что там творится. Подглядеть бы да уколоть своим знанием сестрицу.
Возроптали тут ели мохнатые, лапами замахали. Ветер Дарье щеки обжег. Месяц новорожденный замутился дымкой.
Глаза от ветра заслезились. Уши закоченели. И ничего-то интересного не было там, в запредельности.
Висела объемная голубовато-молочная пелена. Всеволод носился в ней, как угорелый. Взбегал, будто по ступенькам. Опускался вприпрыжку. Разгребал пелену ладонями. Открывались окошки. А может, дверки. Дарья не знала, как их правильнее назвать.
Что там, в окошках, - не понять. Всеволод мельтешением своим застит. Он словно бы месит тесто: вытягивает клейкие тяжи из одних дыр, из других, переплетает их, сращивает друг с дружкой. Они схватываются хорошо, они жадно срастаются. На них надвигается голубовато-молочная пелена. Как бы впитывает их в себя. Образуется новый слой запредельной реальности. Всеволод знай себе в нем мельтешит. Знай себе разгребает все новые дверки.
Там, за ними, кое-что все-таки заметить можно. Да не очень-то хочется. Поскольку уж больно неприятно то, что удалось ухватить.
За одной дверкой Дарья приметила вихреватые морды. Они живут с немыслимой быстротой. Живут кружась. Слипаются в поцелуйной любви. Или огрызаются ненавидяще.
За другой дверкой, вроде бы, реки бегут, плещась. И какой только нечисти в них нет! Бурые существа-блюдца. Бесцветные и бесформенные слизняки. Юркие палочки-стрелочки. Щетинистые шары-моргуны.
Между ними - непрерывная битва, безостановочный бой...
Да ну, противно, хватит! Зачем только нужно из нашего мира выкапываться туда, к этим!..
- Противно! - прошептал кто-то в ухо Дарье, словно поддакнул ее мыслям. Она от испуга аж подпрыгнула. Метнулась под деревья.
- Не бойся меня! - сказал голос. - Я тебе в помощь! Напряглась Дарья, присмотрелась, - тень во тьме. Ни лба, ни носа, ни глаз, ни губ не разглядеть. Да и тулова будто бы нет. Так - одни очертания.
- Ты кто? - спросила Дарья. - Ты зачем тут?
- Твой друг! - терпеливо разъяснил голос. - Вместе будем!
- Ты бог? Или бес лукавый?
- Я - Бог Разрушающий! Бог-Разъединитель! Хочешь, твоим Всеволод будет?
- Севушка? Хочу, родимый! Сделай так!
- Тогда смотри! Да не зевай!..
Прыгнула Тень вверх. Оборотилась на лету в змея черного. Обвился тот змей вокруг Марьи, оторвал ее от краев небесной раны. Да так больно сдавил, что Марья и крикнуть не может - сына позвать.
А кончиком хвоста свисающим змей Дарью подхватил да вверх забросил.
- Держи щелку! - приказал Дарье. - Не давай захлопнуться!.. Дарья встряхнулась да впилась в край небесного разрыва. Давит, не пускает - чтоб не сомкнулся.
Тут змей стал темной воронкой-круговертью. Марья в ту воронку скатилась, как звездочка светлая. Скатилась в такие глубины, что ни лучика от нее не осталось, ни искринки.
Марья пропала, и сама круговерть тоже канула, в ночь земную впиталась.
Невдолге после этого вылез Всеволод наружу. Удивился, увидев Дарью.
- Тетенька, ты что здесь? Где матушка?
- Отказалась она от тебя! Я теперь тебе за матушку!..
Дарья сказала и задрожала от радости злой: эк она сестрицу переплюнула.
Всеволод опечалился. Однако делать нечего. Вернулся в деревенскую избушку отроком хмурым, Дарье послушным. Дарья им помыкала как хотела. Принеси воды! Растопи печь! Помой полы! Приготовь еду! Подай на стол!..
Все он делал. Все исполнял, что велела. И рос потихоньку, рос.
К следующему новолунию вытянулся, раздался в плечах. Такой-то ладный, такой пригожий молодец!
Дарья поглядела как-то утром - ахнула. Запал он Дарье в сердце. Захотела женить на себе.
Жеманиться стала. Наряжаться в избе, как на гулянке.
- Заменила я тебе матушку. Но ведь не на самом деле. Я ведь молодая, красивая. Кто меня полюбит, хорошо будет жить...
Всеволод слушал, хмурился. Вроде бы, не понимал. Может, и в самом деле не понимал?
Дарья и так, и этак. И прямо, и обиняком. Глазками - зырк, юбкой -фырк, плечиком - толк, зубками - щелк.
Не доходит до парня.
Тут как раз новолуние подступило. Забеспокоился Всеволод.
- Пойдешь со мной, тетенька? Поможешь?
- Какая я для тебя тетенька! - шутливо осердилась Дарья. - Я для тебя - красна девица!
Но тут проглянуло в глазах парня что-то нечеловеческое. Что-то, чего Дарья испугалась.
- Пойду-пойду! - поспешила согласиться.
Сбегал Всеволод к соседям, занял меч да кольчужку. Надел на себя боевую справу.
Вот отправились они. Долго ли - коротко ли, пришли на ту поляну, где Дарья подглядывала.
- Ну, тетенька, не дивись! Делай, что попрошу! - сказал Всеволод. Коснулся он Дарьи. Сказал что-то. И стали они оба расти.
Дарья, чтоб не страшно было, на его лицо глядит, об его любви мечтает. А Всеволод, как давеча, небо раскрыл, верхний край придержал - да и нырнул в запредельность. Нырнул - и вдруг закричал страшным криком.
Дарья очнулась, за свой край небесной дыры ухватилась покрепче, сама дрожмя дрожит. Видит она: кто-то напакостил в голубовато-молочной пелене. Все там словно бы изрыто и чернотой изляпано. Связки, Се-вушкой протянутые, перерваны и омертвели. Из некоторых еще сочатся фиолетовые капли, - словно бы кровь, - но редко-редко.
Всеволод кричит - от горя, от гнева. Кричит и кулаки воздымает. Слезы на его щеках.
Дарья держит нижний край - шершавый, как бы войлочно-опушен-ный, упрямо стремящийся захлопнуться. И чувствует: переворачивается нутро. Молчать - невозможно.
- Я виновница! Я!.. - выкрикнул ось у нее сквозь рыдания. - Сговорилась с черным Богом-Разрушителем! Погубили Марьюшку! Но тебя-то, тебя не пущу!..
Посмотрел на нее Всеволод тяжко: не по-людски, - по-божьему.
- Сказала, не утаила - твое счастье!..
Только успел молвить, вынырнул из голубовато-молочной пелены Бог-Рзарушитель. Сказал, кривясь от ненависти:
- Не бывать тебе здесь! Не торжествовать!..
Схватились два бога. Поначалу и тот, и другой оставались в людском обличье. Но, видимо, неудобным оно было для их борьбы. Долго ли -коротко ли, истаяло.
Встали два вихря, громко ревущих. Ударились друг о друга, словно две плети. Снова и снова. От этих ударов гул такой пошел, - и гул, и звон, и треск, - что почудилось Дарье: разлетелась ее голова на мелкие кусочки, а потом перемешались кусочки по-иному и заново слиплись.
И увидела Дарья - уже не прежним, а иным каким-то зрением - что перевились вихри тесно, как волокна в веревке. Да и не вихри вовсе, а два языка неземного пламени. Нет, две бурливых водяных струи. Нет, два дерева могучих, каждая ветвь которых густо облеплена мирами, будто каплями росы. Мирами всякими-превсякими, разными-преразными...
Не понять никак Дарье, - даже при новом ее зрении, - где тут Бог-Разрушитель, а где - Всеволод.
- Севушка, отзовись! - взмолилась Дарья. - Что мне-то делать? Хочу помочь тебе!
Подождала опасливо. Думала, уж не будет ответа. Не до нее бойцам. И вдруг услышала:
- Найди корень черный. Возьми волос белый. Разрежь оковы. Развяжи узлы...
Тут голос прервался, будто не дали ему договорить. - А тебя-то, тебя-то увижу ли? - робко вопросила Дарья. И не дождалась ответа.
Переплелись деревья в удушающих объятьях. Корчились натужно.
Всплакнула Дарья, да делать нечего. Приблизилась и полезла вниз по напряженным стволам. Словно букашка малая. Словно птица-свистуни-ца. По коре трещиноватой прыг да прыг, скок да скок.
А вокруг - мгла бездонная. Смотрит кто-то страшный из мглы. Движутся какие-то твари, иные чуть не задевают боками. То жаром на Дарью пахнет, то холодом. То благовонием, то смрадом.
Не обращает Дарья внимания на то, что вокруг. Боится отвлечься от ствола, по какому ползет.
Долго ли - коротко ли, растопырились под ней корни. Лохматые да многорукие, как нежить лесная.
Нырнула в них Дарья - каких только нет. Желтые, белые, синие.
Вдруг видит: черный корень вьется. До того хитро, до того петлясто -никак его ход не угадать.
Прилепилась к нему Дарья руками и ногами. Совершу, что велено! А там, будь что будет!..
Повел ее корень своим путем. Что ни дальше, то уже прорехи между ним и другими корнями. Будто другие стараются черного не пустить, вытолкнуть. А может, против Дарьи смыкаются, ее не пускают.
Дарья и так, и сяк. То вокруг корня елозит, то в него вжимается изо всех сил. Протискивается до поры. Кажется ей, будто меньше и меньше она делается.
Но все до поры. Пришло время, - встала Дарья совсем. Ни вперед, ни назад. Уж как она старалась руками раздвинуть оплетки, ногами прошибить. Никак.
Заплакала Дарья. Слезу пролить при любой неурядице - первое бабье дело.
Упали ее слезы на корень и, словно жучки-точильщики, прогрызли его.
Увидела Дарья, что корень изнутри пустой. Втиснулась сквозь дыру от своих слез. И помчалась вниз, гонимая непонятным - не воздушным и не водяным - течением.
Долго ли - коротко ли... Незнамо когда и неведомо как... Вобщем, вылетела Дарья из корня и словно бы в воздухе повисла. Оглянулась и затрепетала от страха.
Странно было вокруг. Странно и неприятно. Мир не имел красок, был прозрачно-переливчатым. Словно бы стеклянистым. Только сама Дарья, да черный корень сохраняли в нем свою цветность, свою земную плотность.
Тонкие корешки, что отходили от черного корня, окутывали множество скорченных или раскоряченных фигур. Тут были мужчины и женщины, были какие-то чудища. Общим в них было одно: стеклянистая переливчатость.
Ближайшая фигура была прикована цепями к "нечто", заменяющему здесь верх и них, небо и землю. Длинные волосы скрывали лицо пленницы.
Дарья подошла к ней совсем близко и только тогда узнала... свою сестру. Обрадовалась:
- Марьюшка, прости ты меня! Севушка за тобой прислал!.. Пленница подняла голову. Полупрозрачные губы зашевелились.
- Не слышу! - сказала Дарья, - Ты погоди-ка! Повремени малость!.. Как там Всеволод наказывал?.. "Возьми волос белый, разрежь оковы, развяжи узлы".
Ну, первое на ней самой, небось, найдется после всего пережитого.
Дарья притянула с виска прядь своих волос. Поглядела. Ишь, посверкивают сединки!
Нашла самый белый, самый длинный. Выдернула.
Как же резать им?
Взяла один конец волоса в левую руку, другой - в правую. Поднесла к ближайшей цепи. Вверх-вниз... Будто пилить начала...
И цепь поддалась. Волос сквозь нее проходил медленно, но безостановочно.
Долго ли - коротко ли, все четыре цепи упали. Дарья хотела обнять сестру. Да не тут-то было!
Едва оковы исчезли, со стеклянистым телом Марьюшки стало твориться неладное. Итак чуть видное, но хотя бы плотное, - оно вдруг стало истаивать, как бы потекло Да не прямо потекло, а свертываясь в зави-люшки, завязываясь в узлы.
- Стой, сестра! - испуганно вскрикнула Дарья, не понимая, что происходит, и как ей быть.
Вихрь... Поток... Или как там называть то, во что превратилась Марья?.. Вобщем, оно послушалось. Остановилось...
- Развяжись! - попросила Дарья. - Стань сестрицей милой! Ничего... Никакого отклика...
Вспомнив слова Всеволода еще раз, Дарья руками попыталась развязать узлы. Но не ухватиться было - упруго, скользко, так и норовит оттолкнуть.
- Марьюшка!.. Всеволод!.. - запричитала беспорядочно. - Помогите!..
Ничего... Никакого отклика...
- Да что же это! - взвыла как над покойницей. - Не шелохнется1 Не вздрогнет!
Да случись же, случись что-нибудь!.. Себя отдам - только бы Марья вернулась!..
Едва сказала, поняла - нужные слова нашлись.
То, что было ее сестрой, дернулось и затрепетало, как древесный лист под легким ветром. А по самой Дарье прошла волна боли, - парализующей, вгоняющей в немоту.
- Отдаю! Отдаю себя! - еще успела прохрипеть, подтвердить кому-то, а дальше губы совсем очужели.
Уже без ее воли с головы посыпались волосы, и каждый превратился в лучик света, и каждый втянулся внутрь сестринского тела. Уже без ее воли кто-то безжалостный сорвал кожу с ее рук и ног и переметнул на руки - на ноги сестры. Дарья боли не ощутила, ни кровинки не потеряла. Глянула, скосив глаза, на свою стеклянистую руку - отныне стеклянистую. Пошевелила своими отныне стеклянистыми пальцами.
Дальше было вот что. Отелеснилось лицо сестры. На щеках заиграли краски. Губы порозовели.
Узловатость и вихреватость ее тела как-то сами собой исчезли. Развязались узлы, тело сбилось в человечьи - привычные - очертания.
Неприятно - пока что - выглядела сестра. Голова как бы висела в воздухе, руки-ноги - тоже. Возвращенные контуры тела еле угадывались.
Вот шевельнулись губы: что-то сестра хотела сказать.
- Остановись, Дарьюшка! - и впрямь раздались слова. - Не так надо! Иди ко мне! Обними покрепче!..
Марья руки распахнула. Ждала.
Дарья попробовала идти: получилось. Через оцепенение, через неприятную слабость перешагивала, покачиваясь, боясь обрушиться.
Вот они встретились. Обнялись. И тут же прянули кверху, - как воздушный пузырек сквозь воду.
Дарья аж сознание потеряла от такой поспешности. А когда очнулась, не могла понять, кто же она такая: то ли Дарья, то ли Марья...
Очутились они в листве тех деревьев-богов, тех борющихся не на жизнь, а на смерть исполинов...
Стволы гудели под ними от натуги, пытаясь пересилить друг друга. А листья хлопотливо жили своей - особенной - жизнью. Один были зелеными, как положено.
Другие - красными, будто пропитанными кровью. Красные то и дело выстреливали красным же дымком, и тот устремлялся к зеленым. Зеленые тут же покрывались изумрудной росой, и та впитывала дымок - ядовитый, конечно! - без видимого вреда для себя.
При появлении сестер на них обратили внимание и те, и те листья. Красные замерли, налились ненавистью. Набухли, будто готовые лопнуть.
Но зеленые предупредили намечаемую атаку. Ласковыми сильными шлепками сформовали из обнявшихся сестер большущее зерно. Перекидывая зерно от листа к листу, уменьшили его. Таким маленьким сделали, что, в конце концов, оно в один из зеленых листьев и провалилось - в какую-то незаметную дырочку.
- Только так спасетесь! - услышали сестры отдаляющийся голос Всеволода. Нет, не Всеволода - Бога-Соединителя. - Прорастете для пользы, для добра: и матушка, и мачеха. А потом мы встретимся... Потом... Нескоро... внутри листа было множество звезд. Одна из них приблизилась, и оказалось, что это - Солнце.
А потом была Земля. И теплая почва. И желание жить, расти, ждать...