Светлана Борина (17 лет)

ФИАЛКА

Фиал был такой сосуд. Фиалка была такая... ну, как бы чашка. Она его любила. Любила упрекать.
- Ты такой бессодержательный! - говорила она. - Такой грубый, шероховатый!
Он отмалчивался, он никогда ей не возражал. Чтобы ее не расстраивать.
- А я! - говорила она. - Я утонченная! Гладкая! Плавная! Зачем только я с тобой связалась!
Он слушал ее, вздыхал. Никогда он собой не занимался, но, слушая свою бедняжку, однажды решил заглянуть в себя, чтобы убедиться в своей никчемности.
Ну, заглянул осторожно. Потом посмелей. Потом уж совсем ничего не боясь. И обнаружил, что бездонен.
Это не значило, что у него отбилось донышко, что он -неполноценен. Донышко его было на месте.
Просто, углубляясь и кружась, кружась и углубляясь, он забывал о направлении, терял чувство "верха" и "низа".
Внутри себя, оказывается, можно путешествовать бесконечно.
Там, внутри себя, он и встретил однажды Принцессу. Она шла босая и простоволосая, в белом плиссированном платье, не прикрывающем колен. Платье чистенькое, а ноги - от ступней и выше - покрыты нежным налетом шелковистой дорожной пыли. На лице, почему-то, вроде бы, знакомом, - усталость и печаль.
- Ты кто? - спросил он, пораженный встречей.
- Догадайся! - Она сказала это голосом чуточку хрипловатым и наклонила голову вперед. В ее темных, волнистых, длинных волосах, на макушке, почти что на затылке, затерялась маленькая золотая корона.
Как она там держалась, ее корона, при помощи какой хитрости, он не успел рассмотреть. Принцесса подняла голову и с надеждой спросила:
- Ты меня накормишь?
- Рад бы! - воскликнул он, досадуя, - ведь он ничего не взял, уходя сюда.
- Тогда впусти меня в свой дом! - сказала Принцесса и шагнула, обходя его слева.
Он обернулся и... рот раскрыл. Если сказать, что он был обескуражен, то это будет сказано весьма мягко.
Мир покрыла желтая дымка, которой только что, совсем недавно, не было. Она висела, прозрачная и - непрозрачная. Она многое скрыла, но многое - показала.
Его дом был хорош. Сложен из глыбин-кирпичей, которые не плашмя положены, а поставлены стоймя. От того тяжесть исчезала, и дом казался замершим на цыпочках. Готовым скакнуть. Затанцевать. Вздурачиться.
Стройные башенки над углами и над главным входом подчеркивали устремленность вверх.
Внутри было чисто, пусто, но уютно. Длинные коридоры разрисованы цветами и листьями всевозможных размеров и форм. Золотистоте-лые факелы тянулись вдоль стен, держа на себе приятно яркие языки пламени, также похожие на листья. Или на крылья бабочек.
В длинном зале был длинный стол, уставленный золотой и серебряной посудой, над которой возносились прозрачные, ароматные, восхитительные дымки. У зала был овальный бело-голубой свод и словно бы выпуклые коричневые стены. И свод, и стены как бы исчезали при попытке взглянуть на них прямо. Факелы и здесь не чадили, - огонь был словно приклеен к ним, словно нарисован в воздухе.
Едва они уселись, - он во главе стола, она - по правую руку, - как за их спинами обнаружились почти неслышимые - и почти невидимые также -слуги.
Посуда на столе пришла в движение. Медлительный танец ее был приятен глазам и желудку. Заботливые блюда предлагали себя, просили: отведай! насыться!
Принцесса была похожа на птицу: даже оголодав, не ела, а поклевывала - изящно и как бы мимоходом. Белое платье, черные волосы, зеленые глаза складывались во что-то большее, чем усталая высокородная девушка.
Глядеть на нее... Ожидать, что будет дальше... Хоть бы не улетала!.. Хоть бы еще побыла!..
Вот она остановилась, вздохнула умиротворенно... Вот задумалась о чем-то.
- Что же теперь? - спросил он.
Желтая дымка, вроде бы, сгустилась; вроде бы, подступила поближе. И стол, и слуги, и стены зала словно бы в эту дымку впитались. Растворились в ней.
Принцесса очнулась. Усталость и печаль были как никогда ясны на ее лице.
- Ты должен меня выслушать! - сказала она. - Ты должен меня услышать!..
Она откинула голову, и волосы упали на плечи, будто опущенные крылья. Но взгляд ее противоречил тому, что было на лице: так смотрят с трона, так смотрят из немыслимой дали. - Ты любишь людей?
- Да, конечно! Они меня создали!
- Тогда помоги им!
- Им? Я? Но чем же?
- Люди на Земле - чужаки, пришельцы. Из каких глубин, через какие временные трещины проникли в наше пространство, - неведомо для них самих. Не сохранилось в их памяти.
- А до них кто-то был?
- Да никого почти. Только растения. И люди тогда не были людьми, назывались обзианами.
Принцесса помолчала, будто припоминая, что надо сказать.
- С твоей - да и с моей - точки зрения обзиаиы были чудовища. Многоноги, многоруки, многоглазы. А что брони на них всякой, чешуи, когтей да присосок - прорва!
- Куда ж все делось-то?
- Обзианы были умны. Не хотели того, что стало лишним. Планета уютна. Но маловата. Они стали делиться. Отделили от себя хвосты, рога, клювы, поменьшели ростом, - и пустили по Земле ящеров. Отделили от себя паутинные да ядовитые железы, - отдали всяким змеям да паукам. Отделили от себя клыки... Щупальца... Жала...
- Много ж они раздали всего!
- Много раздали. Не буду про то говорить. Не в том суть.
- А в чем?
- В тебе! В твоем внутреннем - этом вот - мире!
- Что-то в нем не так?
- Все не так! Твой мир и свитец - то есть, центр планетной духовности, - почему-то совпали, совместились.
- И что же?
- Не должно остаться обзиан! Должны быть только люди!
- Да где же обзианы-то?
- Здесь! В свитце! В тебе! Здесь их отражения! Их проекции! От плотских избытков избавились. Но людьми-то стали только телесно. Только телесно! Здесь они по-прежнему обзианы!
- И что же?
- Ты должен их одолеть!
- Я? Но почему?
- Тогда в свитце освободится место, и люди отразятся здесь по-новому, по-человечьи.
- Понял. Какова твоя роль?
- Буду с тобой...
Снова усталость и печаль в ее голосе поразили его.
- Как найти здешних обзиан?
- Иди прямо. Дорога только одна: к ним!..
После ее слов желтая дымка, вроде бы, перестроилась как-то, хотя явно ничего в ней не изменилось. Он зашагал, и не было дома, не было стола, уставленного посудой, не было послушных и неслышных слуг.
Узкая дорожка, кремнисто поблескивая, лениво лилась под ноги.
Когда он оглядывался, то видел принцессу. Она молча следовала за ним, ступая так уверенно, будто вовсе не была босой. Дымка не позволяла определить правильное расстояние до нее. Что-то непонятное происходило с желтыми висящими завитками. То они вздувались и как будто плотнели, то опадали, дрябли, словно бы морщились. И вдруг - дымки не стало. Вернее, она отдернулась - высоко, далеко и в стороны. Брызнул свет, но не обычный. Странный. Не совсем, как бы сказать, светлый. Была в нем некая тень. Как бы неподвижная, но и как бы суетливая. Как бы необъятная, но и как бы раскрошенная на отдельные пылинки. Путник окунулся в этот свет, смешанный с тенью. Принцесса, наверное, тоже. Некогда было оглядываться и проверять. Свет отделил его от желтой дымки, от прошлого, от всего, что он считал своим. Свет был "чужим", точнее не скажешь. А тень перестала быть тенью. Явилась тем, чем была на самом деле: сборищем обзиан. Кошмарных, свирепых, готовых к бою существ. Ах, как они были велики! Ах, как их было много! Ах, какими средствами устрашения обладали! Какими зубами, шипами! Какими безнадежно бездонными пастями! Чем-то еще, винтообразно заостренным! Кинжально нацеленным! Но он не был подавлен. Он - их нынешний противник - с ними соизмерим. Так он чувствовал. Кого благодарить за это чувство? Себя? Принцессу? Еще кого-то? Если бы знать!..
К принцессе он и обратился:
- Чем биться с ними? Подскажи! У меня нет оружия!
- Истиной! - ответила принцесса.
Сначала он чуть не расхохотался. Помахал руками. Ногами. Посжи-мал пальцы в кулаки. Не густо против обзиан! Потом он призадумался. В чем истина? Не в том ли, что - как ни пыжится! - он все-таки не человек? И форма людская - совсем не его форма?..
- Верно! - одобрил его мысли чей-то голос. Женский голос. Не иначе, голос принцессы.
Все вдруг пришло в движение.
Обзианы бросились к нему. Как саранча. Как мухи. Как осенние листья, гонимые ветром. Почему-то он перестал их воспринимать большими по размерам.
Он сам также "сдвинулся", едва осознал себя нечеловеком. Властная сила ожила в нем и будто выворачивала его наизнанку из самовольно присвоенной формы. Будто сглаживала его рельеф и немного выкрашивала его при этом. Будто превращала его в длиннейшую шероховатую ленту.
Изгибаемую... Изгибающуюся... Окружающую обзиан... Замыкающую кольцо....
Так вот еще в чем истина! Обзианы не нападали, - стремились убежать. Он же поймал их. Пленил. Стал сосудом, заключающим их в себе.
Сразу почувствовал, какие они сильные. И большие. Все-таки большие.
Они бьются в его стенки своими тушами. Они царапают его стенки своими когтями. Они пробуют кусать его стенки своими зубами.
И ничего нет вокруг него...
Мир исчез...
А быть может, он исчез для мира, унеся в себе обзиан...
Нет! Нет! Нет! Не должно так быть! Ему не нравится! Он не хочет!
Как вернуться, не возвращая побежденных чудищ?
Как вернуться и быть с миром вместе, с миром заодно?
- Помоги мне, принцесса! - попросил он.
- Я не принцесса! - услышал в ответ. - Я - фиалка!
- Цо как же так... - Он растерялся и не знал, что сказать. - Я помогу тебе... Постараюсь... - Женский голос дрожал, расплывался, растекался озерцом шипучего шума. Две женщины то появлялись, то исчезали в этом озерце. Обе знакомы, обе любимы.
Да полно, две ли женщины? Ведь одна - лишь отблеск, лишь отражение другой.
Да и женщины ли?
Истина в том, что людская форма им тоже не может принадлежать по нраву.
- Помоги мне! - повторил он упрямо. Повторил без обращения. Просто бросил призыв.
Обзианы никак не давали забыть о себе: бились о стенки, царапали, кусали.
- Помогу тебе! - сказал один женский голос.
- Постараюсь! - пообещал другой.
- Буду с тобой! - сказал первый голос. - Укрощу твоих пленников!
- Верну тебя миру! - пообещал второй.
Фигурка принцессы - такая маленькая! такая хрупкая! такая человеческая! (да-да!) - бросилась в тот колодец, отделенный от всех и вся, в котором метались, в котором роились обзианы.
Она исчезла среди чудовищ, и те после этого, действительно, стали потише. Почти не тревожили.
Носительница другого голоса так и пребывала невидимой.
- Иди за мной! За мной! - манила, требовала. Хотелось крикнуть, не могу, не знаю - как. Послушаться бы! Двинуться бы!..
Женский голос звучал, приобретал объемность, выпячивался, внедрялся в то, что не имело ни формы, ни цвета, ни названия.
- Идизамно-ой!..
Выпячивался как тоннель... Ведущий куда-то... Куда-то ведущий... Вот стенки тоннеля сомкнулись со стенками колодца. Вот они стали проникать, просачиваться друг в дружку. Как бы протекать - одни стенки сквозь другие. Вот они поменялись местами. И снова зазвучал женский голос.
- Идизамно-ой!..
Зазвучал, продлевая, протягивая тоннель, проделанный собственной силой. Ведя его дальше, дальше.
Сквозь... Сквозь... Сквозь. Потом они вошли... Вошли в свитец... В центр планетной духовности... И сделались вихрем, коротким как чье-то дыхание. Вихрем, в котором неразличимы он и она. Свитец был наполнен формами. Вихрь пронесся сквозь мириады форм невоплощенных, что были как бы "бесцветны" и как бы "лежали". Возможно, они существовали когда-то; возможно, готовились существовать впервые...
Пронесся сквозь мириаформ воплощаемых, - они наполнялись красками и "поднимались"...
И наконец, перед вихрем предстали мириады форм воплощенных. Они блистали красочным многоцветьем. Они "поднялись". Вихрь - кем понукаемый? кем ведомый? - ворвался в ближайшую к нему зеленую стрелку, которая едва проклюнулась, едва показалась на свет.
Ворвался в маленькую травинку, которая еще не успела узнать себя и укорениться в своем самомнении.
Ворвался, выдавил из травинки стебель, выдавил из стебля листья и цветок.
Успокоенный, умиротворенный, обездвижился, поскольку растратил всю энергию. Слился с этим стеблем, с этими листьями, с этим цветком. Стал фиалкой. Да, стал фиалкой. Всего-навсего фиалкой и никем инымчИменно после ее появления... Вскоре после того, как она возникла... Именно тогда и образовалось в языке сочетание слов "чашечка цветка. Хотите верьте - хотите нет...