Иван Фомин (18 лет, г. Вологда)

СЛИВА

Она вспоминала. Неистребимое желание вспоминать появилось недавно. Это был верный знак: она пресытилась жизнью, ей надо умереть.
Мы - сливаны. Племя вечных. Умереть каждый из нас может. Если начнет вспоминать. И даже не умереть, а как бы преобразиться.
По ночам мы удерживаем мир от распада, от самозабвения. Для этого становимся облаками зеленоватой плазмы. И окутываем, и пронизываем все, что есть на Земле. Все земное звучит само и живет благодаря звучанию Вселенной. Днем преобладает Зов Солнца: быть, красоваться, выстраивать свою суть. Ночью сильнее Зов Земли: спать, не жить, раствориться. Земля дает медлительный прах. Солнце, оживляя, зажигает земную материю, вталкивает ее в Круговорот Бытия.
Есть еще Зов Луны: забыть свои тела, быть духовными, свободными от Земли и Солнца, вечно блуждать в Пространстве.
Мы, сливаны, обращаемся к Солнцу: Бел-Горюч-Отче; к Земле: Мать-Сыра-Земля; к Луне: Белорыбица-Сестрица.
Мы знаем: есть две Древних Силы: Мрак и Огонь. Они себя не осознают. То есть, Сущностью не являются, но все-таки существуют. Находятся они во взаимопроникающих - одна внутри другой - Вселенных. Между ними - третья Древняя Сила: Ничто...
С каждой частичкой Мрака соотносится частичка Огня. Разделяет их - частичка Ничто. Триада: «мрак-ничто-огонь» - краеугольный камень мироустройства.
Бывает, Ничто истончается, и Огню удается прорваться, и Мраку -тоже, и образуется Пограничная Зона.
Мрак вгрызается в Огонь, Огонь вгрызается во Мрак, в результате получается привычное для нас Пространство.
Это Пространство, эта Пограничная Зона - зона материальной жизни, макрожизни. Прорвавшийся в Пограничную Зону огонь свертывается в звезды. Прорвавшийся в Пограничную Зону мрак свертывается в планеты. Таким образом, наша Земля - сгусток мрака.
Земную Жизнь породило Солнце. Однажды оно испустило необычные - «горячие» - лучи. Лучи пробили земную - пустую тогда - кору, расплавили часть земного нутра. Собственно, вторглись во Мрак и воспламенили Мрак, Земля выплеснула подожженное естество.
«Горячие» лучи продолжали воздействовать. Они отшлифовали крохи пламенеющего праха так, чтобы те, вбирая свет и слипаясь, всегда его хранили в себе. Но Земля выплеснула не весь огонь. То, что не выплеснулось, двинулось к центру планеты, прожигая мрак, и там остановилось, разогревая Землю.
Таким образом, Жизнь - поначалу - родилась как Движение во мраке, Или по-другому: как череда превращений крох праха, стимулированных светом.
Первое, что сделала Жизнь, - накопилась на планете, утвердилась количественно. Затем - при переизбытке количества - стали возникать Первые Формы, которые удерживались до ночи, а ночью разрушались.
Каждый день организовывать себя и каждую ночь разрушаться - было хлопотно и неразумно. Поэтому возникло стремление к самосохранению, к стабильности.
Жизнь просто-таки обязана была выделить вовне себя свою единую Память, - как независимую духовную субстанцию, неподвластную ни Зову Солнца, ни Зову Земли, ни Зову Луны.
Ночью, когда царило Бесформие, Память оставалась частью Жизни, Утром, когда Солнце призывало выстраивать свой мир, Жизнь, в свою очередь, призывала свою Память.
С течением времени все больше возникало форм, и все богаче становилась Память, все концентрированней, все сильнее. Формы жизни передавали ей на ночь не только информацию о себе, но также собственную Волю, и Память по утрам ее возвращала, распределяя равномерно, чтобы затем, - соответственно Функциональному Потенциалу - формы могли ее перераспределить.
Со временем Память стала копировать информацию и, возвращая ее по утрам земным формам, дубликат оставляла себе. Некоторая часть волевых импульсов также оставалась при ней. Постепенно Память приобретала черты Сверхразума, Сверхличности.
Создание сливай было попыткой перенасыщенной Памяти как-то самооблегчиться. Мы появились как сторожа определенности. Мы могли терять форму, превращаясь в облака зеленоватой плазмы, консервируя формы другие, но при этом самоинформацию мы - впервые на планете - не теряли.
В самой Памяти после создания сливай начались какие-то автономные процессы, она предалась этим процессам, практически прервав общение с кем бы то ни было.
Мы, сливаны, вечны. Хотя можем и уйти. Если поразят воспоминания. Как странная болезнь, что, увы, неизлечима.
Чтобы сливай ушел, ему нужно выпестовать нового - юного - слива-на. Выносить нового в себе, передать ему свои знания, свои земные обязанности. Затем уходящий может влиться в Память.
Сливай, выращивающий нового в себе, называется по-другому. Теперь это не сливай, а сливана.
Кроме сливан - людей Солнца - существуют также люди Земли -спячи и люди Луны - бесявы. Солнце, Земля и Луна - как сверхразумные силы - могут слышать своих людей, могут откликаться на их просьбы.
Смысл жизни земных форм - короткоживуших по сравнению со сли-ванами - одухотвориться и после отмирания тела передать свой дух во Мрак или в Огонь - через Ничто.
Память служит передаточной средой при переходе духа - через Ничто - с Земли. Это единственное, в чем Память еще участвует.
Когда Мрак и Огонь насытятся духом, они проснутся, они оживут. При этом наш - материальный - мир будет уничтожен. Пограничная Зона исчезнет. Память же, вобрав всех сливан, пребудет в Ничто.
С оживлением Мрака и Огня начнется подлинная история Мироздания.
Какой она будет, сказать невозможно. Так же, как невозможно сказать, какими станут Мрак и Огонь, ожив.
Возможно, Память, находясь в Ничто, будет направлять путь Мрака и Огня. Возможно, будет Великая Битва двух оживших Древних Сил. Возможно, вспыхнет Великая Любовь...
Она вспоминала, именно сейчас, когда начала вспоминать, когда оторвалась от неусыпной стражи, от постоянного контроля за «своим» участком Земли, она осознала, что уже содержит в себе свое продолжение, -осознала себя сливаной...
Завтра будет ее последняя ночь. Она расскажет Новому, кто они такие. Расскажет, зачем они есть. Вместе с Новым она превратится в облачко зеленоватой плазмы. И прикроет часть Земли. Окутает, обнимет деревья и травы, зверей, птиц и насекомых. Удержит их от распада, от растворения.
И людей Земли - спячей - она тоже укараулит. Мимолетных братьев, которых особенно жалко...
Перед уходом она оставит им подарок. Так же, как это делает любой сливан, уходящий в Память.
Новому, который ее сменит, не нужна будет вся ее материальность. Она сможет, она должна будет потратить свой материальный избыток. Она сформирует растение, какого еще не было. Пусть порадуются спячи.
Крупные сладкие плоды будут выглядывать из темной листвы. Будут походить на капли воды, - фиолетовые капли, - которые хотят стекать, сливаться с ветвей, - и никак не соберутся...
Почему так сильны воспоминания?.. Почему ей не хочется жить вечно?..

СОСНА

Портной Моня сидел на скамеечке возле могилы жены. Хорошо было Моне. Солнышко грело его седую, но все еще лохматую голову. Капельки пота холодили горбатый нос. Капельки смолы поблескивали на сосне, выросшей в изголовье могилы.
Хорошо было Моне. Закрыл глаза и увидел Фиру, свою жену. Молодую-молодую. В белом платье.
- Любишь-таки меня? - спросила Фира.
- Чтоб мне провалиться! - вслух воскликнул старый Моня. И опомнился. Оглянулся.
Слава богу, никого! Только ствол древесный золотится. И так он похож на юное девичье тело!..
Тут что-то случилось. Моня ничего не понял. Не с чем это было сравнить. Ни на что это не было похоже. Хотя, если бы нужда была описать это, Моня бы сказал, что он-таки «провалился». Было какое-то перемещение, была короткая дурнота, был неприятный кругосверк. Привычная картина мира пропала. Помер он, что ли? Неужто люди вот так и помирают? В странном месте очутился Моня. То ли висит, то ли - стоит. То ли в паутине, то ли в струнах натянутых, то ли - среди кишочек таких, но не из плоти сотканных, - из света. Всю эту непонятную мешанину пронизывают разноцветные пузыри. Красные, зеленые, синие, а еще такие, каковых цветов Моня сроду не знавал и потому назвать не в силах. Схватился старый руками за голову, сжал, затряс. Да разве выдавишь весь тот шурум-бурум, что в нее влез! Разве вытрясешь!
- Где я? Что со мной? - простонал Моня.
Думал он, голос его маленький комариным писком прозвучит в окружающей колоссальности. Но вышло не так. Громом пророкотали его слова. Бурей пронеслись, постепенно затухая.
Шары-пузыри разноцветные рябью покрылись. От каждого блеск отлетел. Похожий на тот, что бывает от солнца или от луны на неспокойном море.
Собрался тот блеск разноцветный вокруг Мони, перемешиваясь и словно бы шурша.
Вслушался Моня в эту шуршанину и вдруг понял, что звуки-то не пустые? - в слова слагаются.
- Спрашивай! Спрашивай! Спрашивай! - предлагают ему, словно бы сухой песок сыпучий вдруг заговорил.
- Если я на том свете, то почему нет Фиры? Где она? - спросил Моня.
- Позови, позови, позови Зеленый Шар! - отозвался Монин собеседник.
- Ну, зову! - сказал Моня. - Эй, шар зеленый!..
Неловко ему было. Будто его зачем-то (не смеха ли ради?) в детские забавы втянуть пытались. В глупые забавы младенцев.
Зеленый пузырь и впрямь отозвался. Но не опишешь его отклик обычным словом.
Может, он приблизился, надвинулся... А может, и не приближался. В общем, выделился как-то... И раскрылся...
Моня увидел - не поймешь, то ли издали, то ли вблизи - кладбище знакомое, могилку родную, сосну над ней. Показалось Моне, что сосна -это Фира и есть. Из тех же она частичек сложена, из тех же атомов, что Фира.
И человечья сущность его жены тут же, никуда не делась. Пронизала дерево струйкой прозрачной желтизны...
Растрогала Моню эта картина, это новое понимание, подаренное ему. Забыл про недавнюю неловкость.
Осмелел.
- Зачем я здесь? - вопросил с укоризной. Постыдились бы, де, отпустили.
- Чтобы шить! - прошуршался ответ.
Тут уж Моня вовсе приосанился. Шитье для портного - любезное дело,
- Давай сошью да домой пойду! - потребовал.
- Давай! - получил согласие.
Тут с ним опять что-то произошло. Он словно бы умножился. И стал не один Моня, а невообразимое число. Огромное количество одинаковых стариков.
И в то же время Моня оставался самим собой. Единственным. А то, что у него теперь без числа рук и глаз, - ну что ж, вроде так и надо.
И кругом в бесконечной протяженности видел Моня паутину, струны, световые кишочки. Или как их там по-другому, по-правильному.
Видел яснее, чем прежде. Четче. С пришедшим осознанием, что они здесь главные. Что ради них здесь Моня. Ради них.
То и дело - и даже очень часто - по ним что-то проносилось. Какие-то сгусточки, словно бы, опять же, световые. Словно поезда по туннелю метро. После каждого такого «поезда» кишочки содрогались и как бы немного меркли. Нелегко, видать, им было. Возможно, сгусточки жглись, пробегая. Возможно, отнимали энергию.
Вот одна кишочка треснула со стеклянистым звуком, А затем разорвалась совсем, и ее концы начали оттягиваться друг от друга - чуть заметно, еле ощутимо, и между ними появился наплыв, выпухлилась подушечка из чего-то, похожего на свет, - но неземного, неприятно яркого.
- Шей! - прошелестел повелительный голос. Впервые он показался Моне живым, потому что в нем послышалась тревога. Может быть, даже страх.
В руке у Мони появилась игла. И что-то такое за ней тянулось. Не нитка, конечно, а как бы спиральная дымка.
- Не такой уж я глупый! - сказал Моня, - Я-таки понял!..
Он взмахнул иглой два раза. Ах, какая была удобная, какая послушная игла!
Разорванные концы под рукой Мони сошлись, слились наново, и никакого шва не было видно, что немного задело Моню, но и заставило возгордиться, - знай, мол, наших.
Углубленная наблюдательность миллионов Мониных глаз помогала ему примечать там и тут разрываемые кишочки, а руки сноровисто взмахивали, сращивали разрывы. И было Моне приятно, что вот на него понадеялись, и не подводит он, не подводит.
Работал Моня, и сгусточки или там «поезда» проносились без крушений, ничего с ними страшного не происходило. Затем его сюда и призвали, затем и поставили, что у них тут разлад какой-то. Пропадут без Мони,
И разлад, видать, усугубляется. Что ни дальше, тем больше разрывов, тем чаще они. Моня вертелся, как вьюн. Успевал. Успевал. Но и приуставать начал понемножку. На Земле бы давно бы задохся от такого темпа, а здесь вроде как до легкой испарины на лбу доработался.
Успевал Моня, но соображал про себя: раз уж усталость возникла -даже здесь! - теперь от нее никуда не денешься.
Отвлечься бы чем-то! Не думать про нее! Отвлечься бы! Не думать!.. Отвлечься!..
Не успел Моня пожелать в третий раз, а уж понят был, услышан. Шелестящий голос зашептал прямо в Мониных ушах, а может, прямо в голове.
- В великом деле помогаешь, Моня! На тебя на одного надежа!..
И дальше нашептал столько всякого, что впору было об усталости забыть.
Моня и впрямь забыл. Делал руками нужное шитье, а головой тоже не бездельничал. Голову так напрягал, как уж давненько не напрягивал. Старался поначалу понять, затем - упростить сказанное, а затем уж - в упрощенном виде - уложить в многотрудную голову...
То, что видел Моня, - эта паутина, эта череда струн, - все это была Жизнь как таковая, Жизнь как единый сверхорганизм, пронизывающий Вселенную; костяк, основа, на которой базировались, благодаря которой существовали пространство-антипространство, время-антивремя, материя-антиматерия...
Сложные дела... Никогда про них Моня не помышлял. Да и сейчас не стал бы, кабы шепот не был так настойчив, кабы усталость не грозила одолеть...
Человек, - любой, каждый, - как оказалось, тоже не был только человеком, тоже был сверхорганизмом. Потому что миллиардную долю секунды он был на Земле - двуногим и двуруким. А в другую миллиардную долю его на Земле уже не было. Он исчезал и в виде сгустка, в виде «поезда» уносился по кишочкам - через ту запредельность, в которой был Моня - к другой звезде, на другую планету. Там он тоже был разумным, но в каком виде-облике, - про то Моне шептать не стали.
Когда же наступала третья миллиардная доля, он снова возвращался на Землю и снова был двуруким и двуногим. А четвертую миллиардную долю снова проводил под другой звездой, на другой планете. И так далее, итак далее...
Вобщем-то, понять можно, сказал себе Моня. Только поверить уж больно трудно. И не поверил бы ни за что, кабы не попал сюда.
- Почему ж рваться-то все начало? - спросил он напоследок, чувствуя, что шепот как бы отдаляется, как бы иссякает.
— Напали, напали, напали,. - прошелестел собеседник. И больше Моня не смог добиться ничего.
Насчет нападенья, насчет злой воли, - это правда, это Моня и сам почувствовал. Только злая воля могла нарушать ту сверкающую, ту радостную согласованность, что была вокруг. Да и не одну усталость испытывал Моня. Иногда как бы холодное дуновение его обвевало. Так доходило до него, так ощущалось присутствие врага.
Моня при такой оказии ежился, но работы - упаси боже! - не прекращал. И все больше его работа начинала походить на битву. На схватку, в которой надо выстоять, во что бы то ни стало. И не просил больше Моня его отвлекать. Моня нашел свой способ восстановления сил. Он разговаривал с Фирой. Он даже не разговаривал. Он вспоминал: «А помнишь?..»
Фира слушала его. Головой кивала. Глаза ее были близко-близко.
И вдруг они исчезли. Будто кто-то пелену опустил между ним и Фирой.
И не стало иголок в его руке. Будто выхватил кто-то и спрятал.
Вот лопнула кишочка... Одна... Другая...
Единственным осознавал себя Моня. Но ведь игла-то пропала не в единственной его правой руке, - в бесчисленном количестве его правых рук. И кишочки порушились не возле одной, - возле всего этого множества обезоруженных рук.
Что же делать?.. Как спасать Жизнь?..
- Что делать? - закричал Моня во весь голос. - Фира, где ты?.. Громом отозвался его голос в диковинной паутине, рябью покрылись разноцветные пузыри. Глядя на них, Моня вспомнил, где Фира. И позвал: -Эй, Зеленый Шар!..
Хотел еще кричать. Да горло перехватило. И правая рука вроде как заболела; но уже не от работы, - от желания дела, от нехватки дела.
Зеленый Шар откликнулся. Может, надвинулся. Может, и не надвигался. В общем, выделился. Раскрылся.
И увидел Моня кладбище знакомое, могилку родную, сосну над ней. Желтая прозрачная струйка была внутри дерева.
- Фира! - прошептал Моня растерянно. - Что же теперь?..
Хотел заплакать, уронить свою седую голову на грудь, чтоб не видеть, как будет рушиться Жизнь дальше... Но не успел Моня отчаяться. Не дано ему было. Желтая струйка внутри дерева словно вспыхнула. Словно превратилась в поток света. Этот поток взбурлил и вытянул, вытолкнул дерево сюда, к Моне, в запредельность.
Моня увидел крону сосны совсем близко, - крона чуть не утыкалась в него.
Тут Моню осенило. С ликующим воплем он оторвал зеленую иглу и скрепил ею концы одной порушенной кишочки. Концы соединились и срослись, игла в них растворилась, не стала видна.
Тогда Моня сорвал другую иглу и скрепил другую кишочку.
- На той войне бывало-таки и хуже! - бормотал Моня, работая.
Он был счастлив, - знал, что эти иглы на этой сосне не кончатся никогда. И Жизнь, - тоже. Тоже не кончится...

Артем Троицкий (18 лет, г. Псков)

ПОЛЫНЬ

И взошла звезда Полынь. Взошла на рассвете, когда другие звезды тихо гасли одна за одной.
Была она оранжево-красной, косматой. Раскинула над горизонтом метелки своего воспаленного огня.
Сделалось тревожно. Робкий зеленоватый рассвет словно бы отпрянул. Небо над ним, чуть начинающее голубеть, вновь налилось чернотой.
Новая звезда была как бы сама по себе. И светила как бы сама для себя - ни для кого больше. Тьму не могла разогнать. Но багровый блик на воды все-таки уронила. Он не задержался на поверхности вод, не рассыпался на веселые посверки, не выстроился дорожкой - как бывает со светом Луны. Нет, свет звезды Полынь утонул в чистых водах, и они стали нечистыми. Отравил их, и они перестали питать людоров.
Людор Гаор понял это первым, потому что встал раньше других. Голод терзал его - любому юному таково же с утра. Он осторожно выскользнул из хижины - не разбудить бы родных! - и замер. Звезда Полынь висела, как лохматая рыжая голова. Впрочем, было не до нее. Голод подгонял.
Гаор сбежал по отлогому травянистому склону, помогая себе хвостом, отталкиваясь им как третьей ногой. Накожные чешуйки зудели, топорщились.
На песчаном прибрежье скорость замедлилась, - босые ноги вязли в белом пылевидном песке.
Вот сейчас он окунется! Вот сейчас питательная влага приникнет к нему, насытит, успокоит! Расталкивая воду телом, он вошел по грудь... По шею... И почувствовал что-то неладное.
Прежде всего: вода не звенела. Всплескивалась, журчала - да. Но живой искристо-легкий звон, которым она всегда была наполнена, исчез. Куда-то делся.
И потом - нет! невозможно! - вода не насыщала.
Что-то необъяснимое словами, должно было пройти сквозь кожу и дать силу, бодрость, уверенность...
Нет! Нет! И нет!.. Не было ни-че-го!..
Вода просто смачивала... Только смачивала... Делала мокрым...
Что с ней случилось?.. Что произошло?..
Гаор почувствовал, что обманут. Гаор почувствовал, что растерян. Гаор
почувствовал, что зол. Он нагнулся, втянул немного воды в рот - и тут же выплюнул с гримасой отвращения. Противная, противная, противная горечь!.. Он замолотил по воде кулаками. Стал ее ногами пинать. Слезы потекли по лицу. Произошла катастрофа. Случилась беда. Но почему именно при нем? Почему именно он должен страдать? Ведь он такой молодой! Так любит жить! Гаор упал в воду - спиной назад. Погрузился. Над открытыми глазами взбушевали круговороты, заблестела поверхностная колеблющаяся пленка. Чешуйки прижались к телу, вытолкнули из-под себя мокреть, облегли плотной скорлупой.
Умереть - и все! И никаких катастроф! Пускай другие страдают! Умереть!..
Мимо промелькнула рыба. Ее оранжевый бок был изрисован тремя рядами волнистых линий. Гаор рванулся за ней. Сам удивился быстроте своего рывка. Правая рука прошла возле рыбьего хвоста - чуть не коснулась.
Подкараулить! Дождаться другую!.. Для чего?.. Откуда такие мысли?..
Гаор с шумом вынырнул. Нет, с умиранием придется подождать.
Ветерок его обвеял, и тело неприятно затряслось. Такого прежде тоже не бывало. Вода не холодила никогда. Гаор снова заплакал, жалея себя, жалея прежнюю жизнь.
Заплакал и упустил очередную рыбу.
Дернулся... Ударил рукой... Мимо!..
Зубы заляскали, выбивая дробь друг о дружку. Зубы?..
Почему-то они мгновенно связались, соединились в его представлении с голодом.
Зубами... Рвать... Как это?.. Кого?..
Нет, караулить рыб невозможно... Его колотит... Ему нужно согреться...
Он выбрался на берег.
Поселок спал. Никого не было видно. Хижины горбились, как черепахи.
Черепахи?.. Чем-то это сравнение привлекает...
Гаор пошел вдоль побережья. Песок был везде одинаковый. Сыроватый... Беловатый... Слюна текла изо рта... Гаор добрался до самых Двух Камней.
Так именовались две скалы, между которыми во время штормов творилось что-то несусветное. Вода хлестала и металась, как живая бешеная тварь. Страшные, но красивые звуки исходили от нее. Из нутра скал вырастали молнии. Шарили, как жадные ломкие руки. Если встречались, что-то с ними происходило. Какие-то зеленые змейки навивались на них словно бы ниоткуда. Молнии переставали быть молниями. Крошились. Усеивали воду шевелящимися остатками оплетенных тел...
Ростун Гаора как-то сказал, что для них двоих очень нужно добыть хоть один такой осколок молнии. В следующее Время Штормов...
Вот оно!.. Пятно сухого песка... Аккуратное... Круглое...
Так бывает, когда черепаха отложит яйца, зароет ямку да еще полежит сверху, приминая песок, маскируя кладку.
Гаор упал на колени. Руками стал расшвыривать песок. Влево... Вправо... Влево.. Вправо... Глубже... Глубже... Скорей бы!... Где же они?..
Ах!.. Рука воткнулась в скорлупу, смяла ее, и липкое, теплое, желтое пристало к ладони, впиталось в песок...
Гаор облизнул запачканную ладонь. Как странно и как приятно во рту! Вкусно!..
Похоже, только там, за зубами, сохранилась чувствительность, какая раньше была присуща всему телу.
Он не ошибся! Он нашел кладку! Гаор схватил яйцо. Дрожа от нетерпения, вдавил в него палец. Высосал сквозь проломленную дырку все, что было внутри. Схватил другое. Высосал... Схватил третье... И тут почувствовал Ростуна... Ростун слушает... Его Ростун слушает его, Гаора. Впитывает в их общее сознание то новое, что есть в действиях Гаора.
Гаор заурчал, поглощая одно яйцо за другим и не желая прерываться. Слушай! Слушай! Советуй что-нибудь! Где же ты раньше был!..
Ростун молчал. Гаору показалось, что Ростун растерян. Но такого, конечно, быть не могло.
И вдруг Ростун забрал волю Гаора. Гаор оставался в своем теле. Гаор оставался Гаором.
Но управлял телом Ростун. И управлял как-то странно.
Заставил правой рукой потереть левую. И чешуйки - одна! другая! множество! - посыпались с левой руки, под ними обнажилась розовая нежная кожа.
Заставил посильнее опереться на хвост, и ощутилось, что хвост - болит. Двигать им почему-то стало трудно.
- Отпусти! - завопил Гаор внутри себя. - Двигаюсь - я! Ты - осознаешь!
- Пришла беда! - сказал Ростун.
- Знаю! Советуй как быть!..
- Говорю с другими! Подожди!..
Ростун отпустил Гаора. Гаор снова мог управлять собой.
Но управлять собой не хотелось. Живот стал приятно тяжелым. Тепло и сонное спокойствие растекались от него к голове, к рукам, к ногам.
Вероятно, так подействовали съеденные яйца. Гаор подумал, что питаться через рот, через зубы, пожалуй, не хуже, чем питаться с помощью воды.
Почему так настойчиво вспоминаются зубы?
Зубами... Рвать... Как это?.. Кого?..
Может, не так и страшна беда. Может, и не беда это вовсе - несмотря на то, что сказал Ростун...
Гаор левой рукой потер правую. Чешуйки посыпались дождем. Розовая кожа под ними слегка зудела. Было нисколько не больно. Даже приятно.
Теперь на обеих руках были большие пятна. Пятна ничем не защищенной кожи. Чешуйки вокруг них продолжали осыпаться сами собой. При малейшем движении.
Хвост болел все больше. Гаор напрягся, пытаясь им пошевелить. Пытаясь найти какое-то положение, которое облегчило бы, утишило боль.
Хвост был неподвижен. Когда Гаор оперся на него посильнее, что-то в нем явственно хрустнуло. Тихий хруст был хорошо слышен. От его звука Гаора обдало ужасом.
Нет, все-таки прав Ростун. Беда произошла. Беда большая...
- Твой хвост отомрет! - сказал Ростун, словно ждал, пока о нем вспомнят. - И твои чешуйки!..
- Что же делать?
- Жить по-новому!
- Помоги!
- Попробую вобрать в себя ту гадость, что испортила воду...
Ростун замолчал. Над водой сгустилось напряжение. Не только Ростун Гаора - другие тоже отдавали свои силы. Ростуны других людоров...
Гаор понимал: идет борьба. Но вступиться не мог. Словно бы отупел, отяжелел. Словно бы съежился, увяз в глубине самого себя. Отдал телесное главенство желудку, - и тот, громко, нагло, заявлял о своем нынешнем первенстве. Урчал как рассерженный зверь.
Звезда Полынь висела над миром. Космато раскинулась в полнеба.
Но и рассвет - испуганный, задержанный - все-таки набирал силу. Небо просветливалось, промывалось чистотой солнечных лучей.
Не хотелось верить вскрику - тихому, но отчаянному, - прозвучавшему внутри Гаора:
- Прощай! Ты остаешься один!..
И еще раз, потише:
- Прощай!..
И еще раз, совсем еле слышно:
- Прощай!.. Не бойся!..
После этого... Как выразить?.. После этого не стало сознания - совместного с Ростуном восприятия мира. Оно съежилось. Оно стремительно уменьшилось.
Исчез, отсекся поток Вселенского Всеведения, проходящий через Ростуна. Исчезли, отсеклись пульсации Земной Души, внутри которых было так уютно, так спокойно.
Остался лишь разум Гаора - маленький, слабенький, в твердую голову втиснутый.
Никогда не предполагал Гаор, что сможет почувствовать себя таким ничтожным, таким покинутым.
Жалко было себя. Жалко того, что прошло.
Ужас кричал в нем. И желудок - тоже кричал. Слезы лились по лицу.
Гаор заметался. Первым делом бросился к воде. Зачерпнул ладошкой. Горечь - была. Несравнимая с той, первой. Уменьшенная. Разбавленная. Но все-таки была... Видимо, Росту не сумел вобрать ее всю, как обещал... Именно к нему, к Ростуну, поспешил Гаор. Вбежал под сень деревьев. Опустился на колени. Бедный мой! Бедный!.. Листья и стебель словно припорошило пылью... Досталось тебе... Отзовись!.. Отзовись!.. Ростун молчал.
Тогда Гаор протянул руку. Дотронулся до шероховатого стебля... И вдруг торопливо схватил один листик. Оторвал. Сунул в рот... Выплюнул с гримасой отвращения. Противная, противная, противная горечь! Желудок болезненно сократился, желая вывернуться, исторгнуть содержимое наружу. Мир терял краски, как бы уплощался. Терялись пространства, видимые ранее.
Неужели он умирает?.. Ведь смерти происходили раньше так редко. Людоры умирали, когда сами этого хотели, когда уставали жить.
К другим!.. Надо к другим!.. Разбудить их!.. Выяснить, как там с их Ростунами!..
Спотыкаясь, падая, вопя что-то бессвязное, Гаор побежал к хижинам...

РОЗА

Захватчики-худды были энерганами. То есть, отщепенцами энергетических миров. Не одни они были такими. Энерганами были также лих-хи, злоббы, плоххи, бедды. По земным понятиям их всех можно было
обозначить как орды, кланы, племена. Но в Высших Обителях земные мерки неприменимы. Одно отличало всех названных, одно было в них общим: стремление выделиться, выломиться из Великого Энергопорядка. Стремление обособиться от Всеобщей Макроструктуры, чтобы построить свою местную Микроструктуру - конечно же, неполную, ущербную.
Но худды упали ниже других. Решили спуститься на самое дно Миропорядка - в Материальность. Более отвратительного способа самоотторжения нельзя было придумать.
В Материальности им было с непривычки трудно. Нужно было воплотиться, чтобы не утратить свою структуру. Поэтому они наметили для захвата первую же встреченную планету, благо она оказалась красивой и густо заселенной всяческими Телами.
Некоторое число оборотов планеты худды реяли над ней, изучая круг ее бытия. Они установили, что Живое разделено на неподвижно растущие формы и растущие подвижно. Подвижные воевали друг с другом. Они бешено сопротивлялись любым попыткам Зондажа. А уж Проникновение в них оказалось настолько трудным, что осуществились только единичные случаи. Про массовое Проникнове-ние не приходилось и думать.
Однако нужны худдам были именно Подвижные, ибо они были хозяевами планеты. И не любые Подвижные, а те, что называли себя людьми. То есть, Подвижные, обладающие Разумом. Захватив людей, худды переняли бы у них планету, воцарились бы на ней.
Пришлось искать окольные пути захвата. Они нашлись быстро: едва внимание худдов обратилось на другие - неподвижные - формы. Их было даже больше, чем подвижных, и в местных понятиях они обозначались как растения.
Обнаружилось: люди, чтобы выжить, чтобы поддержать свою материальность, периодически поглощали растения. Едва это выяснилось, худды возликовали. Метод захвата был найден. Армада худдов ринулась на планету и внедрилась в растения. Для Первого Худда выбрали самые красивые на планете. Остальные худды - по Номерам Иерархии - заняли остальные растения...
Шли времена. Менялись эпохи. Громоздились эоны.
Люди поглощали растения, а заодно - вместе с ними - и худдов. Худды располагались в мозгу, и те клетки мозга, в которые они проникали, становились паразитами: переставали работать на людей, обслуживали только захватчиков. Поколение за поколением, слой клеток за слоем, -людские мозговые мощности постепенно уменьшались. Как следствие, терялись навыки жизни.
Люди умели летать, поднимая себя в небо усилием воли, - разучились. Люди умели изменять мир силой мысли, - разучились. Люди умели передвигаться во Времени вперед и назад, - разучились.
Люди слышали Вселенную, - свою, материальную часть Вселенной, - оглохли. Люди понимали связи всего со всем, старались их не нарушать, - поглупели, перестали понимать, превратились в Разрушителей.
Чем меньше клеток мозга оставалось в ведении людей, тем примитивнее они становились, тем увереннее чувствовали себя худды на захваченных мозговых территориях. Вторжение шло, но люди, - оттесняемые, отключаемые, - ничего не ощущали, ничего не понимали. Худды закрепляли свои успехи на генетическом уровне, и заблокированность определенных мозговых клеток передавалась от поколения к поколению.
Отмирали недолговечные людские тела, и худды вместе с ними попадали в землю. Из земли они проникали в растения. И снова поглощались людьми, живущими свой век.
К двадцатому веку вторжение подошло к концу. Под людским контролем оставалась всего лишь пятая часть мозга. Люди почти разрушили свою планету. Люди вместо нескольких тысяч лет, как было когда-то, жили несколько жалких десятилетий.
Но вдруг все застопорилось. Неотвратимая поступь Завоевания замедлилась, а затем стала пробуксовывать. Это возбудило худдов-конт-ролеров, и по цепочкам собратий побежали импульсы Проверки, посланные ими.
(Если переводить на земные мерки, то Номер Иерархии худда соотносится с числом букв "д" в его самообозначении. У Первого Худда - две буквы "д". У Второго - четыре. У Третьего - восемь. И так далее.
У Контролеров число букв "д" равнялось шестнадцати, то есть их Номер Иерархии был очень высок).
Результаты Проверки ошеломляли. Причиной торможения был... Первый Худд. Именно он должен завершить захват планеты. Должен отключить от людей последние мозговые клетки, слить худдов в Единую Структуру и объявить Новые Цели. Но Первый Худд безмолствовал. Его словно не было. Вернее, он был, но отражал Импульсы Проверки, их не принимая. Что с ним стало? С ним, воплощенным в самые красивые растения?
Иерархия была ненарушима. Поэтому Второй Худд не мог закончить Вторжение, пока Первый как-никак, а функционировал.
Второй отдал приказ худдам-шпионам. Поскольку Духовная Сфера планеты была разрушена, Шпионы могли действовать только материально. Только в телесном виде.
(Число "д" в их самоназвании равнялось двумстам пятидесяти шести. Номер Иерархии был достаточно высок).
Шпионы воплотились в крапиву и отправились высматривать.
Неутешительны были вести, полученные от них. Первый Худд, вошедший в розу, не желал из нее выходить и перебираться в людей. Ему понравилось быть Царицей Цветов. Именно Царицей, ибо худ-ды до воплощения не знали половых различий. Ему было хорошо, и он не желал ничего другого. Нет, он не отказывался от Захвата Планеты. Он обещал обязательно слить худдов в Единую Структуру. Обещал объявить Новые Цели... Но потом, потом... Позже... Когда-нибудь...
Надо же все это изучить до того, как все это исчезнет...
Иерархия была нерушима. Второй не посмел ослушаться. Если Первый велел подождать, значит надо подождать. Им спешить некуда, их дело - верное, их победа - обеспечена...
Контролеры прекратили проверку. Шпионы продолжали шпионаж.
Ожидание длилось...

РОЗА - 2

Пийшу хотелось неизменности. С утра, едва Кровавый Глаз разгонял, рассеивал Порождающие Туманы, - и до темна, покуда Великое Светило не скрывалось за грядой Далеких Гор.
Его мир, его молодой мир, был переменчив, как дуновение ветра. Это было интересно - до некоторых пор. Это стало раздражать - после того...
После того, как появились другие, подобные Пийшу. Другие - свеженькие, длинноногие, сильнорукие, быстроглазые.
Они посмотрели на Пийша с удивлением. Будто на диковину непонятную. Будто на неприятную помеху.
Пийш тогда впервые ощутил, что Время - есть, Время - началось, и он его поднахватался изрядно - вместе с воздухом и водой, вместе с Питающим Светом.
Пийш понял, что придется делиться, придется себя утеснять, и ему стало грустно.
Другие и в самом деле были "другими" - не во всем подобными Пийшу. Они были свежи, красивы, а поскольку Красота была главным содержанием Всего, пришлось их как-то обозначить, чтобы не изуродовать Безымянностью, не подтолкнуть к Безличью.
Пийш обратился к Свету, и Свет поведал, что общее название Других - "люди"; половина их них - "мужчины", половина - "женщины".
Другие глазели, разинув рты на то, как Питающий Свет становится Светом Говорящим. Зрелище впечатляло.
Свет Питающий, желто-искристый, равномерно рассеянный между Помыслами, как бы сгустился перед Нийшем, как бы свернулся в фиолетово-красный столб, который трепетно пульсировал, с трудом удерживаясь на месте. Словно бы незримое дуновение исходило от него, - расталкивающее Помыслы, образующее зону напряженной пустоты, которая медленно расширялась, покуда происходила беседа.
Пийш от людей скрылся. Приказал ближайшему Помыслу испустить немного Порождающих Туманов, затем волевыми импульсами слепил из Порождающих Туманов круговую стену вокруг себя и стал невидим.
Людей было немного - четыре пары. Их золотистые тела так хороши, так естественны были в Питающем Свете. Если бы они двигались чуть помедленнее, не так порывисто!
Да к тому же эти звуки, что служили им для общения!
И еще странность. Люди, похоже, не отличали Помыслов Созидательных от Помыслов Разрушительных. В своих перемещениях они ломились напрямую - сквозь все Помыслы подряд.
Пийш не знал, почему Все, заполненное Помыслами, так неоднородно. Почему в одних местах Помыслы могут быть, даже не соприкасаясь; в других - пронизывают друг друга; в третьих - накапливаются, собираются в комья.
Таким вот комом была и Планета, на которой Пийш себя осознал. Она и теперь еще не вполне оформилась, не вполне стала Планетой. Поверхность упрессованных Помыслов сморщилась, растрескалась и побурела, образовав Твердь. Но Твердь не была спокойной: текла, вращалась, дыбилась, оседала. Кое-где виднелись проплешины: в тех местах особо строптивые Помыслы никак не могли слиться с остальными.
Едва образовалась Твердь, Порождения перестали происходить извне, - происходили только изнутри Планеты. Ночью Порождающий Туман, красиво расслоенный на семь разноцветных пелен, вдруг сотрясался, рвался в клочья, перемешивался, впитывался в Твердь.
Утром Кровавый Глаз разгонял разноцветье туманных слоев и превращался в Великое Светило. Именно тогда из расступающейся глубины появлялись Порождения: маленькие или большие, ползучие, бегущие, летящие. Могла выбрызнуться туча семян и развеяться по ветру.
Пийш любил встречать Порождения. Любил догадываться - по облику, повадкам - об их предназначении. Глазами вбирал их в себя, Мысленным Оком следил за ними - где бы ни находились. Ведь он был первым на этой Планете, все прочие вышли после него.
Порождения изменялись. Изменения порой бывали так стремительны, что Пийш не успевал к ним привыкнуть. Крылатые Порождения вдруг сбрасывали крылья и начинали ползать. Безобидные вдруг становились ядовитыми.
С некоторых пор Пийш ощущал себя как бы Центром зарождающейся жизни, как бы узлом, в котором переплетались многочисленные ниточки.
Но была еще одна Сила - самостоятельная, равная по значению, -которая появилась то ли вместе с Пийшем, то ли даже раньше него. Могучая Сила - Время.
Время испускал из себя Кровавый Глаз, - покуда не превращался в Великое Светило. Чем больше накапливалось Времени, тем плотнее, вещественнее становилось Все - и сама Планета, и Пространство вокруг.
Единственный, кого Время обтекало, не пропитывало,, словно бы не замечая, - был Пийш. Конечно, Время входило в него - вместе с воздухом и водой, вместе с Питающим Светом, но, даже находясь внутри Пий-ша, Время оставалось отделенным, несоединимым.
Не так было с Порождениями. Порождения разбредались по планете и с первых шагов попадали под жестокую власть Времени. Время их мяло и корежило, превращало в горсти праха, сводило на нет. Пийш ощущал себя хранителем Порождений. Вернее, их образов. Каждое Порождение оставалось в нем, как бы отражалось в глубинах его разума. Пийш мог поведать о каждом, - где оно и чем занято, - покуда Порождения были живы. После же того, как время с ними расправлялось, они оставались в памяти Пийша, - там, где им ничто не угрожало.
Но люди!.. Пока их не было, изменчивость планеты не пугала, казалась необходимой. С их появлением странная боль поселилась внутри, -Пийш никак не мог ее понять. Люди были так похожи на него! Но люди были такими хрупкими! Пийш впервые пожелал неизменности, когда понял, что неизменность для людей - защита.
Словно бы недоразвитыми, словно бы недозрелыми были люди. Не видели того, что видел Пийш. Не понимали того, что Пийш понимал.
Он бы им объяснил, как устроено Все. Показал бы. Предостерег.
Но когда он встретил их впервые - новые Порождения! - когда глазами вбирал их в себя, они повели себя необычно. Они оскорбили Пийша, оттолкнули. Посмотрели на него, будто на диковину непонятную. Будто на неприятную помеху.
Мы здесь хозяева! - прочел Пийш их нехитрые мысли. - все кругом наше! Для нас! Что здесь нужно этому ужасному старику?..
Пийш тогда впервые ощутил Время - как усталость. Как тяжесть, которая наваливается и давит, давит. Пийш понял, что ему не хочется делиться с выскочками, не хочется себя утеснять.
Но они были красивы. Красота была сильнее Пийша. Красота - повелевала. Пийш должен был служить Красоте.
Пийш отгородился от людей, стал невидим для них. Но они уйти от Пийша не могли. Они - Порождения! - оставались в нем, отражались в глубинах его разума.
Пийшу хотелось неизменности. Потому что Пийшу было больно, когда Время убивало людей.
Посягнуть на Время? Попытаться уничтожить его?
Чтобы это совершить, нужно посягнуть на Кровавый Глаз. То есть, уничтожить Все. И людей, как часть Всего.
Да и люди-то сами разве не виноваты в своей участи? Люди не отличают Помыслов Созидательных от помыслов Разрушительных. Ломятся напрямую, как будто все перед ними должны расступаться.
Именно так и погибла первая пара людей. Влипли в Разрушительный Помысел, и он их мял и корежил, жевал и пережевывал. И ничего, кроме сердитого удивления, не было поначалу на их красивых лицах.
Со второй парой было так. Мужчина схватился с животным, которое посмело не уступить ему дорогу. Животное (оно называлось "тигр") оторвало мужчине голову.
Пийш ожидал, что голова прирастет назад, поскольку она откатилась прямо в лысую макушку Созидательного Помысла, выступающую из Планеты.
Но голова не приросла. Она скалила зубы, гримасничала, мычала. Да так затем и утянулась в планету - живой, не умирающей.
Тело же умерло - подергало ногами и сплющилось, вытянулось. Тигр его нехотя сожрал.
Женщина из второй пары свалилась в пропасть в Далеких Горах. Планета втянула в себя ее переломанное, побитое тело.
Третья пара обнаружила странную способность. Приятный свет струился из ладоней мужчины и женщины. Словно бы медленные молнии вырастали, ветвились, на кольца распадались, нанизывались на руки. Так и носила эта пара на себе до утра низки светоносных колец.
А близко к утру, когда являлись Порождающие Туманы, двое людей просыпались и начинали играть. Световые колца соскальзывали с их рук, влипали в разноцветные пелены, высасывали из них цветность (впрочем, без ущерба для Туманов) и перемешивали, диковинно перемешивали ее в себе. Затем световые кольца как бы размазывались, делались не кольцами, а лепешками и падали на Планету - нет, на почву, на землю, обрастая какими-то усиками. Затем усики плотнели или, наоборот, расплывались, делаясь корнями, стеблями, листьями, неся на себе световые лепешки - тоже уже плотные, прекрасно плотные, называемые цветами, хотя раньше, будучи прекрасно невесомыми, они - так думал Пийш -были куда приятнее для погляда.
Третья людская пара усеивала цветами все свои передвижения, любила играть с Порождающими Туманами. И однажды заигралась.
Сбрасывая световые кольца с пальцев, мужчина и женщина в каком-то непонятном для Пийша порыве - вдруг обнялись. Их розовато-золотистые тела словно бы слились в нечто единое, цельное. Пийш восхитился ими. Позавидовал им. Пийшу захотелось, чтобы они и впрямь -слились. И это произошло. Как будто по мимолетному хотению Пийша.
Внутри людских тел - в каждом - вспыхнули ослепительно яркие огни. Вспыхнули на краткий миг, но и за этот миг глазам Пийша стало больно от светового напора.
Свет обтек соединенные тела, облек их в непроницаемый трепещущий кокон. Затем свет распался на плоскости, многогранники, окрасился радужными переливами.
Радужные пятна смеялись, прыгали, кричали, пытались что-то рассказать. Кто мог их услышать кроме Пийша?
Затем бурление цветовых бликов успокоилось. Не прекратилось совсем, нет - стало постоянным. И уже не от людей отлетали постоянные цветовые всполохи, - от огромного камня.
Повелителем цвета хотелось назвать этот камень. А также - Повелителем Глубины, потому что взгляду не на что было опереться, не на чем задержаться в его бездонности.
Невиданную активность помыслов отметил Пийш, едва появился камень. Рассеянные в пространстве Помыслы дрожали и сморщивались с той стороны, что была к камню обращена. Помыслы, выпирающие из земли, волновались и дергались, будто хотели вылезти.
Видимо, помыслы сильно воздействовали на камень, потому что из его нутра слышались скрипы и как бы шепот.
Чуть погодя от камня к Помыслам выметнулись молнии. Вздрогнула земля.
И камень рассыпался. Раскатился с костяным стуком. Сделался грудой маленьких камней, каждый из которых блистал не менее ярко и разноцветно, чем камень большой.
Чуть погодя груда исчезла. Большая часть камней впиталась в землю. Некоторые были подхвачены Помыслами неземными.
Так прекратилась третья пара людей.
Что касается четвертой, - последней, - то она распалась. Распалась не сразу. Поначалу мужчина и женщина двигались по планете. Питательный Свет давал им силу. Ночь давала им отдых. Пийш примечал с удивлением, что где бы ни была двоица последних людей, она отражалась, она запечатлевалась в Помыслах, нимало не заботясь об этом и, похоже, этого не ведая.
Людские передвижения сопровождались неким взбурливанием жизни. Там, где они проходили, земля зарастала густо-прегусто. А уж всяческой живности вылазило - не перечесть.
Запечатление в Помыслах всегда происходило внезапно. Пийш ни разу не смог предугадать, - хотя пытался, - в котором из них это случится.
Помыслы, ближайшие к людям, подергивались непроницаемой для погляда радужной пленкой. Затем в одном из Помыслов пленка словно бы ломалась, крошилась. Из волокончатых крошек, обломков слепливались подобия людей - полупрозрачные, блескучие. Много их было, ой много, - этих образов, этих отражений внутри Помысла. Кривясь, помаргивая, подергивая ручками и ножками, взвешенные как пылинки в солнечном луче, они словно уносимы били быстрым потоком или воздушным вихрем. Раскорячиваясь, кувыркаясь, уменьшались, уменьшались, - пока не исчезали вовсе. А Помысел вновь одевался радужной пленкой и ничем не отличался от прочих, находящихся возле людей...
Людская пара несколько раз доходила до Далеких гор и возвращалась. Возможно, они с самого начала искали проход, - их пути-дорожки всякий раз направлялись к новому месту горной гряды.
Затем они проход обнаружили, - целая череда пещер проточила горы в тех местах.
Там, под горами, было мертвенно тихо и темно. Даже вездесущие Помыслы погнушались лазом, найденным людьми.
Ни малейших признаков жизни... Никакого взбурливания от присутствия людей...
Мужчина вошел внутрь, не сомневаясь, не страшась, - люди могли видеть в темноте как на свету. Женщина что-то почуяла. Остановилась на пороге, оглянулась беспомощно. Пийш услышал слабый мысленный зов, исходящий от нее. Зов, обращенный вникуда...
Что-то было в пещерах неладное. Люди не просто в них вошли. Люди прорвались в них по слепоте, по недомыслию. Так проламывались они сквозь Помыслы - созидательные, разрушительные - без разницы.
Пийш мог бы сказать, что люди не просто ворвались, - что их втянуло в пещеры. Но сколько ни вглядывался мысленным, все примечающим взором, ничего во тьме, окружающей людей, различить не мог.
Люди тоже ничего. Кроме каменных пещерных сводов, не видели. Мужчина шел безоглядно. Женщина, встревоженная поначалу, успокоилась к середине пути.
Как раз к этому времени - к середине пути - Пийш начал что-то подозревать. Дело в том, что путь под горами очень долог. Ни один лучик Питательного Света к людям не проникал. Трижды Кровавый глаз превращался в Великое Светило, покуда люди прошли полпути.
Они должны были бы ослабнуть! Они должны были бы лишиться сил без световой подпитки!
Но ведь не ослабли! Даже не задумались о том, почему им хорошо, почему не наступает ухудшение.
Пийш напрягся как никогда. Все свои глубины. Все свои резервы задействовал на восприятие.
И уловил ниточки энергии, которые тьма высучивала, а люди - воспринимали. Эта энергия была незнакома Пийшу. А ведь он считал, что нет ничего, что ему неведомо.
Чем ближе люди были к окончанию пути, тем ближе Пийш был к пониманию истины. Извивы пещер - если их воспринимать целиком, от входа до выхода, - напомнили Пийшу земных змей. Уже порожденных, уже существующих.
Энергия Тьмы, как Пийш обнаружил, была ничем иным, как самой Тьмой, только чрезвычайно разреженной. Люди - вместо Света - кормились жиденькими ручейками тьмы и не замечали подмены. Да-да, именно Тьмы! Ибо Тьма - живая, Тьма - существо. Непонятное, неприятное, к появлению которого ни Помыслы, ни Порождающие Туманы не причастны.
Люди не просто вышли из пещер - прорвались, проломились. Образовали выход. Породили его.
Едва они вышли, едва встали рядом, озираясь, - Тьма в пещерах ожила. Взбурлила, распалась на мириады остреньких жгутиков. Жгутики ринулись было к выходам из пещер. Но вдруг застыли. Затем будто испугались одиночества. Прилипли друг к дружке. Сплели, слили свои отдельности в огромную, безглазую и бестелесную, общность.
Неужели к этой Черной силе причастен какой-то Помысел? Или завелась эта сила в тупике, в омертвелом обломке Времени, как заводится плесень?
Будто язык темного пламени пыхнул из пещеры на людей. Ткнулся в спину мужчины, и мужчина коротко вскрикнул, умирая, полуободранный, полуобъеденный за одно прикосновение.
Так распалась четвертая людская пара...
Женщина отпрыгнула, отбежала. И закричала тоже. Гнев и боль были в ее крике. Вызов. Безрассудство.
Тут Пийш вмешался. Впервые вмешался в то, что происходило на Планете. Он сделал немногое. Всего-навсего открыл те чувства и возможности, что в женщине, как и во всех людях, беспробудно спали.
Женщина увидела Помыслы. Увидела Пийша за круговой стеной, непроницаемой для обычного зрения. Увидела многослойность Времени и тут же ею воспользовалась.
Новый язык темного пламени пыхнул из пещеры. Он был направлен на женщину. Будь она прежней, она бы не успела от него уклониться.
Женщина из "своего" времени увидела Медленное Время и поняла, что оно сейчас не нужно. Увидела Быстрое Время и переметнулась в него.
В прозрачной фиолетовости Быстрого Времени частица Времени "своего", как бы прилипшая к женщине, желтела вокруг нее в виде истаивающего яйцеобразного бахромчатого марева.
Язык темного пламени в Быстром Времени выглядел затверделым, неуклюжим, растерянным. Женщина отпрыгнула от его опасной близости. Отбежала на несколько шагов. Затем обернулась, расставила ноги пошире, уперла руки в бока и расхохоталась. Она кривлялась, по-разному перекашивая лицо. Дергала руками. Подпрыгивала. Мотала головой.
Жалобу, горечь и слабость услышал Пийш в ее смехе. Но также вызов, издевку и силу. И подивился противоречивости Человека.
"Уходи!" - послал он женщине мысленный сигнал. Желтый клок "своего" времени вокруг нее истончился и едва проглядывал.
Женщина услышала. Но прежде, чем переметнуться в "свое" Время, она плюнула в сторону темного пламени и прокричала какие-то угрозы. Пийш их не понял, потому что занят был - снимал круговую стену, возведенную вокруг себя.
Теперь пять влияний сошлись на Планете. Первое - Время. Второе -Великое Светило и его Помыслы. Третье созерцательное - Пийш. Четвертое новооткрытое - одинокая женщина с ее непонятным характером. И пятое - выпущенная людьми из пещер Безымянная Сила.
Именно Безымянная. Потому что Пийш пытался ее обозначить, назвать. Вызывал с этой целью Говорящий Свет. И Говорящий Свет - впервые на памяти Пийша - не смог подобрать имени.
Женщина ушла за Далекие Горы. Там, за горами, были волнистые холмы, поросшие синими, желтыми, зелеными травами. Там были глубокие речные долины, в которых травы были еще выше и гуще, чем на холмах. В долинах росли цветы, и женщина среди них сама была как цветок. Пийш попробовал услышать, о чем она думает. Раньше это было нетрудно. Но теперь его попытка провалилась. Женщина обнаружила мысленную слежку и выгнала Пийша из своей головы со скандалом. Прямо-таки со звериным рыком. Тогда Пийш придумал хитрость. Поручил реке следить за женщиной. Речные воды прибегали и приносили все - движения, звуки, выражение глаз. Женщина заново изучала мир, - это показала река. Она подолгу разглядывала выступающие из земли лысоватые макушки Помыслов. Она приманивала Помыслы, наполняющие пространство. Издавала для этого напевные звуки, и Помыслы отзывались, хоть немного да отзывались. Полностью подчинить их женщине пока что не удавалось. Она избегала помыслов разрушительных. По вечерам часами простаивала, глядя на Великое Светило. Что-то напевала, простирая к нему руки. Пийш и восхищался, и негодовал, - неужели она хочет быть равной самому Светилу!..
Кое-что ей удавалось, о чем он даже помечтать не мог. Так, например, женщина умела взрывать некоторые Помыслы. Пйш не мог уловить разрушительного действия или мысленного импульса. Однако время от времени тот или иной Помысел одевался венцом ярчайшего голубого пламени и исчезал во вспышке, сопровождаемой оглушительным хлопком.
Еще могла женщина вводить Помысел в Помысел, и много их так вводить, как бы повторяя процесс образования Планеты. Но такое уплотнение, уминание стойким не бывало. Едва их переставали сдерживать, Помыслы выстреливались в пространство - неизмененные, такие же, как всегда. Поначалу они вставали столбом над тем, первым, в который их вгоняли. Это было красиво. Это стоило видеть. Столб мог сохраняться долго. Порой, целый день. Лишь затем рассеивался, распадался.
Женщина, похоже, нашла, как управлять Запечатлением. Она протягивала правую руку к выбранному Помыслу, и с ее руки соскальзывали огнистые кольца. Кольца впитывались в выбранный Помысел, надевались на него и гасли, гасли. Гасли до тех пор, покуда Помысел вдруг не одевался радужной пленкой. Затем пленка ломалась, и из ее обломков -полупрозрачные, блескучие - слепливались подобия женщины. Словно быстрым потоком или воздушным вихрем были они уносимы. Но, уносимые, не уменьшались, а увеличивались, увеличивались, - покуда вдруг не исчезали...
Что-то женщину беспокоило. Ее лицо порой темнело как небо, затянутое тучами. Она шептала странные слова. Прижимала к ладони ладонь, и между ладонями рождался комок энергии, - затем растекался и блуждал по кругу безостановочно.
Пийш видел как бы двумя зрениями сразу. Одно зрение отмечало, - женщина смотрит на землю сквозь свои сомкнутые руки. Другое зрение говорило - нет. Она как-то странно выворачивается сама из себя наизнанку и тут же оказывается под своими сплетенными руками. И смотрит снизу вверх - от земли в небо.
И такое состояние не статично. Нет. Оно подвижно. Женщина то выворачивается себе под руки, то возвращается в себя над руками.
Зачем она так делает, чего этим добивается, Пийш долго не мог догадаться. Но время шло, и время показало, в чем тут дело.
Чем дальше, тем больше проступало в той - "под-руками" - множество темных черт, извилистых, будто змеи. Похоже, они размножались. А может, просто торили себе новые пути внутри ее тела. Система змей усложнялась, разрасталась. Вытесняла человеческую плоть, предлагала себя взамен.
Пийш понял, что блуждания под горами не прошли для женщины даром. Там, под горами, не Питающий Свет давал ей энергию. Нет, Безымянная Сила. Безымянная Сила проникала внутрь женщины и не тратилась полностью, - оседала пылинками, мельчайшей копотью. Теперь - в женщине "под-руками" - пылинки активировались, объединялись в некую структуру.
Но сама женщина, похоже, не замечала того, что с ней творится. Она все смелее пробовала воздействовать на Помыслы. И все успешнее.
Так, например, она - без участия Порождающих Туманов - извлекала Порождения не из Тверди, - из Помыслов. Да-да, приказывала помыслам, - Пийш ясно слышал ее приказы, - и Помыслы повиновались. Давали начало страшным и злым существам, которые назывались - Пийш это знал - "монстрами". Будто Помыслы для того только и существовали, чтобы порождать монстров.
Наблюдать за женщиной было так увлекательно, так интересно, что Пийш не мог оторваться. Женщина как бы играла с ним. Как бы нарочно немножко приоткрывалась, и Пийш, довольный, подглядывал в щелочку, принимая эту полуоткрытость за результат своих тайных усилий, не догадываясь, что ему всего лишь разрешают подглядывать.
Поэтому нападение женщины на Кровавый Глаз явилось для Пийша полной неожиданностью. Началось оно как обычное Запечатление. Женщина протянула правую руку, с нее посыпались огнистые кольца, впитываясь в выбранный ею Помысел и погасая. Затем - но прошествии времени - к выбранному помыслу начали притягиваться другие. Поначалу другие помыслы бесшумно входили в первый, - в нем исчезали, растворялись. Звучать они стали гораздо позднее, - нашлепывались на первый Помысел, будто комья сырой грязи, и впитывались в него с возрастающей натугой.
Трижды день сменился ночью. Женщина стояла, не опуская протянутой руки. Помыслы подтягивались к тому, первому, и в нем исчезали.
Пийш, возбужденный, заинтригованный длительным действом, ждал, что будет дальше.
Порождающий Туман прилипал к женщине, тяжело волновался, переливался оттенками всех цветов. Порой Порождающий Туман казался крыльями, готовыми унести женщины с Тверди. Полускрытая им, фигура женщины представала сильной, загадочной, восхитительной.
И вдруг началось Нападение.
Впитывающий помысел перестал впитывать. Более того, он словно отпугнул остальные помыслы невидимым шлепком. Они отпрянули, и вокруг Помысла, выбранного женщиной, образовалась непривычная и неприятная пустота. Пийш вспомнил, - такая же была вокруг Говорящего Света, когда существовали люди - и смотрели, и слушали.
Затем поглощенные Помыслы выстрелились в Пространство. Но они не остались неизмененными, такими же, как всегда. Нет, они были слипшимися и частично растворенными, - так, что внутри них получился тоннель.
Длинный столб вырос. Протянулся от Первого Помысла и уперся прямо в Кровавый Глаз. Утонул в багровой взвихренности.
Кровавый Глаз взошел недавно и был космат и страшен, как обычно по утрам.
Пийш, не понимая, для чего все это, выжидающе смотрел.
Женщина опустила правую руку и вошла в Первый Помысел. Вот тогда-то Пийшу и стало ясно, что перед ним - Нападение, что перед ним - Война.
Внутри тоннеля, вероятно, было другое Время, или Времени не было вовсе. Потому что фигура женщины вдруг выросла с непостижимой быстротой, и ее голова - огромная, уродливо разбухшая голова, - уперлась в плоть Кровавого Глаза. Открыв рот, голова принялась кромсать зубами, грызть Кровавый Глаз, вырывать из него куски, жадно проглатывать.
Но не только в этом заключалось Нападение. Не только этим ограничилось. Из Помыслов, составляющих тоннель, словно пот, словно капли росы, выступали Запечатления женщины, легионы Запечатлений, - отрывались от стенок и все с той же непостижимой быстротой попадали на Кровавый Глаз. То, что они творили, было неописуемо. Одни, упав лицом вниз или встав на четвереньки, начинали, подобно своей огромной праматери, кусать Кровавый Глаз, грызть, проглатывать. Другие, исторгая из пальцев молнии, бичевали этими молниями Кровавый Глаз. На что они надеялись?.. Изранить хотели?., обезобразить?.. Ну, а третьи -совсем уж с непонятной целью - устраивали побоища, бросаясь друг на дружку, вопя, царапаясь, вырывая волосья.
К ним на подмогу поспешили порожденные Помыслами монстры. Вернее, даже не сами поспешили. Их просто-напросто засосало в тоннель и вышвырнуло на Кровавый Глаз.
Запечатления женщины, ликуя, встречали потоки монстров. На каждого монстра вскакивала женская фигурка. Движения чудищ после этого становились ускоренными и осмысленными.
Словно темное пятнышко, словно бельмо, выглядело Нашествие, если смотреть на него с Планеты обычным зрением. Пятнышко растягивалось, разрасталось. Вот уже иначе как пятном его не назовешь.
Но недолго ему суждено было расти. Кровавый Глаз под пятном словно бы вскипел, словно бы медленно взорвался. Багровые лепестки невиданного цветка развернулись на миг. Белое всепожирающее пламя выхлестнулось из них - и вновь отхлынуло. Когда оно отхлынуло, поверхность Кровавого Глаза была чиста. Запечатления женщины, монстры, сама Грызущая Женщина, - все было изгнано, отброшено, побеждено. Исчез и тоннель, по которому свершилось Нападение.
То место, которое пытались испачкать, изранить, покрылось невесть откуда возникшими свеженькими Помыслами.
Кровавый Глаз был грозен и чист. Лицо женщины, стоящей на Планете, было обожжено до черноты. Она медленно подняла руки, приложила ладони к своим страшным щекам. Молчала. Покачивалась.
Пийшу стало ее жалко. Пийш вдруг остро ощутил, как осиротеет Планета, если женщина - последняя из людей - тоже исчезнет.
Он спустился в свою память - в ту ячейку, в которой было знание о женщине. Он взял немного энергии от Кровавого глаза, он взял первоначальный образ женского лица, он заставил энергию впитаться во взятый образ. Затем наложил добытое в памяти на страшную обгорелую маску, спрятанную под ладонями.
- Ты здорова! - сказал женщине мысленно. - Ты такая, как прежде! Она поверила. Отняла руки от лица - красивого, чистого.
- Зачем ты это сделала? - спросил Пийш. - Зачем напала?.. Женщина вгляделась в него. Ее мысли обволокли Пийша, как бы ощупали. Затем рассеялись.
Пийш ощутил, что она поверила его облику так же, как раньше - словам.
- Верни erol - сказала женщина. - Верни моего спутника! Не то я погашу твое светило!
- Да как же я верну? - озадачился Пийш. - Да при чем тут я?.. Сказал и задумался. Ему вдруг открылось, что Действие - сладко. Не менее сладко, чем привычное Недействие. Он уже два раза вмешался в судьбу женщины.
Так что же?.. Вмешиваться и впредь?.. Труден выбор!..
Пока он думал, женщина переместила себя к пещерам, в которых была Безымянная Сила. Женщина встала возле выхода из пещер и - раскрылась. Каждой клеточкой своей, каждой частичкой распахнулась, ожидая. Это было так притягательно! Так маняще! Хоть лети туда и во плоти представай перед ней! Когда из пещеры выметнулся язык черного пламени, Пийш позавидовал ему. Пийш захотел быть на его месте. Но тут же одернул себя, пристыдил. Защищать надо женщину!.. Безымянная Сила налетела, обволокла. Но за миг до того из кожи, из открытых пор выступило жидкое, липкое. Женщина облилась им - с головы до ног.
И еще произошло.
Женщина успела выкрикнуть мысленно:
- Я - твоя! Да! Но и ты - моя!.. Безымянная Сила налетела, обволокла.
И...
Словно оцепенела...
Дрожала... Курчавилась серыми вонючими дымками... Излучала угрозу...
Но слабеющую... Смешанную с тревогой...
Затем попятилась. Хотела попятиться... Но не вышло. Нет, не вышло!
Женщина протянула руки вперед. Сложила ладони ковшичком.
И в этот ковшичек, взбурливая, вспениваясь, неохотно и неостановимо потекла Безымянная Сила.
И текла до тех пор, пока не влилась в женщину целиком. Без остатка...
Пийш был взбудоражен увиденным. Был томим предчувствием чего-то страшного.
На всякий случай он снова воздвиг вокруг себя круговые стены, - как некогда, прячась от людей.
И не напрасно. Потому что женщина вдруг оказалась возле него, -возле той преграды, которую только что воздвиг.
Она изменилась. В глазах появилась черная нечеловечья глубина. Выражение лица тоже стало нечеловеческим, - хотя, вроде бы, все прежние черты были на месте. Видимо, дело было в том, что потерялась, исчезла, заместилась ее людская суть. И лицо было теперь не отражением естества - просто маской на чем-то чуждом.
Женщина слепо пошарила взглядом по преграде, которую поставил Пийш.
- Я знаю, ты здесь! - проговорила мысленно. - Откликнись!.. Пийш таиться не стал.
- Я здесь! - ответил. - Чего ты хочешь?..
- Союза с тобой! Я нападу на него, - женщина указала пальцем на Великое Светило. - А ты поддержишь!..
- Но в чем оно виновато? Не оно, а Безымянная Сила взяла твоего спутника!
- Молчи! Все от Помыслов, а Помыслы - от него!..
Пийш помолчал. Нападать на Светило? Нет, никогда! Но тогда - отвернуться от женщины?
- Я защищу тебя! - пообещал.
И порадовался найденному решению. В защите и Действие, и Недействие соединяются, сливаются.
Женщины возле него уже не было. Она уже была возле Великого Светила.
Делала что-то странное. Повисла над Светилом, раскинув руки, словно желая обнять. И раздавалась, раздавалась во все стороны. Увеличивалась в росте. Разбухала вширь.
Вот уже нет в ней человечьего подобия. Темная туча расползается над Великим Светилом. Под ней бушует огненный шторм. Мириады жгучих стрел срываются, как пена, с огневых волн, вонзаются в Тучу, но та их поглощает и растет, растет.
Вот она уже половину светлоты затянула... Вот уже тонкие белые ниточки с обеих ее сторон остались...
Туча превратилась в пасть. Пасть захлопнулась. Великое Светило оказалось пожранным. Темнейшая Тьма настала. Слепое равнодушное моргание звезд не могло ее рассеять. Ну, и кого тут защищать? Кого оборонять?.. Действовать? Или не действовать?..
Великое Светило помогло найти ответ.
Даже в Темнейшей Тьме Пийш видел, как перекашивалась, как взбуг-ривалась и опадала захлопнутая пасть. Пожранная жертва явно не хотела успокоиться, явно не собиралась умирать.
Пийшу было жалко женщину. Пийша восхищала ее отвага. Ради того, чтобы вернуть своего спутника, она замахнулась на средоточье Всего. Она затеяла перекроить мир. Пусть не одна. Пусть в союзе с Безымянной Силой. Рассчитывая на его, Пийша, поддержку...
Сильная, дерзкая.
Хотя...
Можно ли так-то? Нужно ли?..
Мертвым холодом пахнуло на Планету. Все живое съеживалось, дрожало, издавало жалобные звуки. Холод усилился. Темнейшая Тьма сгустилась, поплотнела, будто желая придушить, задавить Все. И Пийша в том числе.
Звуки замерли. В стылой тишине появилась угроза.
Пиши услышал ее. Ощутил ее приближение. Ужас нахлынул на него.
Там, в пещерах, из которых выползла Безымянная Сила... В пещерах пустых, по мнению Пийша... Что-то там было... Или еще не было... Только готовилось появиться... Что-то настолько чуждое Пийшу и всему, что он знал... Что-то настолько мерзкое...
Ожидание встречи невыносимо... Умереть!.. Умереть? Или действовать?..
Великое Светило помогло найти ответ...
За миг до краха треснула скорлупа, окутавшая Великое Светило. Огненный гнев обнаружился и забушевал в яви.
Клочья Безымянной Силы, словно змеи, наполнили пространство громовым шипением. Они хлестали, хлестали, хлестали по огню. Они жалили, жалили светоносное тело.
Гигантская женщина выделилась из разорванной скорлупы и ногтями, зубами, кулаками пыталась причинить Светилу боль.
Союзники еще не понимали... Еще верили в себя... Но Пийш уже видел со стороны...
За миг до краха, подготовленного коварством Безымянной силы, битва кончилась.
Гигантская женщина вдруг рассыпалась на множество своих маленьких подобий. Каждое подобие, пылая, вопя, корчась, живым факелом полетело на Планету.
Разодранная в клочья Безымянная Сила вдруг затлела как-то по странному. Цепочки многомерных тускло-переливчатых огоньков начали ее прожигать, прорезывать, ослабляя еще больше, расчленяя на совсем уж крохотные лоскутья, жгутики.
Освобожденный огонь Великого светила разбушевался не на шутку. Приливы небывалой мощи, вихри-огневороты заполнили пространство.
Пийш успел заметить, как Безымянная Сила втянулась обратно в пустые пещеры, свиваясь, слипаясь в единый тяж.
Пийш успел крикнуть женщине:
- В Быстрое Время! Уйди в Быстрое Время!..
Но та или не услышала, или не успела.
Пийш успел выхватить Бестелесную сущность женщины из ее горящей плотской оболочки и спрятать в своей памяти.
Пийш успел позвать Говорящий свет и попросить пощады.
Пийш успел замкнуть круговые стены сверху.
И тут на Планету обрушился огненный шквал.
Все, что могло гореть, сгорело. Все, что не могло гореть, сгорело тоже, - настолько велика была ярость нахлынувшего Светила.
Даже пространство и Время вокруг Великого Светила выгорели дотла.
И тут же новыми Помыслами заполнилась пустота. Были они бледными, слабыми, чуть заметными. Совсем не такими, как прежде.
Только частичка Времени осталась возле Пийша. Та частичка, что оказалась вместе с ним за колпаком-преградой.
Время, отдавая себя, как мать - ребенку, усыпило, убаюкало потрясенного, перепуганного Пийша.
Время, как ребенок от отца, беря от Пиита энергию, потихоньку крепло, подрастало. Потихоньку - песчинка за песчинкой - разрушало стены вокруг Пийша.
Когда стены разрушились, время, хлынув, пропитало бледные Помыслы и память Пийша, соединило их. И память Пийша расцветила, оплодотворила окрестности звезды.
Мир возле Великого светила возродился заново. Пийш вновь осознавал себя, вновь понимал, что жив. Но жизнь была иная; не такая, как прежде.
Не он присутствовал в мире. Нет, мир присутствовал в нем.
Все возродилось в этом мире, что был внутри Пийша. Все, кроме людей. Уж слишком они самоуверенны.
Лишь одно исключение сделал Пийш. Захотел возродить женщину.
Именно ее. Только ее одну.
Он попытался. Но не смог.
Его память, развернутая вокруг Великого Светила, утратила женский образ. В той ячейке, где ему полагалось храниться, было другое. Был другой образ.
Образ самого гордого, самого прекрасного цветка. Похожего на гневную звезду. Похожего на женщину.
Пийш пожелал, чтобы образ воплотился. Пийш любовался цветком.
Но ему очень хотелось увидеть женщину.
Очень хотелось...