Андрей Бурланков (11 класс, школа № 49, СПб)

СЛЕПОЙ

Он шел по темным улицам Лондона, ведомый одними лишь чувствами. В кармане его покоился мешочек с ненужными, бессмысленными и грязными деньгами, которые держало множество отвратительных и зловонных рук. Идя в своей тьме, Слепой не разбирал дороги, но чувствовал ее, как чувствует материнскую грудь незрячий ребенок.
Это был далекий 1840 год, когда ничего не стоили человеческие ценности. Но Слепому было наплевать на этот покрытый мхом злобы и плесенью гнева мир, его не покидало чувство, что тот день будет для него переломным. Он не знал, но предвидел. Деньги, которые Слепой нес в своем дырявом и обвисшем кармане, достались ему за работу в порту, где он знал каждую доску и каждого капитана, где гулял еще зрячим. Это единственное место, в котором он мог работать, и, куда его могли взять. Но, повторюсь, деньги его не интересовали, он ничего не покупал на них кроме хлеба и воды. А одежда, которую он мог себе позволить, была ему не нужна. Он привык к старой.
Но в тот день, каждый, кто хорошо знал Слепого, (а хорошо его знало, от силы, человека два-три) мог бы заметить одну довольно странную вещь. Человек, с десяти лет видевший одну лишь, никому не известную тьму, избегал дороги домой, и шел в противоположном направлении. На его лице мирно покоилась блаженная улыбка, а мутные зрачки, как всегда были устремлены куда-то вдаль.
Слепой шел уже в течении часа, и в его сознание закралась мысль, что он уже никогда не найдет дороги домой, но она была не тревожной, а скорее успокаивающей. Он не знал, где находится, и куда идет, а искать в Лондоне человека, желающего помочь слепцу, было бессмысленно.
Но выход, как это часто бывает, нашелся сам собой.
Тихие шуршащие шаги мощного человека, приближавшиеся к Слепому метр за метром, дюйм за дюймом, явились звуком тех самых перемен. За какую-то долю секунды, полные сил молодые руки сжали шею скитальца. Никаких криков, уговоров, требований, только рычание и зловонное дыхание над худым телом. Слепой не сразу понял, что произошло. Грудь его разрывали всевозможные чувства всех настроений и оттенков. Через пару мгновений, совладав с собой, он потянулся к спасительному мешку, с каждой секундой ощущая какие-то перемены внутри себя. Прошло секунд пять, прежде чем он понял, что зрение, утраченное так давно и безвозвратно, снова возвращается к своему владельцу.
Он уже мог разглядеть тушу нависшую над ним, и капающую на него своей омерзительной вязкой слюной. Послышался тихий треск, будто по горлу Слепого пошла разрастающаяся трещина. Трясущиеся пальцы жертвы чувствовали ткань, способную спасти жизнь, но не хватало каких-то миллиметров, чтобы ухватить ее. А тем временем в глаза полные страха, снова начала бить тьма, сверкающая и бесконечная.
Худая и слабая шея легко поддавалась тескам гориллоподобного монстра, и уже уменьшилась, чуть ли не вдвое. Сознание Слепого заполнили отчаяние и животный страх перед всепоглощающим ликом смерти. Он забил руками по своим карманам, и когда душа была готова покинуть тщедушное тело, верзила услышал звук, который был для него прекраснее объятия женщины или глотка хмельного напитка. Звон золотых монет, словно огонь мотылька, манил его, дразня воображение. Вмиг оставив одрябшую шею, он направил свою силу на карман с деньгами.
Долгое время лежал в подворотне без единой золотой монеты, но уже зрячий Слепой. Он смотрел через туман на грязное небо и обветшалые здания, на свои руки, запачканные работой, и мостовую, освященную лунным светом. Все то, что он успел позабыть, явилось перед ним и манило своей красотой. Даже зловонные стоки и трупы крыс радовали глаз Слепого. Он попытался встать, но шея болела настолько, что бедняга не мог даже приподняться.
Час или два прошло в тугой и напряженной тишине. Дома начали давить на Слепого, а из одного окна на него уставился омерзительный мальчик с выпирающими зубами и шрамом через всю щеку. Они смотрели друг на друга не переставая, а засаленное стекло запотело от дыхания мальчика. Он видел сцену удушения и был ею очень заинтересован, если не сказать обрадован. Теперь он знал, что сделает со своим соседом, который отобрал у него яблоко...
Слепому стало жутко от фанатичного блеска глаз маленького чудовища, и, превозмогая боль, он встал и пошел в сторону моста. Все тело его будто горело, но в глазах блестел огонь счастья. Проходя мимо темной извилистой улицы, он остановился и вгляделся во мрак кирпичных стен. Между домами мелькнула тень, чуть постояв в пустоте, она дрогнула и начала увеличиваться, приближаясь к Слепому. Его охватило беспокойство и любопытство одновременно. Черный воздух с неохотой выдавливал из себя силуэт, а тусклый фонарь, словно кропотливый художник, вычерчивал образ этого небольшого и стройного существа. Взволнованный Слепой спрятался за выступ дома и наблюдал за появлением девушки поразившей его сознание. Она не была красива или уродлива, ее лицо не запоминалось своими плавными изгибами, и единственное что сразу бросалось в глаза - это милая родинка на правой щеке. Фигура ее не имела ничего общего с идеальными формами, но глаза заблудившегося скитальца так давно не видели женщин, что появление одной из них вызвало взрыв в его душе. Она шла куда-то с корзиной в руке, тихонько напевая незнакомую ему мелодию, и периодически оглядываясь по сторонам. Слепой, потеряв контроль над своим телом, пошел за ней, аккуратно, чтобы не вспугнуть и не потревожить девушку. В его голове всплывали яркие образы: мать, сестры, девочка с соседней улицы. Ему было трудно поверить, что это его жизнь, что в ней когда-то был свет, радость, любовь. Слишком много лет он провел в разрушающей его душу тьме. Он мало разговаривал, от чего его голос стал напоминать скрип старой телеги, люди, окружающие его, стали пугать и настораживать, он стал замкнутым и ужасно одиноким. Но сейчас, идя по улице за совершенно незнакомым ему человеком, Слепой стал вынимать из сундука своей сухой и бессмысленной жизни давно забытые, побледневшие от столь долгого времени чувства. По его щекам текли слезы, стекая к улыбке, которая, казалось, распространяла счастье на несколько метров вперед, зарождая свет даже в черных щелях кирпичных стен. Безумная радость пульсировала во всем его теле в унисон сердцу.
Позади послышался стук колес, но Слепой потерял ориентацию в пространстве и не услышал звук приближающейся опасности. Девушка обернулась, и взгляд ее ярко зеленых глаз заметался при виде крадущегося грязного безумца в драной одежде. Она взвизгнула и побежала, уронив корзину. Из нее словно тараканы в разные стороны покатились красные, с черными язвами гнилые яблоки. В ту же секунду что-то с силой дернуло Слепого. Огромный ржавый гвоздь, торчащий из мчащейся старой телеги, вцепился в лоскуты его одежды, сбив с ног. Слепого волочило за телегой, его лицо то и дело ударялась о грубое деревянное колесо, а ноги быстро стерлись до костей. На булыжной мостовой его часто подбрасывало и с еще большей силой ударяло о землю. Обезображенный, без половины зубов, с множеством переломов, но счастливый Слепой не чувствовал боли и страха, в его разодранные губы крепко вцепилась отчаянная улыбка. Все новые одурманивающие образы не переставали врываться в его сознание, ослепительными вспышками озаряя темноту его бесконечно усталой души. Он вспомнил поцелуй матери, смерть отца, игры в прядки с друзьями, разные виды глаз, губ, носов, ушей, руки бабушки и тот страшный день, заставивший его забыть солнечный свет.
Был солнечный день, на небе то там, то здесь появлялись и исчезали небольшие островки облаков, на небольшом судне скопилась армия чаек, которые словно на военном параде выстроилась по всему его периметру. Маленький мальчик, знающий каждый угол, каждую трещину в досках порта, следил за разгрузкой черного и страшного корабля. Угрюмые и грязные грузчики сновали с коробками, а на их потных лицах будто легла какая-то пелена. С первого взгляда было видно, что все их мысли далеко от портовой суеты: у кого-то в красивых мечтах, у кого-то в суровых проблемах будничной жизни, у кого-то в пьяном бреду. Все что они делали, было машинальным. Ноги сами несли их от пункта "А" к пункту "Б", и ничто не могло оторвать их от своей работы, по крайней мере, так думал маленький мальчик. Но он не долго наблюдал за этим монотонным действом, его душа и сердце были наполнены теплым и уютным чувством, которые некоторые называют "первой любовью". Перед ним стоял образ девочки с большими зелеными глазами и родинкой на правой щеке, которая была похожа на маленькое существо вцепившееся в ее прекрасное милое лицо, чтобы поцеловать, и так и оставшееся там, не найдя в себе силы потерять эту красоту.
Но образ начал мутнеть и расплываться, расходясь, будто волны по воде, будто чья-то рука пыталась вырвать его из сознания мальчика. В его мечты проник такой знакомый и родной, добрый голос, прорываясь через занавес чувств и мыслей, он звучал приглушенно, но этого было достаточно. Мальчик услышал бабушку, зовущую его на обед. Он вскочил на ноги и побежал, в секунду оторвавшись от своих прежних дел, что так легко получается у детей его возраста. Он бежал через грязную толпу оборванцев и моряков, перспрыгивая через небольшие прорехи причала. Он каждый день повторял этот небольшой забег по нескольку раз, и уже настолько изловчился нырять между людьми и находить небольшие щели между ними, что вряд ли кто-нибудь смог бы его догнать, погонись за ним. Он пробежал больше половины пути, как вдруг в его голову каким-то удивительным образом снова проник образ прекрасной девчонки. Мальчик на секунду потерял контроль над своим телом, отправившись в свое сознание, чтобы хоть глазком взглянуть на нее еще раз, и налетел на здоровенного грузчика, несущего коробку с чем-то очень тяжелым. Паренек угодил ему прямо в живот, и тот от неожиданности выронил коробку.
Мальчик пришел в себя в очень темном помещении, с сильнейшей головной болью и со странным чувством потери. Он почувствовал чье-то присутствие рядом, и чудесным образом догадался, что это бабушка. Хриплым и слабым голосом он попросил ее зажечь свечу. "Зачем? Зажигать свечи в такой солнечный день, просто неразумно". Паника, которая ужаснее своего разумного брата страха наполнила грудь юнца, вцепившись в него своими костлявыми и мерзкими руками.
Началась его жизнь во тьме, а дни, недели, месяцы и годы превратились в одну сплошную ночь.

Скрипучая телега продолжала терзать тело Слепого, и он начал терять сознание, как вдруг на очередном булыжнике телега подскочила и лишилась переднего колеса. С треском и хрустом раскидывая фонтаны щепок, она влетела на мост и, протаранив перила, на секунду зависла в воздухе. Слепой успел вспомнить все, что было хорошего в его жизни, и он радостно смеялся, когда груда досок и окровавленные лошади утащили его в холодную и грязную Темзу.
А уже на следующий день весь Лондон знал о нем, и, как всегда, оставался равнодушен к таким мелочам, как человеческая жизнь.

ЗАБЫТЫЕ

Я стоял рядом с могилой, вокруг которой кружились мои друзья, то приседая, то отходя немного назад. Но я был заворожен другим и не обращал на них никакого внимания. В руках у меня мирно покоилась камера, лишь изредка пошатываясь, из-за мелкой дрожи в кистях. На маленьком экранчике, подсвеченным голубым, я видел то, что было еще 15 секунд назад, с той лишь разницей, что на фотографии появилось необъяснимое мне пятно. Я посмотрел прошлую фотографию, - на ней все было нормально. Я направил объектив камеры в то же место; послышался приглушенный щелчок, словно кто-то ударил в маленькие деревянные ладоши, и на экран, не спеша, выполз новый кадр. То же пятно, только немного левее, опять вызвало прилив страха. Я закрыл глаза, досчитал до десяти и открыл их как можно медленнее.
То, что залило мои глаза, нельзя было назвать темнотой, это было гораздо страшнее, чем просто черный цвет вокруг. Меня окружило пространство без света и звука, ничто не проникало в эту огромную запечатанную коробку. Но вдруг послышались чьи-то шаги, и только тогда я понял, что стою на чем-то очень мягком и рыхлом.
Из темноты ко мне вышел человек, одетый в военную одежду сороковых годов. Он без слов протянул мне руку и посмотрел в глаза. Я стоял в оцепенении: не каждый день оказываешься посреди мертвой темноты и встречаешь солдата Второй мировой. Но в его жестах и взоре я уловил что-то дружелюбное, хотя и что-то холодное и пугающее. Моя рука, не повинуясь мне, медленно потянулась к руке солдата, сантиметр за сантиметром мои пальцы приближались к его синеватым безжизненным кистям, как вдруг, меня дернуло в сторону с такой силой, что я отлетел на несколько метров вправо.
- Что с тобой? - спросил меня кто-то из парней, стоявших надо мной.
- Ммм?
- Ты в порядке?
- Вроде бы - ответил я не своим голосом.
Я все еще был в шоке: кто это был, что это было за место и каково происхождение тех вспышек на фотографиях.
Я лежал на снегу, руки мои тряслись, словно меня било током, а вокруг меня то там, то здесь появлялись полупрозрачные фигуры солдат, они задерживались на доли секунд и снова исчезали. Их становилось все больше и больше, лица друзей начало мотать из стороны в сторону, а голоса становились расплывчатыми; снег вокруг меня начал с неумолимой скоростью таять; из моего горла вырвался сдавленный крик, очень тихий в нарастающем шуме треска. К моему лицу потянулась чья-то рука, но в это мгновение я провалился в темные глубины своего сознания.
Очнулся я в полной темноте на жесткой койке. Именно в той темноте, которая совсем недавно поглотила меня своей черной пастью. Надо мной уже не было никого из моих знакомых, а только трое солдат. Они стояли и смотрели на меня сверху вниз, в их взглядах, единственное, что я смог разглядеть в полутьме, было намешано много чувств: удивление, радость, нетерпение. Я чувствовал, как они нервничают, но мне это было безразлично. Мои собственные чувства взбунтовались, не желая подчиняться своему хозяину. Они издевались над моим телом. Меня окутывали то приливы животного страха, то необъяснимая радость и любопытство. Я готов был уже закричать, как вдруг один из солдат посмотрел мне в глаза своим безумно притягательным, проникающим прямо в душу и оставляющие там след на всю жизнь, взглядом. За всю свою шестнадцатилетнюю жизнь я ни разу не видел мертвецов, но здесь, лежа на казарменной койке, я отчетливо осознал, что рядом со мной стоят давно умершие люди, и от этого мне стало только хуже.
- Не бойся, парень, мы не сделаем тебе ничего плохого, - сказал один из стоящих надо мной.
Я попытался издать что-то наподобие крика, но из груди со свистом вырвался только воздух.
- Слушай, ты что, немой? - сказал кто-то справа, и все трое взорвались раскатистым смехом, наподобие того, каким смеются богатыри в старых мультфильмах, но их лица, так же, как прежде скрывала полутьма.
- Н-нет, - наконец выдавил я, преодолевая страх и волнение, собирая в единый комок мысли, разбежавшиеся по разным углам моего сознания. - Где я?
- Эй! Да не нервничай ты так! Извини, конечно, что мы тебя напугали, но это дело, не требующее отлагательств, - сказал тот, что стоял слева. - Ты в военно-полевом госпитале.
Я осмотрелся. И вправду госпиталь. Прямо как в фильмах про войну. Но тревога даже и не собиралась уходить, она крепко вцепилась своими когтями мне в душу, и с каждой попыткой ее отогнать рвала мое нутро. И хоть темнота уже была светлее, а солдаты были уже не такими пугающими, мое тело било мелкой дрожью.
- А вы кто? - став немного посмелее спросил я.
- Наши имена тебе все равно ничего не скажут, как, впрочем, и всем остальным. Но одно ты должен помнить всегда: все, что здесь происходит, не причинит тебе никакого вреда, здесь ты в полной безопасности. Забегая немного вперед, скажу: в бою не прячься от пуль и снарядов, не падай в окопы и не беги сломя голову. В месте, где мы находимся, вред может быть причинен только нам. Сейчас объясню, - сказал средний солдат, которого я прозвал Шеф, за его явное лидерство в этой компании. - Ты, я и мои друзья, которых ты видишь перед собой, все мы находимся в отражении твоего "реального" мира. Он не реален, так же, как и твои воспоминания. Каждый раз, когда ты что-то вспоминаешь, перед твоими глазами всплывает полупрозрачная пленка этого мира. Ты не должен его бояться, он не может тебя убить, так же, как не может убить воспоминание о пуле или смерти.
Я прибывал в оцепенении, и, не слова не говоря, уставился на Шефа. Смутно представляя, о чем он говорит, я попытался проанализировать ситуацию. Бесполезно. Полный ноль в голове. По моему мозгу, словно прошлись пылесосом, засосав в него все мои запасы серого вещества.
- А что за дело у вас ко мне? - выдавил я.
- Это, собственно, то, ради чего мы все и устроили. Мы хотим показать тебе правду, хотим, чтобы ты знал то, что знаем мы, и рассказал об этом всем.
- Но что именно?
- Позволь мне? - вопросительно посмотрел на Шефа солдат справа. Он был небольшого роста, с коротко стриженными русыми волосами. Из этих троих он был самый молодой. Сын - хорошее прозвище. - Мы тебе покажем то, что сами уже не раз пережили. Каждый год приходит этот страшный день, а вместе с ним и мы. Но на этот раз он наступил раньше на шесть месяцев, и это нас насторожило. Тебе придется многое увидеть. Ты испытаешь ужас, который будет преследовать тебя до конца жизни, приходя снова и снова в кошмарных снах. Это мы не скрываем и заранее просим у тебя прощения, но это может оказаться нашим последним шансом, и от тебя будет зависеть будущее наших душ.
Все трое посмотрели на меня, словно извиняясь, и в тоже время с надеждой. Моя голова разрывалась на части, а сердце било грудь с силой отбойного молотка.
Вперед вышел третий. Его внешность выделялась своей необычностью. В ней было что-то неуловимое, волнующее сознание, и, в тоже время, мне почему-то было его жалко. У него был очень усталый вид, будто он всю свою жизнь, не переставая, за чем-то бежал, но никак не мог догнать это что-то.
- Отдохни немного, а потом я тебе все расскажу, - сказал Бегун -Я приду к тебе через два часа.
В комнате остались только мы вдвоем. Он смотрел на меня своим уставшим взглядом, как будто не решался что-то сказать. Потом повернулся и хотел, уже было пойти, как вдруг повернулся и сказал:
- И помни: ничего не бойся.
Я оказался наедине с самим собой. Лежа в полумраке на неудобной койке, я начал изучать комнату. Прямо напротив входа стояла моя кровать, железная с панцирной сеткой. Я спал на такой однажды, у друга на даче. Рядом с ней находилась тумбочка с какими-то медикаментами. Этикетки на них намокли, и чернила северным сиянием сползли вниз. Еще в комнате стоял небольшой стеклянный шкаф с инструментами и бумагами. Я долго пролежал, ворочаясь из стороны в сторону, но так и не нашел, откуда в госпиталь попадал свет. Еще один вопрос долго не покидал мою и без того расходившуюся по швам голову. Почему в госпитале только одна кровать, ведь в нем очень много места? Но не найдя на него ответ, я растворился в своих снах.

Мне снились какие-то горы. На их вершинах велись бои, нескончаемые бои, а кровь убитых стекала к подножьям. Леса вокруг горели фиолетовым огнем, и откуда-то постоянно летели снаряды. В полях же у подножий гор мирно жили своей жизнью города, не замечая того, что творится у них под носом. Раньше и в них умирали люди, но война ушла и осталась в прошлом.
Так проходили годы и десятилетия, но ни одна из сторон так и не победила в ужасной войне. А города продолжали наслаждаться спокойной жизнью, и никто никогда не смотрел вверх.
Но однажды война вернулась в города и смела их с полей, словно пыль с рукава. Сон заполнился кровью и горем.

Проснувшись в холодном поту, я обнаружил, что рядом со мной сидит Бегун. Он сидел, уткнувшись в ладони, будто спал. Я смотрел на него и не решался разбудить. Вдруг он резко повернул голову в мою сторону.
- Одиннадцать часов одиннадцать минут. Я пришел, как и обещал, - произнес он с полным отсутствием чувств на лице, лишь где-то в глубине его глаз таилась все та же усталость. - Ты готов?
Я кивнул.
- Ну ладно, начнем все с самого начала. Если говорить честно, то мы тебя просим сделать то, что когда-то не смог я, - он посмотрел на меня извиняющимся взглядом, но нужные слова наотрез отказывались идти мне в голову. - Я работал военным корреспондентом на Пулковских Высотах, когда начался этот ад. И хотя, на самом деле, он начался гораздо раньше, вместе с войной, здесь мы оказались в самом его центре.
Как нам кажется, причиной всему этому послужило одно совсем незначительное событие. Лично я в суеверия не верю, но после того, что случилось, волей не волей начинаешь задумываться о всякого рода знаках. Мы обороняли этот рубеж многие месяцы и сдерживали натиск врага, но наши войска слабели, а фашисты все наступали. Пулковские Высоты были последним шагом для немцев, сделав который они завладели бы Ленинградом, и никто не смог бы им помешать. Двадцать первого сентября 1941 года произошло то, что полностью изменило наши судьбы: наша дивизия была переименована в тринадцатую. Сейчас двадцать второе число, и завтра будет последний день для нас, но не для тебя. Завтра фашисты совершат последнюю попытку прорыва ленинградской обороны, и твоей задачей будет наблюдение и фиксирование всего происходящего. Не бойся, мы тебя подготовим.
- Но почему именно я? Насколько мне известно, мои друзья уже много об этом знают. Они долго собирали информацию об этом бое, и именно они взялись за эту проблему. Лучше было бы показать все это тем, кто решился помочь вам, и захоронил ваши останки.
Я лежал в полном оцепенении. Моя голова раскалывалась от десятков вопросов, терзающих всю мою сущность. Почему я? Что мне делать с этой информацией? Как мне потом жить?
А может, я просто сходил с ума?
- Извини, но так отплатить нашим спасителям, было бы непростительно и подло. Мы очень благодарны твоим друзьям, ведь то, что они делают - это великий подвиг, особенно для их возраста. Не многие взрослые люди пойдут на такое. Ты должен гордиться знакомством с ними. Но если мы не покажем правду кому-либо, наши души никогда не найдут покоя. Нам было трудно решиться на то, чтобы привести тебя сюда, но ты один из тех немногих людей, кто приходит на нашу могилу и не относится к акции Покаяние. Не спрашивай, откуда я про это знаю. Ты можешь не рассказывать про это твоим друзьям или писать об этом в газете, достаточно того, чтобы об этом знали хотя бы твои дети. Пойми, мы не хотим уйти в тень истории.
Бегун говорил, а руки его тихонько дрожали. Атмосфера вокруг накалилась до предела. Я готов был закричать и убежать куда угодно, только подальше отсюда, но что-то внутри меня говорило, что так поступать нельзя. Кто я такой, чтобы отказывать этим Великим людям, благодаря усилиям которых я живу и радуюсь жизни в своем любимом городе.
Где-то далеко раздавались выстрелы, и только сейчас я осознал то, что уже в течение долгого времени поблизости идет бой.
- Ладно, только можно один вопрос?
- Задавай, - повеселев, сказал Бегун.
- Вы сказали, что это ваш последний шанс. Почему? -Понимаешь, когда вы закопали наши останки, вы прекратили наши
страдания. А этот последний год, дан нам для чего-то, что должны были сделать уже давно. Посовещавшись, мы решили оставить о себе память, хотя бы в твоем сознании, - сказал Бегун с еще большей усталостью в голосе, чем обычно. Его глаза почти всегда были опущены, а руки теребили огрызок карандаша, который он достал из кармана. И хотя говорил он очень уверенно и по-деловому, в его виде и движениях чувствовалась какая-то неуверенность, неловкость. Детскость. И тут я понял: он еще очень молод. Ему было не больше двадцати лет, а возраст скрывали опыт и страдания, которые отражались в его лице, глазах, походке. - Ты знаешь, меня терзает только одна несправедливость, что большинство людей, даже и не знают, что двадцать третьего сентября 1941 года был бой, который, быть может, спас не только Ленинград, но и всю Россию от ужасного поражения.
Он ударил рукой по краю кровати, и на несколько мгновений потерял свою обычную невозмутимость. Где-то, совсем рядом прогремел взрыв, но на лице Бегуна не дрогнул ни один мускул. В палатку ворвалась волна пыли, пытаясь слизнуть все, что в ней находилось. Я закашлялся, мои глаза заслезились, а в горле застряли тысячи маленьких кинжалов, которые с каждым вдохом вонзались в него все глубже.
Минут через пять стало полегче. Все это время Бегун с невозмутимым видом наблюдал за танцем карандаша в своих длинных пальцах. С такими пальцами надо играть на музыкальных инструментах, а не воевать.
- Знаешь, почему ты выполняешь мою работу? - спросил он тихо, после того, как атака на мое горло закончилась, и, не дождавшись ответа, сказал, - Может, потом у меня не будет времени, чтобы сказать это. Я вместо того, чтобы выполнять ее, пошел в бой. Я взял винтовку, хотя и ни разу не держал ее в руках, потому что каждая жизнь в этой мясорубке была на счету. И я думаю, каждый поступил бы также.
Я задумался над его словами. Ведь это правда. Каждый, кто жил во время Второй Мировой, поступил бы так же, как он. В наше же время, большинство юношей, просто убежало бы или спряталось где-нибудь. Как меняются ценности! А быть может, в критической ситуации любой трус или эгоист пожертвует собственной жизнью во имя других?
- Ладно. Что-то мы засиделись. Пойдем, прогуляемся. И помни -ничего не бойся, не обращай внимания на меня и иди спокойно.
Я сел на кровать. Все тело болело, словно за день до этого меня жестоко избили. Боль отдавалась в каждой мышце, в каждом суставе, не давая сконцентрироваться на чем-либо другом. Я зажмурился так сильно, что в глазах появился разноцветный звездный туман, который бывает при сильном головокружении, когда к голове резко приливает кровь. Просидев так минуты три, я почувствовал руку Бегуна у себя на плече, и стало легче.
Открыв глаза, я попытался встать, - это было самой большой моей ошибкой. Ноги подкосились, и я рухнул на пол, как мешок, набитый пылью. Вселенская усталость полностью завладела моим телом. Как я не упрашивал свои ноги подняться, но они меня не слушались, лишь издевательски подрагивали. Я лежал и наблюдал за пылью на полу. Один небольшой комок показывал мне свой удивительный танец вокруг ботинок Бегуна. Он кружился, то, приподнимаясь над полом, то, обегая сапог, начинал кружиться между подошв.
Бегун поднял меня и усадил на стул, на котором сам сидел несколько мгновений назад. Ножка угрожающе скрипнула, но удержала мой небольшой вес.
- Э, брат, чего-то ты совсем слабоват, - улыбнулся мне Бегун, его лицо находилось очень близко к моему, и я смог разглядеть его глаза и улыбку в мельчайших подробностях. В эти секунды его серо-зеленые глаза смеялись так же, как и губы. Это был первый раз, когда я увидел его улыбающимся.
Я посидел еще немного, до тех пор, пока не ощутил в себе достаточно силы, чтобы встать. Неуверенными шагами я пошел в сторону выхода из госпиталя, а рядом шел Бегун, державший меня под руку. В глазах все плыло, а снаружи опять раздался взрыв, уже совсем близко. Земля затряслась, и я снова упал на пол. В ушах что-то пронзительно звенело. Бегун твердо стоял на ногах и уже нагибался, чтобы поднять меня, но я замотал головой и стал подниматься сам. Не хватало еще, чтобы они со мной, как с больным, повсюду нянчились.
- Теперь ты пойдешь один, и не смотри на меня, - сказал Бегун, взглянув в мои глаза каким-то странным взглядом.
Он выбежал в открытую дверь и, согнувшись, побежал к землянке, находившейся в метрах ста от госпиталя. Он постоянно останавливался, оглядывался и продолжал дальше свой небольшой забег. Я не спеша вышел и сразу интуитивно упал, услышав рядом выстрелы.
- Вставай и иди сюда, тебя не заденет! - крикнул Бегун.
Я встал и медленно неуверенно пошел в сторону землянки. Вокруг бегали люди, лежало много трупов, в воздухе повис запах пороха и крови, а перед глазами висело облако из пыли и дыма.
Бегун уже стоял рядом с землянкой, когда я прошел половину маршрута. Прогремел еще один взрыв, но на этот раз я устоял. Мимо пробежал какой-то солдат, даже не посмотрев в мою сторону, лишь крикнул, то ли мне, то ли кому-то еще: "Иди быстрее!" Я пошел. Оставалось метров тридцать, когда Бегун забежал в землянку, а со всех сторон послышались крики. Я встал и посмотрел наверх. На меня летело что-то черное и пугающее, излучающее энергию смерти. Снаряд упал мне под ноги, взорвавшись с таким грохотом, что я перестал чувствовать свои уши. Я упал в столбе грязи, но не ощущал никакой боли.
Когда дым рассеялся, я попытался встать, но поскользнулся и снова упал, тогда я ползком вылез из образовавшейся воронки, и только тогда поднялся. Воронка в диаметре достигала метров пяти. Я отряхнулся и пошел дальше к спасительному убежищу.

- У нас есть один день. Ты все ему расск... - спрашивал Шеф у Бегуна, когда я вошел в комнату.
Все взгляды повернулись в мою сторону, и я почувствовал легкий озноб. Я еще не представлял, что мне предстоит увидеть, но то, что мне этого жутко не хотелось, я знал точно. В землянке было тесно. Один стол, небольшой шкаф, маленькое пыльное окошко и много людей. Все суетились, что-то говорили друг другу» но хаоса не было.
- Здорово, - крикнул Сын и подбежал ко мне. По его взгляду можно было сказать, что он искренне мне рад. Я внимательно посмотрел на его лицо, и к своему ужасу обнаружил, что он моего возраста, если не младше. Это был для меня шок, я знал, что подростки шли в бои, но чтобы в такие.
- Здравствуй, - ответил я, все еще прибывая в состоянии статуи. Шеф махнул мне рукой. Я медленно отошел от повеселевшего Сына и неуверенной походкой стал двигаться в его сторону. Проходя мимо кого-то из солдат, я чувствовал что-то неуловимое, то ли надежду, то ли зависть. Воздух стал тяжелым и вязким, при каждом моем движении он сотрясался, как огромный кусок желатина.
- Здравствуй, мы хотим рассказать, что ты должен сделать, - сказал Шеф, когда я подошел к нему. - Остальные свободны.
Солдаты стали медленно расходиться, видимо, они надеялись задать мне пару вопросов, или что-то в этом роде. Когда я остался один на один с Шефом, мне стало не по себе, но, сдерживая дрожь и желание убежать, я стоял и смотрел ему в глаза.
- Это задание не трудно выполнить физически, что может быть легче, чем просто наблюдать, - сразу перешел к делу солдат, - его гораздо труднее выполнить морально, но с этим ничего не поделаешь. Через двадцать шесть часов начнется бой, и мне хотелось бы, что бы ты был в это время на месте, а именно, в центре вот этого склона, - и он ткнул пальцем в лежащую у него не столе карту.
- Буду, - отрапортовал я.
- Хорошо, быстро схватываешь. Я надеюсь, ты скажешь чего-нибудь парням на прощание. Только запомни, выйдешь от меня, сразу беги в госпиталь и ни с кем не разговаривай. Ты меня понял?
-А?..
- Ни с кем, только речь перед боем. В бою не ищи нас, просто смотри и запоминай, все запоминай. Мы не сможем себя контролировать с первых минут сражения, поэтому даже и не пытайся с нами поговорить или попрощаться. Делай то, что я сказал.
Я уже стоял у двери, когда услышал его смягченный голос: "И отоспись хорошенько".

Всю ночь я ворочался с бока на бок, но не мог ни заснуть, ни придумать речь. В голове моей мелькали какие-то образы, а темнота перед глазами оживала.
А может, я просто сошел с ума.
Бой поутих, и редкие стрекотания пулемета били в ночи, как дождь по крыше. И под тихое эхо войны я медленно погрузился в спасительную тьму.

Первые взрывы разбудили меня рано утром, где-то за стеной щебетали птицы, рядом с дверью слышались разговоры солдат, вдалеке продолжал стрекотать пулемет. Подняв отяжелевшую руку, я посмотрел на часы. Десять часов утра, до боя оставалось три с половиной часа. Я встал, потянулся, мышцы мои уже не болели, и, пытаясь вспомнить, что приснилось мне сегодняшней ночью, подошел к шкафу с бумагами. Найдя среди планов и карт чистый листок и карандаш, я сел на кровать и стал придумывать речь. В голову ничего не шло, такая же пустота, как и вчера, но надо же им что-то сказать.
Прошел час, а на моем листке появилась, только маленькая рожица, да слово "солдаты". Шум за стеной усиливал и без того огромное волнение, полностью блокируя сознание. Меня било крупной дрожью, по лицу маслянистыми каплями стекал пот, а глаза начали слезиться.
Пролежав два часа в дрожи, я встал, собрался с мыслями и пошел к двери. Она распахнулась прямо перед моим носом, в комнату вбежал Сын и схватил меня за руку со словами: "Пошли, тебя ждут".
В штаб на этот раз я дошел без проблем, зато, когда зашел в землянку, потерял дар речи. В комнате стояло столько человек, что казалось, если убрать стены, они бы заняли площадь в два раза больше. Они, затаив дыхание, стояли и смотрели на меня, а я не мог даже пошевелиться. Так прошло три минуты, которые показались мне тремя годами. Солнце ярко святило в маленькое окошко, а его лучи бессовестно покоились у меня на лице.
- Солдаты, - начал я так, как было написано у меня на бумажке, и ненадолго задумался. - Вы - Великие Люди, заслужившие вечной славы и памяти. Нет на земле людей, чей подвиг можно сравнить с вашим. Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы вы остались в сознаниях людей, такими, какими я вас запомнил, а этот день станет для меня днем траура, - солдаты стояли и внимательно слушали меня, и только Сын решился нарушить тишину, выбежав и пожав мне руку. В уголках его глаз ждали своей очереди маленькие, словно бисер слезы.
- Спасибо тебе, - тихо проговорил он.
- Я сделаю все, что вы от меня просите. Ваша очередь показывать, что случилось. Идите в бой с легким сердцем - вас не забудут, об этом уже позаботились мои друзья.
Шум толпы стал нарастать, и в одно мгновение все кто стоял в маленькой землянке, закричали: "Ура!!!" Казалось, крыша вот-вот обвалится, а стены начнут трещать, но каким-то чудом всё осталось стоять на своих местах. Я же смотрел на трех человек во всей этой толпе, они единственные молчали, - Шефа, Бегуна и Сына. Последний стоял рядом и со слезами на глазах смотрел мне в самую душу. Он так молод.
В одну секунду они двинулись к выходу, а я вышел на улицу, посмотрел на часы и побежал на проклятый склон.
Я стоял прямо посередине, между нашей тринадцатой дивизией и наступающими силами фашистов. С их стороны на нас ехали танки, мотоциклы, бежала пехота, по сравнению с которыми наша армия казалась чем-то несерьезным. Прозвучал первый выстрел, и к моей голове резко прилила кровь, а уши заложило так, что я уже ничего не слышал.
Происходившее далее я не решусь описать, потому что в те минуты мой рассудок помутился, все начало расплываться. Рядом со мной свистели пули, взрывались снаряды, люди падали, и многие не вставали, облако дыма окружило меня и увидеть что-либо стало практически невозможным. Геройство и мужество наших солдат было безмерно, не боясь смерти, они взрывали себя под танками, рубились в неравном ближнем бою и метко стреляли с вершины холма.
Но даже во время боя три человека приковывали мое внимание.
Бегун погиб одним из первых. Он побежал вперед и молнией вошел в немецкий строй, убив там человек пять, он пал жертвой немецкого штыка вошедшего ему в спину.
Шефа контузило взрывом, но он продолжал биться. Он шел первым и его "ура" разносилось эхом по всему полю боя, приглушая звуки выстрелов. Его смерть навсегда останется в моей памяти. Стоя один на один с огромным танком, и смотря ему прямо в дуло, он выдернул чеку и бросился вперед. Дальше смотреть я не мог.
Сын дрался отчаяннее всех. Со слезами на глазах он убивал одного немца за другим. Его окровавленная фигура долго кружила среди немецких солдат, когда же мы встретились с ним взглядом, он подмигнул мне и исчез среди врагов.
Стоя среди этого кровавого хаоса, я не мог удержаться от слез, они обжигающими каплями катились по моим щекам и падали на землю.
Последнее, что я запомнил, был ужас на лицах фашистов, когда они бежали назад от нашей малочисленной армии.

- Эй, с тобой все в порядке?
Я лежал на снегу, а на меня, медленно кружась в красивейшем на земле танце, падали белые звезды-снежинкр!. Голубым февральским небом встретил меня Петербург две тысячи пятого.