Сергей Смирнов (18 лет)

ГРУЗ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ
(Приключенческий рассказ)

* * *

Начать с того, что их обворовали. Силин, Петра и Николай вышли из вагона полусонные - ночью было невыносимо душно, и они не выспались.
Вокзальная толчея ошеломила, оглушила. Силин оглядывался, словно искал кого-то. Петра и Николай пялили глаза, как деревенские увальни, впервые попавшие в город.
Город плавал в утренней дымке, как диковинная рыба, растопырившая плавники. Восходящее солнце лежало на всем - на лицах, на стенах, - будто паутинка, будто невесомая пыльца на воде.
К Силину подбежал толстяк с веселым и глуповатым лицом. К его макушке прилип маленький черный котелок. Пиджак был распахнут, по жилету змеилась цепочка дутого золота.
- Вася, родной, наконец-то! - незнакомец распахнул объятия и прилип к Силину.
Силин отстранился.
- Извините, мы незнакомы!
- Да? - удивился толстяк. - Пардон!..
Он приподнял свой котелок и растворился в толпе.
Силин почти сразу почувствовал: что-то не так. Но добрый десяток шагов не мог сообразить, что изменилось. А когда понял, схватился левой рукой за грудь - не было привычной тяжести бумажника во внутреннем кармане.
Петра и Николай остановились.
- Что, болит? - спросил Николай с испугом.
- Товарищи, нас обокрали!..
Силин сообщил это спокойно и даже торжественно. Но, видимо, лицо у него было какое-то не такое. Петра вдруг расхохотался, глядя на него, но быстро оборвал свой смех.
- Толстяк! - догадался Петра.
- Ищи ветра в поле! - сказал Николай.
- Что будем делать? В бумажнике было две тысячи!..
- Может, в полицию заявим?
- У меня и Петры бумаги липовые!
- У Николы паспорт хороший! Студент, одно слово! Пусть он и заявит!
- Да черт с ним, с бумажником!
- Правильно! Аида в гостиницу!..
- Эй, мальчик! - поманил Силин чумазого оборванца-подростка. Оборванец подбежал с готовностью и протянул руку, выпрашивая деньги.
Петра вытянул из кармана медную монету и дал мальчику.
- Ты по-русски говоришь? - спросил Силин.
- Так я ж смоленский! - хрипло сказал мальчишка.
- А как попал сюда?
- Голодали... Христарадничал... Вот!..
- Пешком, значит, досюда?
- Ага! - согласился мальчишка и шмыгнул носом.
- Сколько тебе годков-то?
- Пятнадцать минуло.
- А зовут как?
- Генкой!
- У вокзала кормишься?
- Тута!
- Гостиницы есть близко?
- Есть!
- Проводи нас!..
- А чего ж!..
Мальчишка снова шмыгнул носом и вдруг посмотрел на Силина так озорно и лучисто, что Силин не выдержал - засмеялся.
- Ну, брат, ты глянешь - любую печаль отгонишь!
- Айдате! - скомандовал Генка и пошел вперед.
Силин догнал его и пристроился сбоку. Петра и Николай поспевали, чуть приотстав.
На привокзальной площади толпились извозчики. Все было как в любом российском городе, и все-таки это была Европа. Дышалось хорошо.
Силин мотнул головой на извозчиков. Генка движением руки их отстранил - не нужны.
- Мы, брат, едва приехали - в беду попали! - сказал Силин.
- Обчистили? Я видал! - Генка снова глянул озорно.
- Чего ж не помешал?
- А чего?.. Он этим живет!..
- Так ведь нехорошо!
- Подумаешь! Зато Ферт не жадина!
- Знаешь его?
- Кто ж его не знает!
- А нас тебе не жалко?
- He-a!..
- Думаешь, мы легко деньги стригем?
- Кто вас знает!..
Генка привел их к двухэтажному зданию грязно-желтого цвета. На углах крыши и под каждым окном выпячивались пыльные лепные амурчики. Возле входа висела вывеска, на которой красными буквами, порыжевшими от времени, было выведено: "Hotel Imperial".

* * *

С утра они разделялись и уходили в город поодиночке. Искали продавца, у которого можно было бы купить печатный станок. Небольшой -обязательно небольшой...
Поначалу им не везло. Хозяева типографий отказывались говорить о продаже, едва узнавали, что товар нужен для России. "У русского царя длинные руки"...
Пришлось придумать легенду. Станок, якобы, нужен для университета в Дерпте. И, наконец, в шестой по счету типографии, им повезло.
Типография была жалкой - в сыром и темном подвале. Устало лязгала челюстями печатная машина. На ней, с двух боков, подрагивая, висели керосиновые лампы. Женщина с подобранными в тугой снопик волосами склонилась над наборной кассой.
- Моя жена! - кивнул в ее сторону хозяин. Он был не стар, но горбился, как старик, и глядел подслеповато.
- Разве это нормально, - спросил хозяин у Петры, - что человеку не хочется жить?.. А мне жить не хочется!..
Он уставился на Петру, ожидая реакции на свои слова. Но Петра молчал.
- Почему вы не спросите, как я дошел до такого итога?
- Как же вы дошли? - спросил Петра.
- Это очень обычная история. Смолоду был полон сил и замыслов и верил в справедливость. Но люди думают только о себе. До замыслов, до талантов другого им нет дела. А справедливость существует только для сильных.
- Но вы же были полны сил?
- Все растратил...
- Печатать вы нас научите?..
- Учитесь, пожалуйста!..

* * *

Николай Булычев не мог смириться с воровством. Они жизнью рисковали, добывая деньги. Они должны истратить эти деньги на типографию, на революцию. А тут появляется какой-то Ферт и мимоходом прикарманивает. Бессмысленность, нелепость потери бесили Николая. Вроде как бы посмеялся этот вор над ними, боевиками. Дурачками лопоухими их выставил, которым не революцию делать, а за мамкину юбку держаться. И то, что Силин и Петра смирились, еще вовсе не значило, что он, Булычев, смирился тоже. Он, самый младший, покажет еще товарищам, как надо относиться к таким потерям, он вернет деньги.
Николай рассудил, что легче всего выйти на вора через Генку. А Генку легче всего найти на вокзальной площади.
Рассудил он правильно. Генку от нашел на том же месте, где в первый раз. Независимый и оборванный, Генка стоял у вокзальной стены, сплевывая под ноги шелуху от семечек. Шумный мир вокзала вертелся вокруг подростка, и Генка невозмутимо и зорко наблюдал за толчеей.
- Здорово! - сказал Булычев и встал возле Генки.
- Здорово!
- Сведи меня с Фертом!
- Зачем?
- Деньги хочу вернуть!
- У тебя других много!
- Не мои они, понимаешь?
- Чьи же? Купца?..
- Народ мне их дал! Для революции! Чтобы царя скинуть!..
- Врешь! А бомба есть у тебя?..
- Нету!
- Значит врешь!
- Глупый ты, Генка!
- Чего лаешься-то! У тебя пистоль-то хоть есть?
- Есть!
- А стрельнуть дашь?
- Обещаю!
- Сведу тебя с Фертом! С Васькой, то есть! Но про меня - молчок! Сами разбирайтесь!..
На том и поладили...

* * *

Русский шрифт хозяин обещал достать через кого-то из своих знакомых, и Силин успокоился, расслабился. Все складывалось как нельзя лучше. Станок для типографии они нашли. Навыки работы на нем получают. Со шрифтом хозяин поможет. Оставалось подумать только о доставке. Тут было два варианта: или по железной дороге, или морем, через Ревельскую явку, через Лайме. Но о втором варианте Силин пока что и не помышлял. Он надеялся, что с железной дорогой все устроится...
О том, что удачи его усыпили, Силин понял, когда пришел к хозяину узнавать насчет шрифта. Хозяин был бледен, у него дрожали руки, и бегали глаза.
- Со мной говорил полицейский чин! Вы понимаете, что это значит? Он меня так презирал, что даже формы своей не спрятал, не переоделся в цивильное! И я сказал себе: ты тоже должен его презирать!
- Правильно!
- Правильно или нет, но я возьму с вас за шрифт много денег! Вы рискуете жизнью, я рискую добрым именем!
- О чем спрашивал полицейский?
- Для чего мне нужен русский шрифт! Есть ли у меня родственники в России! Не боюсь ли я попасть в Сибирь!
- Он вас напугал?
- Он напугал меня! И я обещал...
- Что обещали?
- Сообщить о каждом, кто закажет листки подстрекательского содержания!
Хозяин успокоился во время разговора, - руки перестали дрожать, и взгляд уже не блуждал. А Силин почувствовал смутное беспокойство. Так зверь в лесу поднимает голову и настораживается, услышав дальний звук охотничьего рога...

* * *

Хозяин волновался не зря. Он сообразил, что может поиметь дополнительную выгоду, если намекнет полиции, чем занимаются его покупатели. Если полиция отберет у них печатный станок и отдаст ему, то разве он будет возражать! Вот вам и двойная выгода! Станок продан и возвращен. А денежки - в кармане! Комбинация неплохая. Если бы еще и с полиции сорвать какую-то сумму за свою благонадежность...
Хозяин понервничал, потрещал пальцами сцепленных рук, недовольно похмыкал. Эти революционеры были, в сущности, неплохими ребятами. Революция была их бизнесом, они все поставили на революцию, и вот теперь им предстояло проиграть.
Не сказать, что хозяину было очень их жалко. Но также не сказать, что никакой жалости он не испытывал. Хозяин смущался, ему было не по себе. Обозленный полосой жизненных неудач, он боялся нового отношения к жизни, которое вдруг в себе почувствовал. Это отношение формулировалось кратко: "Не быть слюнтяем!"
Бог с ними, с побежденными, в конце-то концов! Ведь их поражение - его победа!
Хозяин сел к столу, обмакнул ручку в чернила и стал писать донос на конкурента, чья типография была через улицу. Послезавтра обещал заглянуть полицейский инспектор - пусть заодно с покупателями займется
и его конкурентом...

* * *

Булычев нарушал дисциплину. Он не должен был заниматься уголовщиной. Ему сейчас надо в типографию идти на обучение, а он торопится следом за Генкой. И верит, верит, что деньги он вернет, и любой грех ему за это простится. Только бы добраться до Васьки-Ферта!
Генка довел его до окраинной улочки. Со взгорбочка, где они стояли, улочка бежала вниз и наискось и вливалась в другую, поперечную. В конце улицы стоял пузатый фонарь, похожий на родного русского городового, и тускло светился.
- Там кабак у фонаря! - сказал Генка. - Лошадиный!
- Как лошадиный?
- Ну морда лошадиная на вывеске! Васька там часто!..
- Спасибо тебе!
- А пистоль у тебя с собой?
- С собой! - Николай хлопнул рукой по боку.
- Ну, бывай, анчихрист!
- Давай пять, Генка!..
Булычев подставил ладонь, и Генка хлопнул по ней. Генке привычно захотелось попросить денег "за труды", но он промолчал...
Булычев пошел вниз по улице, а Генка смотрел ему в спину. "Если оглянется, я уйду!" - подумал Генка.
Но Николай Булычев не оглядывался, и Генка - скок-скок! - от дома к дому двинулся за ним.
Трактир был русский. На вывеске синела грубо намалеванная морда лошади.
Николай толкнул входную дверь, задержался на секунду. В лицо ударило душным воздухом, насыщенным запахами щей, водки, табачного дыма.
Генка, оставшийся на улице, рванулся было к окну, но испугался, что его увидят изнутри. Он притаился за углом ближайшего дома...
Войдя внутрь, Николай поначалу словно ослеп. Глаза после уличного света не сразу привыкли.
Смутные тени его окружили, дергано и размашисто двигались. Сизый дым висел пластами - словно ветви диковинной ели.
Столики были небольшими, на четверых. Некоторые были сдвинуты, и за ними пировали более крупные компании.
Трактир состоял из двух смежных зал. Николай встал у буфетной стойки, и обозрел первое помещение. Васьки-Ферта здесь не было. Чтобы не привлекать внимания, пришлось заказать кружку пива и неторопливо ее выхлебать.
Во второй зале, между окнами, в тени развесистой пальмы, которая росла в обвернутом золотой бумагой ведре, сидел в компании с тремя дружками тот, кто был нужен Николаю. Все были навеселе - стол щетинился пустыми бутылками. Лица раскраснелись и лоснились. Васька-Ферт что-то рассказывал и смачно гоготал, прерывая свой рассказ. По этому гоготу Булычев и нашел Ваську, едва только вошел во вторую залу.
Булычев расстегнул пиджак. Наган был под жилетом - засунут за пояс брюк.
- Чего угодно-с? - подлетел половой.
- Пива вон туда! - Николай указал на компанию Васьки.
- Исполним-с! - изогнулся половой. С тем Николай и подошел к столику.
- Здрасьте, господа! Угощаю вас пивом!..
- А ты кто такой? - приподнялся Ферт, прервав себя на полуслове.
- Да так, приезжий!
- Ну так и проезжай дальше! У нас тут занято!
- Ничего, я помещусь! - Николай подвинул того, что сидел рядом с Васькой, и угнездился на половинке стула.
- Гляди-ка, нахал! - удивился Васька в пространство.
- Не нахальней некоторых! Тех, что деньги на вокзале крадут!
- Это кто же такой нехороший?
- Догадайся, Васенька! Ты у нашего старшого бумажник увел! Серчает старшой!
- Серчает говоришь? Это нехорошо!
- Вот и я про то же! Исправиться бы надо!
- Бумажник что ли вернуть? Федя, не у тебя ли он?..
Федя - лысый, с оттопыренными ушами субъект, в черном костюме-тройке, с галстуком-бабочкой на жилистой шее, - встрепенулся, услышав Васькин призыв. Из каждого кармана он вынимал бумажник, любовался им секунду и прятал обратно. Выражение мечтательности было на лице.
- Любит! Обожает! - сказал Васька, когда демонстрация бумажников закончилась. - А все почему? Все потому, что он - артист в душе!..
- Ты тоже артист! - сказал Николай. - Отдашь ли деньги-то по-добру?..
Он как бы невзначай, как бы разжарев, медленно расстегнул пуговицы на жилете.
Оставалось только выхватить наган.
Выглядел при этом Николай спокойно и расслабленно.
Васька, метнувшийся взглядом за его рукой, не увидел ничего подозрительного.
- Держи карман шире! - сказал Васька.
- Я ведь отберу!
- Попробуй-ка!.. - Васька налился красным изнутри - будто невидимый художник торопливо раскрасил щеки.
- Че ему надо? - спросил Федя. - Че он пристал?..
- Сейчас отстанет! - пообещал Васька и рванулся на Николая.
Но Николай чуть-чуть опередил его. И Васька, рванувшись, напоролся животом на неприятный предмет - на дуло нагана.
- Ишь ты! - удивился Васька и плюхнулся обратно на свой стул. Сосед Николая дернулся было. То ли бежать собрался, то ли на пришлого кинуться.
Николай саданул его локтем в бок и попросил:
- Сиди, дядя, тихо!..
- Неужто убьешь меня? - поинтересовался Васька.
- Зачем убивать! Получу свои деньги и попрощаюсь!
- Дай ему, Федя, два куска! Уважь чужую смелость!..
Федя нахмурился, но безропотно полез в карман, достал пачку ассигнаций и начал отсчитывать сторублевки.

* * *

Николай потянулся к деньгам левой рукой, взял их и засунул в карман пиджака. Карман оттопырился и дернулся.
И тут Васька напал на Николая - как-то так ловко дернулся, что дуло нагана оставил сбоку. И сосед справа тоже напал: притиснул Булычева к Ваське и елозил по боку ручищей - не мог, видно, нащупать в спешке Николаеву "пушку".
Вот когда пригодилась Николаю Булычеву японская борьба. Николай начал изучать ее в гимназии - когда впервые понял, что его путь -путь революционера. У него был потрепанный самоучитель, купленный у одного гимназического шалопая. Николай отрабатывал приемы на младшем брате. Он очень старательно занимался.
И теперь прилежание приносило свои плоды. Подметкой башмака Николай старательно ударил по ноге соседа справа. Тот взвыл и отпрянул.
А с Васькой было еще проще. Николай выставил указательный палец правой руки, и Васька в своем движении наткнулся на его палец надгру-динной ямкой.
Крепко напоровшись на палец Николая, Васька-ферт выпучил глаза, захрипел и стал ртом хватать воздух.
Николай передвинул наган под ремнем, - поближе к правой руке, - и тогда только встал из-за стола.
Одновременно с ним поднялись двое Васькиных компаньонов и еще четверо - из-за соседнего столика. Да еще половой - дородный малый с отвисшими, как у бульдога, щеками, - шел на Николая с выражением нехорошей решимости на лице.
"Стрелять, наверное, не будут! - подумал Николай. - Вхолодную постараются взять!.."
Он отодвинулся к окну, а те - враги - подходили неторопливо. Их было много, и они не боялись Николая.
А Николаю вдруг стало страшно. Он пожалел, что сюда пришел. "Убьют ведь!" - подумал тоскливо.
Тут ему вспомнился фильм с участием Макса Линдера, который они - Силин, Петра и Николай смотрели на днях после работы в типографии у печатного станка.
Он выстрелил в злодея, который был всех ближе, и спиной упал на стекло. И вместе со стеклом, вместе с рамой, окруженный сверкающими осколками, вывалился на улицу.

* * *

Тут же он вскочил на ноги и встряхнулся, словно пес после купания.
Неподалеку кто-то свистнул залихватски. Николай увидел мальчишку - тот высунулся из-за угла и делал призывные жесты руками. Николай подбежал к нему.
- Генка! Ты зачем?..
- Тикаем! Я выведу!..
Генка бросился бежать, быстро свернул в какой-то переулок. Николай еле поспевал следом за ним.
Свернули еще и еще раз. Погоня, если она и была, безнадежно отстала.
- Ну, Генка, спас ты меня!
- Ты и сам с усам!..
- Подглядывал, да?
- Не-а! Гулял рядом!
- Хочешь быть революционером?
- А че, ты примешь?
- Я бы мог! Но не дорос ты еще!
- Ишь какой! А сам-то - не гренадер!
- Не обижайся! Спасибо тебе!..
Николай пожал Генке руку и отправился к своим. А Генка, едва успел отойти на пару шагов, наткнулся на господина в сером клетчатом костюме и сером котелке.
- Эй ты, постой-ка! - сказал господин.
- Че надо?
- Ты знаешь этого, с которым говорил?
- Не-а! Случайно встретились!
- Куда он поедет? Не говорил?..
- А на што ему мне говорить!..
Генка отвечал, а сам смотрел во все глаза - старался запомнить это лицо. Но лицо было очень обыкновенным и не запоминалось.
- В разговоре он никого не упоминал? Имена или названия?
- Не говорил он никаких названий! Провалиться мне, если вру!
- На-ка вот!.. - собеседник сунул Генке мелкую монету. - Если что узнаешь, беги в Управление полиции! Не пожалеешь!
- А кого спросить?
- Инспектора Стронга! То есть, меня!..
Генкин собеседник улыбнулся, - вернее, сделал улыбку. И Генка тоже
в ответ улыбнулся старательно.

* * *

Силин пришел в ярость, когда Николай Булычев выложил перед ним деньги и рассказал про своим похождения.
Брови у Силина встопорщились и стали похожи на двух забияк-воробьев. Кулаки у Силина сжались, весь он словно навис над Булычевым.
Николай был растерян, чувствовал себя нашкодившим мальчишкой, не знал, как себя вести. Он ожидал похвал, удивления. Ведь он же победил, он же вернул деньги!..
Силин сдержал себя, только скрипнул зубами и сказал с чувством:
- Дать бы тебе, Николка, тумаков хороших!.. Спасибо, если этот Васька тебя искать не станет!
- Пускай ищет - я не боюсь!
- Дурак ты! Вот ей богу, парень умный, а дурак!
- Да что изменилось-то?
- Полиция теперь по нашему следу пойдет! Надо тебе исчезать срочно!
- А вы как же без меня?
- Да уж как-нибудь, "благодетель"!
- Ну извините!
- Ладно, топай в типографию! Да никуда не сворачивай!..

* * *

Путь в типографию вышел опять не гладким. Булычев обратил внимание на типа в сером клетчатом костюме, который неотвязно следовал за ним. Булычев попытался сбить его со следа, попетлял, несколько раз поворачивал назад, но тип, как заколдованный, висел у Булычева на хвосте, а в нужные моменты мгновенно растворялся в толпе.
Тут еще Генка откуда-то вынырнул, зашагал рядом, щепча на ходу:
- Вон тот, серый, сзади, - полицейский! Инспектор Стронг! Он про тебя спрашивал!
- Отвлеки его! - попросил Булычев.
- Сделаю!..
Генка отстал и кинулся к "серому", крича во всю глотку:
- Эй, господин!..
Полицейский остановился и подождал Генку с досадливой миной на лице.
- Чего тебе?
- Я видел сейчас этого! Которого ищете! Только хотел вам звонить и вдруг вижу - вы сами!..
- А по уху желаешь?
- За что? Для вас пыхчу, а вы!..
- Пошел прочь!..
- Понял!..
Генка ретировался, а "серый", сколько ни вертел головой, Булычева не видел. Но, похоже, его это не огорчило, - даже еле приметная усмешка мелькнула на неподвижном лице.

* * *

"Что же делать? - думал Силин. - Ах Николай, мальчишка! Поиграться хочет, покрасоваться! Жаль, я этого раньше не понял! Отослать его просто, но нам без него не сдюжить! А использовать его - слишком заметен! Ах студент, студент! Каша у тебя в голове! Хотя и мы не сразу, конечно, поумнели! Присматривать надо было за парнем крепче, спрашивать с него строже! Но как же быть сейчас? На железную дорогу теперь не сунешься - зацапают сразу! Придется идти на явку, местных товарищей тревожить. Нехорошо это, у них своих дел по горло! Но другого решения не вижу!.."
Силин вышел из гостиницы, проверил, нет ли слежки. Слежки не было, следили почему-то только за Булычевым. Силина это и удивляло, и приводило в недоумение. Какие-то у здешней полиции непривычные приемы работы.
Силин еще раз проверил, нет ли хвоста, и направился в сторону порта...

* * *

Петра Лешаков недоверчиво относился к интеллигенции. Вечно они, эти интеллигенты, во всем сомневаются, всякий простой вопрос так запутают, что черт ногу сломит. Ничего своими руками не умеют сделать, за всяким пустяком идут к рабочим.
И все-то они, интеллигентики, пытаются понять, объяснить, растолковать. Но прямо глядеть не умеют, обязательно и сбоку, и сзади норовят глянуть. Так у них все получается, а, вроде бы, и не совсем так. Потому, а, вроде бы, и не совсем потому.
Петра не любил этой неуверенной многозначности, этого толчения воды в ступе. Все, в его представлении, должно быть ясно, и все должно быть решено до конца.
Вот рабочие, вот капиталисты. Это враги. Жизнь - борьба между ними. Революционеры - передовой отряд рабочих. Для интеллигенции же места в этой схеме не находится. Ни к тому, ни к другому лагерю она полностью не примыкает. Хотя к буржуям она, конечно, ближе, чем к рабочим...
С Николаем Булычевым Петра близок не был, хотя внешне их отношения были товарищескими. Несмотря на то, что они были одногодки, Петра казался себе более старшим, более умудренным, самостоятельным. Так оно, в сущности, и было. С малых лет Петра вкалывал на заводе. Начинал выпивать, отчаянно дрался. Был бы его путь обычным - тяжелым и мутным, да встретились умные люди. А ведь они - тоже интеллигенты. Неужели он сам ничего бы не понял?..
Петра тянул свою революционную лямку спокойно и деловито. А Николай, в представлении Петры, все время норовил шатнуться в сторону. Николай был ненадежным пристяжным - все время пытался на бегу глянуть в сторону и ухватить клок травы с обочины. Очень хотелось Петре спросить у Николая: "Почему ты с нами?"
Постеснялся...
Поначалу рассказ Николая о возвращении денег вызвал у Петры восторг. Впрочем, Петра тут же устыдился. Значит, и у тебя хватает ветра в голове, упрекнул себя Петра. Значит, и ты ради сумасбродства можешь бросить товарищей и забыть о дисциплине?..
Сравнение себя с Николаем, узнавание себя в студенте, сделало Петру особенно нетерпимым к проступку Булычева.
- Что будем делать со студентом? - спросил Силин.
- Отослать его назад! Из боевой группы - исключить!
- Отослать его надо, согласен! Только не просто так отослать, а с пользой для дела!..

* * *

Увидев Лайме, Петра в первую минуту онемел и рот раскрыл. Девушка оценила его гримасу - прыснула в ладошку. Опомнившись, он выпалил условную фразу:
- Я за треской для хозяина!..
- Ваша треска готова, извольте забирать!..
Встретились они в маленькой рыбацкой хибарке, затерявшейся среди портовых задворков. Бедность повсюду одинакова, и хибарка возле моря чем-то походила на домик Петры, в котором Лайме чуть было не попалась в лапы к жандармам. Грубый самодельный лежак. Половики. Сундук у стены. Кособокая печурка собственной кладки.
- Судно готово?
- Шхуна ждет. Лодка с гребцами - тоже.
- Нам нужно удалить хозяина типографии. Хотя бы на пару дней!
- Можно прислать ему письмо. Скажем, из Тарту. Есть, мол, крупный заказ...
- Годится!
- Я сама займусь. Напишу и поручу знакомому моряку отправить из Тарту.
- Вот спасибо!..
Петра замолчал, но уходить не торопился. Уходить ему просто-напросто не хотелось. Ему было хорошо рядом с Лайме. Он не думал о том, что любит ее. Он любил свою жену, Машеньку, и знал, что будет ее любить всегда...
Петра и Лайме сидели у моря и молчали. Ветра не было, и зеркальная поверхность чуть колыхалась как туго натянутая голубая простыня. Это безветреное море, это совместное молчание объединяли их лучше любых слов.

* * *

Хозяин типографии был напуган. Он был радостно напуган, многословен и суетлив.
- Подумайте только, - брызгая слюной, говорил он Силину, - после стольких неудач, и вдруг судьба мне улыбнулась! Станок я продал, деньги получил! За упаковку и доставку отвечаете вы! ("Надеюсь, он не на долго к вам перейдет!") Вы мне помогли отпечатать несколько заказов. Вы учились, и мне от этого прибыль! И теперь - вот это письмо! Здесь такой крупный заказ, что я боюсь поверить!..
Хозяин расчувствовался - глаза повлажнели, и нос покрылся мелким бисером пота. Он достал из настенного шкафчика, который раньше никогда не открывал, пузатую невысокую бутылку из толстого зеленого стекла. Достал две рюмки, похожих на половинки яйца. Осторожно налил в рюмки желтой жидкости. Протянул одну рюмку Силину.
- За мой завтрашний отъезд! - провозгласил хозяин.
Силин выпил и невольно поморщился. В рюмке был самогон и отнюдь не лучшего качества.

* * *

Работали бешено и без отдыха. Насмерть работали. Торопились до утра кончить дело.
Силин и Петра копали землю. Николай Булычев похаживал молотком по доскам - подгонял одну к другой, вколачивал гвозди.
Рубахи тлели от пота и телесного жара. Желваки мускулов катались по рукам и по спинам, словно гонялись друг за дружкой.
Большой город спал. Сон его не был тихим - слышались то шаги, то голоса, то выкрики пьяные, то грохот поспешной телеги.
А тут, во дворике возле типографии, горбатился черный, словно закопченный, сарайчик. Жена хозяина разрешила им тут быть. До завтра только разрешила. Завтра, велела, чтобы сарай очистили.
А сделать им надо было не только то, что разрешили, но и другую, самую важную для них, работу...
Дыхание в глотках свистело. Перед глазами колыхалась прилипчивая серая муть. Боль металась по жилам да по костям - жгла изнутри крапивными укусами. Но азарт этой каторжной работы был сильнее всего. Ее надо было сделать, чтобы не пострадало другое, самое важное, дело. Дело, ради которого они готовы были умереть...

* * *

Грузились они шумно. Ломовик подогнал свою телегу во двор, к сараю, и вчетвером - вместе с извозчиком - они еле-еле вытянули громоздкий ящик наружу, еле-еле вгромоздили на телегу.
Как выехали на улицу, Николай все поглядывал - тут ли инспектор Стронг, следит ли. Да что-то не было видать постылого знакомца. Николай забеспокоился, заерзал.
- fie мельтеши, Коля! - попросил Силин. - Он в поезде будет!..
И словно в воду Силин поглядел. Они сдали груз на вокзале, получили квитанцию, занесли в купе чемодан Булычева и через одну дверь от их купе увидели инспектора. Он сидел на диванчике в своем неизменном сером костюме. Ногу положил на ногу и делал вид, что читает книжку.
Булычев хотел поклониться, когда проходил мимо. Но рядом были товарищи, они его недавно ругали за мальчишество и не ведали, что он готов совершить новую выходку...
Они разместили в купе вещи и вышли втроем на платформу.
- Видели? - спросил Булычев.
- Так и должно быть! - сказал Силин.
Свисток прозвучал, семафор далеко впереди поднял руку, паровоз окутался шипучим облаком и тихо сдвинул с места вагоны.
- Па-апрашу!.. - пригласил бородатый проводник, взойдя на подножку. Они все трое шли по перрону вровень с вагоном. Проводник смотрел неодобрительно и молчал.
К концу перрона они уже бежали. Николай схватился за поручень, впрыгнул в лязгающий мир вагона, исчез в его нутре и не оглянулся. Силин и Лешаков остановились и перевели дух. Петре Лешакову показалось, что занавеска в "полицейском" купе чуть приподнялась. Но он не мог бы поручиться, что и впрямь увидел это...

* * *

Николай Булычев сидел в своем купе и радовался, что нет попутчиков. Принесла бы нелегкая какую-нибудь старуху или какого-нибудь старика. И сиди тогда бы, ублажай их. А Николаю подумать хотелось. Впервые он почувствовал, что между ним и товарищами есть разница, что он - не такой, как они. Впервые ему ясно вдруг стало, что он пошел в революцию не по убеждению, а потому, что геройства искал, острых ощущений. Разве могли быть названы такие мотивы достойными? Он играет в революцию, как в азартную игру. Нехорошо это...
От размышлений его оторвало царапанье за окном. Он отдернул занавеску и увидел, что поезд мчится уже за городом, а сверху к окну прилипли чьи-то босые ноги в холщовых штанах и шарят, царапают по стеклу.
Николай открыл окно, и ноги это почувствовали. Они на секунду замерли, потом оказались внутри купе, и через несколько секунд перед Николаем стоял Генка и смотрел и смотрел невозмутимо и в то же время - с вызовом.
- Ты как?.. - спросил Николай. - Ты зачем?..
- Закрой окно - простудишься! - сказал босяк. Николай послушно закрыл окно.
- Домой хочу! - сказал Генка. - Возьми с собой! Пожалуйста!..
- Как ты здесь-то очутился?
- Вы с одной стороны садились, а я - с другой!
- Куда?..
- Куда-куда!.. На крышу!..
- А потом?..
- Потом к тебе слез! Неужто не ясно?
- Как слез-то?
- Веревка у меня была. Один конец на крыше к трубе привязан. Второй у меня в руках.
- Что же с тобой делать?
- С собой возьми!
- Нельзя, брат!
- Из-за революции твоей? Так я твой помощник буду!
- Билета у тебя нет! Одет ты... сам видишь!
- Я спрятаться могу!
- Куда?
- Под лавку! Или обратно, на крышу!..
Булычев хотел рассердиться, но, открыв рот, вместо того, чтобы рассердиться, - рассмеялся.
- Что мы, в конце-то концов, рабы что ли этой дисциплины! Правда, Генка?
- Правда!
- Только чур - любого слова моего слушаться! Понял?
- Да я всегда!.. Да я пожалуйста!..
Николай потрепал Генку по голове и вышел в коридор. Бородатый проводник как раз чай разносил. Он-то и был нужен Булычеву.
- Вот что, любезный! - сказал Николай. - Я тут прислужку нанял! Ты возьми на него билет и одежи какой-нибудь купи! Поприличней!..
- Сделаю, вашбродь! Несумлевайтесь!..
- Успеешь на остановке-то?
- Как не успеть! Мы, тверские, расторопные!..
Проводник, и в самом деле, хорошо успел. И Генка после остановки ехал, как полноправный пассажир - при билете и в чистой незатрепанной одежке.

* * *

Слежки за ними не было. Силин был достаточно опытен, чтобы точно это определить.
Из того же сарая на того же ломовика погрузили точно такой же ящик, с каким уехал Булычев. Уехал и увез инспектора Стронга...
На безымянной песчаной косе возле порта ящик выгрузили. Тут уже лодка ждала - с широкими бортами и деревянным настилом на корме -для груза. В лодке сидел цыганистого вида, чернявый, как галка, контрабандист. Он безразлично смотрел, как ящик переносят в лодку и устраивают на корме.
Ломовик получил плату, развернулся и укатил.
- Со мной пусть один едет! - разлепил губы контрабандист. - За остальными вернусь!..
Петра посмотрел на Силина вопросительно. Силин кивнул. Петра уселся в лодку, и лодка, почти не проминая воды, поползла, как божья коровка, по безветренному, бархатно-голубому простору.
Силин и Лайме смотрели, стоя на берегу, как медленно, еле заметно выползают из-под лодки маленькие сонные волны.
Ближе к горизонту лежали необитаемые островки, поросшие кустарником и кривыми березками. Их было много, между ними хорошо было прятаться. Где-то там, за островками, ждала шхуна контрабандистов.
Лодка - маленькая точечка - слилась с островками, исчезла. Силин вздохнул, и Лайме сочувственно тронула его за плечо.
- Не надо переживать! Скоро и мы там будем!..
- Скорей бы! - сказал Силин.
В присутствии Лайме он не стеснялся показывать слабость, а при товарищах никакой слабости себе не разрешал. Силин щурился, напрягал глаза - хотел первым увидеть возвращавшуюся лодку. Но этого не случилось. Лайме первой заметила лодку и молча протянула правую руку вперед, указывая Силину, куда надо смотреть...

* * *

На шхуне было трое контрабандистов - вместе с тем лодочником, что перевез груз и людей с берега. Все трое черные и молчаливые.
Они поглядывали на Лайме неприязненно. Петра знал о морском поверье: женщина на борту - к несчастью. И Силин, и Петра просили Лайме остаться на берегу. Но Лайме наотрез отказалась. И как раз из-за контрабандистов, как она пояснила. Контрабандисты были вне партийных интересов, они были ненадежны, только крайняя необходимость заставляла прибегать к их помощи.
- А у меня есть веревочка, чтобы их держать! - сказала Лайме. Что это за "веревочка", она не открыла.
Только на второй день плавания до Силина и Петры дошло, что один из контрабандистов - отец, а остальные двое - его сыновья. Они почти не разговаривали. Отец шевельнет рукой, и кто-то из сыновей тут же бросается выполнять безмолвный приказ: ставить или убирать паруса, вымерять глубину или еще что-нибудь.
Шхуна была двухмачтовая, и между мачтами располагался единственный трюм. Трюм был небольшой; заветный ящик занял его почти целиком.
Силин испытывал беспокойство, не видя ящика. Ему все время хотелось подойти к трюму, открыть его и заглянуть внутрь...
Делать им, пассажирам, было нечего. Петра отсыпался в маленькой каюте, где висели две койки. Силин стоял на корме, смотрел на море и время от времени - несмотря на запреты, данные себе, - прилипал глазами к пространству между мачтами.
А море было мягким и ласковым. Шхуна словно висела на огромной высоте - между двумя голубыми безднами. У Силина порой кружилась голова. Он напоминал себе, что они плывут, а не летят, - и под ними реальная, плотная, текучая вода. Тогда головокружение проходило. Но глаза упорно его убеждали, что под ним таинственное зыбление невесомого тумана.
Лайме занималась прозаическими делами - чистила картошку, сидя на корме возле Силина. Моря она словно не замечала.

* * *

А ночью налетела буря. Каюта словно взбесилась и стала переваливаться с боку на бок, подпрыгивать и падать.
Силин и Петра вылетели из коек, потом, перекатываясь и перелетая, добрались до лесенки, ведущей на палубу. Они сели на пол и вцепились в лесенку. Подниматься наверх они и не думали, потому что наверху был котел, и судно в нем варилось и стонало от боли. Ветер что-то выревывал сиплым басом. Ни Силин, ни Петра не думали, что у ветра может быть такой голос. Петра глядел в крошечный иллюминатор и видел, что тьма за стеклом то и дело освещается вспышкой пены, и очередная волна, как седая злобная старуха, впивается в шхуну и трясет ее, стараясь разодрать на куски.
А Силин, сидя на полу, думал о том, что Лайме нет в каюте, и значит -она там, наверху. Она, видимо, раньше всех почувствовала приближение бури и вышла, чтобы помочь контрабандистам. И надо бы ему тоже подняться и выползти наверх. Но сделать это нет никакой возможности, потому что ноги совсем отказали, и нет никакого представления о том, где верх и где низ, и голова кружится так неприятно, что впору ее разбить об эту лесенку, за которую он держится.
Очень долго длилась эта сумасшедшая пляска. Лестница поначалу спасала Силина и Петру, но море быстро перестроилось и стало бить людей об лестницу, и они покорно принимали эти удары, только стонали изредка. Ничего кроме покорности им не оставалось. Им надо было покорно выстоять, покорно выжить.
Потом ветер стих - сколько часов он бушевал? Море уснуло, и седые старухи больше не заглядывали в иллюминатор.
Измотанные, одуревшие, Силин и Петра спали, не выпуская лестницу из рук. Потом дверка наверху скрипнула, и в каюту вместе с брызгами и холодным воздухом влетел контрабандист - самый старший. Силин и Петра проснулись и, лежа, глядели на "отца".
- Где Лайме? - спросил Силин.
- Она выпала за борт! - сказал контрабандист на чистейшем русском
языке. - Ее смыло волной!..

* * *

Николай Булычев нервничал. Он нервничал столь сильно, что Генка это заметил. Правда, Булычев не открыл Генке причину своих переживаний. Но Генка видел, что старшой не в себе, и тоже переживал. Генка боялся, что Булычев передумает и не возьмет его с собой. У него ведь, у Генки, нет никаких бумаг. Булычев, правда, сказал, что на границе изобразит его своим несовершеннолетним слугой и сунет кому надо и сколько надо, чтобы Генку "не заметили"...
Николай Булычев нервничал. Он думал, что их отвлекающий маневр не удался, думал, что инспектор Стронг потому так пассивен - сидит и сидит в своем купе, - что разгадал их игру.
Николая грызло чувство вины. Он своей дурацкой вылазкой за деньгами осложнил жизнь товарищам, привлек внимание полиции к себе и к ним.
Эта уловка с двумя ящиками и двумя маршрутами должна была его вину искупить. Но враг ничем не показывал, что клюнул на удочку.
Если бы инспектор устроил хоть какой-то демарш, хоть как-нибудь попытался бы спровоцировать Николая, тогда можно было бы успокоиться. Но быть долго в неведении, вести игру только от себя, с одного конца, не видя и не чувствуя противника, - этого Николай не мог. Ему стали являться в голову фантастические проекты: вроде того, чтобы придти в купе к инспектору с наганом и потребовать объяснений. Но оружия у него не было, эта грустная реальность сердила, выбивала из колеи. Как-то ничего не придумывалось без оружия, ничего не складывалось...
На пограничную станцию прибыли ранним утром. В небе едва-едва наметилось робкое прояснение. Серая муть висела между домишками и липла к стеклам вагона.
Николай глядел на перрон, освещенный двумя фонарями. Им овладело предчувствие событий, предчувствие перемен. "Вот еще! - подосадовал он на себя. - В суевера превратился!.."
Генка спокойно посапывал, и Николай позавидовал его спокойствию. Слух у Николая обострился, все было внутри напряжено. Он не то что-бы явственно услышал, - скорее ощутил, что по коридору движется человек, и человек этот старается не производить шума.
Возле двери их купе человек остановился. Затем, крадучись, двинулся дальше, а Николай вздохнул облегченно. В одну секунду его тревоги, его сомнения развеялись. Он ехал не зря. Он отвлекал на себя внимание.
Темная фигура метнулась по перрону от их поезда, и Николай узнал инспектора Стронга. Затем деловитые люди высыпали неторопливо из вокзального здания. Они вытянулись в цепь вдоль вагонов. Жандармы...
"Сейчас придут арестовывать! - подумал Николай. - А Генка? Что с ним будет?.."
Николай толкнул Генку в бок, и тот открыл ясные глаза - будто и не спал.
- Где твоя веревка?
- На крыше осталась!
- Быстро полезай туда! И спусти веревку мне!
- Чо случилось-то?
- Первое твое дело для революции! Вот чего!..
Николай приоткрыл дверь купе, выглянул в коридор. Никого не было, и Николай страстно взмолился, чтобы еще пять минут никто не появлялся. Он открыл окно, пропустил мимо себя Генку, и юркая фигура подростка в новом костюмчике ввинтилась в прямоугольник серого неба, дрыгнула ногами и вознеслась, будто на невидимых крыльях.
Потянулись томительные секунды. Николай прикусил губу. Ему хотелось рвануть дверь купе и глянуть назад, на перрон. Там уже, небось, появился Стронг в сопровождении жандармского чина и вышагивает торжественно к нужному вагону...
Если бы Николай остался в купе, что бы ему было?.. Да ровным счетом ничего! Его бы препроводили к его грузу, к неудобному и тяжелому ящику. Затем, соблюдая все юридические формальности, ящик бы вскрыли. И нашли бы там... нашли бы там землю, нарытую в сарае у хозяина типографии. Почему в ящике земля? А почему бы ей там и не быть? Может, это священная для меня земля, с которой я, господа, не могу расстаться! Разве я нарушил какие-то правила? Разве я не заплатил за провоз груза?..
Так бы, наверное, все произошло. Но ищейки бы сразу поняли, где правильный след, и помчались бы догонять Силина и Петру. Но Николай Булычев так скоро их не отпустит! Если они придут и не застанут Булычева, значит, они уверятся, что Николай виновен, что он - искомый злоумышленник. Уверятся, и будут продолжать его преследовать. А товарищи выиграют столь нужное для них время...
Хорошо, что пришла Николаю мысль о Генкиной веревке!..
И веревка вот она - опустилась и призывно махнула хвостиком. Николай вылез в окно, подражая Генкиным движениям. Тренированные руки быстро подтягивали вверх послушное тело...

* * *

- То есть, как это смыло за борт? - переспросил Силин.
- Была сильная волна! - сказал старик.
- А вы куда смотрели?
- Мы ничего не могли сделать!
- А может, не хотели?..
Контрабандист оставил этот вопрос без внимания. Он потоптался возле Силина, сплюнул на пол и сказал мрачно:
- Вы нам должны деньги!
- О чем вы? Вам заплачено полностью!
Силин поднялся, кряхтя. И Петра поднялся. Лица у них были зеленые, измученные.
- Обстоятельства изменились! Нужно еще по сотне с каждого из вас!
- А если не дадим?
- Полиция даст больше!
- Собаки! - сказал Петра.
- Мы честные контрабандисты! Просто обстоятельства изменились!
- Мы заплатим! - сказал Силин.
- Хорошо!..
Старик расслабился, и Силин подумал, что стариком-то его и называть неудобно - вон какая мускулистая и гибкая фигура.
Силин вытащил из внутреннего кармана бумажник, - желтый бумажник из крокодиловой кожи, купленный взамен украденного, - и отсчитал три сотенных.
- Хорошо! - повторил старик и спрятал деньги в свою одежду.
Он бросил безразличный прощальный взгляд и взошел по лесенке... Развиднелось. Через прореху в тучах прорвалось щедрое солнце и уронило золотой квадрат на пол каюты.

* * *

Время тянулось неощутимо. Хоть бы звоночки какие были в конце каждой минуты!
Николай Булычев лежал, уткнувшись носом в вагонную крышу. Лежал и сомневался. Может, зря он затеял бегство из вагона?
Если сейчас, не найдя его, жандармы сразу кинутся к его грузу... Что тогда? Все тогда зря! Нисколько он не затянул гонку за собой!
Но Николай верил, что груз для ищеек - дело второе. А первое дело -тот, кто вез этот груз...
Внизу на перроне слышались голоса. Откуда-то из-за вокзала долетали отрывистые свистки. Под крышей вокзала клубился туман паровозного дыхания. Повернув голову вбок, Николай видел, как тяжело ворочаются клубы пара, как перекатываются на них тусклые отсветы фонарей.
Генка приткнулся рядом и посматривал радостным круглым глазом. Николая эта мальчишеская радость раздражала. Тоже, игрушки нашел!..
- Некуда ему деться! - сказал кто-то.
- Окно в коридор открыто! Он через окно сбежал!..
Голоса удалялись, и внятная речь превращалась в бормотание.
- Пройти по составу! - приказал чей-то новый голос некоторое время спустя.
- Слушаюсь!..
И снова неясный гул, шипение пара, шаги, свистки.
- Дай куртку! - вдруг шепнул Генка в самое ухо.
- Зачем?
- Я убегу, они за мной! За тебя сойду, росток-то у нас почти один!
- А поймают?
- Ну и что! Бока намнут! Не впервой!
- А потом как же? Ведь не найдешь меня! ~ А ты скажи, как найти!..
Николай шепнул в Генкино ухо адрес Оружейного завода. Затем перекатился с боку на бок, выбираясь из своей студенческой куртки. Генка в нее влез, деловито подвернул рукава, осторожно спустил веревку, и словно ветром его сдунуло.
Николай поднял веревку и лежал, вслушиваясь.
Через несколько минут на перроне кто-то громко крикнул:
- Вот он!..
Другие выкрики послышались, начался гвалт.
Шум удалялся, ослабевал. Паровоз, который попыхивал неторопливо, вдруг зачастил, заволновался. Видно кто-то разрешил ему проснуться, и он приходил в себя, потягивался, удивлялся - почему это он так долго спал?..
- "Неужели сейчас поедем?" - подумал Николай.
- Да! Да! - пропыхтел паровоз, и крыша вокзала поплыла над Николаем.
Николай не удержался - осторожно приподнял голову и окинул взглядом перрон. Он увидел знакомый ящик - целехонький, невскрытый. Возле него застыл жандарм.
Николай опустил голову...
Поезд вырвался под открытое небо.

* * *

Силин и Петра вышли на палубу. Они были мрачны - не могли при- выкнуть, что Лайме - нет.
Контрабандисты оживленно переговаривались. Ни Силин, ни Петра не знали их языка.
Волны были фиолетово-серыми. Они плыли одна за другой с неутомимой равномерностью хорошо отлаженного механизма.
Над волнами висели фиолетово-желтые тучи, истерзанные, искром- санные недавней бурей.
Справа было чистое небо. Оттуда, неправдоподобно яркое и большое, светило солнце. Наклонные столбы света упирались в тучи и волны.
А слева... Слева дым, словно волчий хвост, висел между небом и морем. Силуэт судна был прилеплен к этому хвосту. Такой он был стремительный, легкий...
- Миноносец, по-моему? - сказал Силин.
- Вроде бы! - согласился Петра.
Контрабандисты что-то кричали друг другу и оживленно жестикулировали. Младшие тыкали пальцами в сторону Силина и Петры. Старик доказывал что-то свое.
Любому, даже не моряку, было понятно, что судно стремительно приближается. Шхуна не могла остаться незамеченной.
Силин и Петра переглянулись. Неужели миноносец остановит шхуну? Неужели столько усилий - псу под хвост?..
На миноносце прозвучал выстрел, и взвились разноцветные флажки.
- Предлагают остановиться! У них есть для нас какое-то сообщение! - сказал старик.
- Если обнаружат груз, мы будем стрелять! - сказал Силин. Старик мрачно поглядел на него, но ни звука не вымолвил. Сыновья старика, повинуясь движению его руки, спустили паруса, и шхуна остановилась, покачиваясь.
От миноносца отвалила шлюпка и, взмахивая тремя парами весел, понеслась к шхуне.
Петра сунул руку в карман. Сыновья старика придвинулись к Петре.
- Смотрите, кто в шлюпке! - сказал старик.
Силин поставил ладонь козырьком над глазами. Петра сощурился и стал похож на монгола.
- Лайме? - сказал Петра неуверенно.
- Она! - подтвердил Силин.
Лодка подлетела к борту. Первым по лесенке, свисавшей с борта, мигом поднялся молоденький мичман. Улыбка играла на его девически розовом лице.
Мичман кивнул головой всем присутствующим и тут же повернулся к ним спиной. Он перегнулся через борт и, протянув руку, помог Лайме ступить на палубу шхуны.

* * *

Юный мичман восторженно поведал о том, как они выловили из моря эту "русалку", эту "нимфу", эту "наяду". Он восхитился стойкостью шхуны, не утонувшей во время шторма.
Осматривая шхуну, он только на следы шторма внимание и обращал. Больше ничто его не интересовало.
После осмотра он душевно со всеми распрощался, условился о встрече с "наядой" и отбыл на своей шлюпке. Силин и Петра, облегченно вздохнув, проводили его глазами...
В тот же день они высадились в условленном месте. Их ждала телега с сеном. Возница - местный товарищ - помог выгрузить ящик и водрузить его на сено.
Лайме простилась с Петрой и Силиным. Силин отошел к телеге, сел рядом с возницей. Оглянулся.
Лайме была у лодки. Что-то тихо говорила контрабандисту.
Петра стоял на месте - спиной к Силину. Силину вдруг захотелось увидеть его лицо.
Затем Лайме тихими шагами, словно во сне двигаясь, подошла к Петре, обвила его шею руками...
Силин отвернулся и сгорбился. Ему вдруг показалось, что он очень замерз...

* * *

На станцию они прибыли за десять минут до прихода поезда.
Едва успели разгрузиться и приобрести билеты, как услышали гудок.
Ящик стоял на перроне. Тяжелый, основательный - воплощение сбывавшихся надежд...
Ехать надо было еще двое суток. Много тревог было впереди.
Они еще не знали, что довезут груз благополучно.
Еще не знали, что на вокзале через двое суток их встретит Николай Булычев - живой и здоровый.
Они услышали гудок и переглянулись
- Поехали! - сказал Петра.
- Поехали! - отозвался Силин...