Олег Тарасов (18 лет)

ДЖОН ГЛОСКИ, МИЗАНТРОП
(фантастический рассказ)

— Вспоминаю историю Джона Глоски, хитрого мизантропа с планеты Земля.
— А кто такой мизантроп, дедушка?
— Это любитель животных, малыш!
— А кто такие животные?
— В твои годы надо лучше знать историю! Сиди смирно и не скрипи клеммами! Не то я выпорю тебя ультразвуком! А животные — это асоциальные белковые роботы.
— За что же их любить?
— Да вроде и не за что! Но гуманоиды часто предавались беспочвенным эмоциям.
— То есть, гидропоническим?
— Экий ты басурман, право слово! Да впрочем, и я был таким в переходном возрасте!
— Ну рассказывай, дедушка! Я больше не буду! У меня все реле дрожат от нетерпения!
— Что ж, слушай! В тот век Галактика узнала, что на планете Земля есть Разум. Каждое созвездие послало на Землю своего дипломатического представителя. Они кишели в почве, воде, воздухе. Аборигены терялись в толпе. Притом происходила ассимиляция. Земляне видоизменялись, приобретая лучшие качества иноциви-лизаций. Что ни день, в какой-то параллельный мир, в подпространство или в надпространство отправлялось новое посольство автохтонов. Но, как водится, нашлись и недовольные. Они выдвинули лозунги «Земля — для землян!» и «Отечество превыше всего!»
Клич поддержали пришельцы-пионеры, считавшие Землю своим новым отечеством. Поняв, что голубую Гею не изолировать от Галактики, недовольные туземцы решили изолировать самих себя. Они подчеркнуто сторонились чужеземных новинок и делали вид, что живут в патриархальном двадцатом веке.
Джон Глоски потерял душевное равновесие после того, как десяток-другой негуманоидов попробовали войти с ним в контакт. Его уши болели от дружелюбного визга, лязга и грохота. Глаза слезились от приветливых вспышек. Нос распух от добродушных веяний неорганического смрада. Кожа невыносимо чесалась от разумных грибков, спор и разноцветной плесени.
Он жил в глубоких пещерах, но там к нему приставала жизнерадостная синцитиально-микробная паутина. Она проецировала в трехмерное пространство шестимерные рисунки и потихоньку втиралась в телепатическое доверие. Джон поймал себя на желании стать пауком и удрал из пещер.
Колония на Плутоне не принесла облегчения. Ее распропагандировали. Криологи с планеты молох, внедрившись в подсознание, доказали землянам, что холод — первооснова мира. Они призывали беречь и лелеять энтропию — противовес, без которого чаша весов жизни упала бы и разбилась.
Кое-кто сам захотел стать криологом — то есть, превратить свой мозг в тончайшую и бесконечно длинную ледяную иглу, способную проникнуть даже к центру Сверхновой.
Джон отчаялся. Ему нужно было спокойно жить в обычном теле и спать на обычной постели, без хитроумной философской подстилки.
Он метнулся было на Меркурий, поселившись в жерле вулкана. Но там его допекла мыслящая лава с планеты ГФСТ.
И тогда он решил, что нужно бежать. В справочнике НГО (непоименованных галактических объектов) в шестнадцатом измерении седьмого сектора он отыскал свой идеал. Дальше было проще. Нуль-прокол пятнадцати временных складок, медленный полет на фотонном паруснике сквозь шесть секторов, — и вот она, планета НГО-700. Необитаемая. Тихая. Кислородная. С силой тяжести, равной 0,999 джи. Облака на ее небе, волны на ее океанах воскрешали Землю.
Джон вырастил себе синтетическую бревенчатую хижину и стал радоваться жизни. Его кожу ласкал влажный ветерок. Он что-то нашептывал натруженным ушам, и уши слышали дивную музыку в бессвязном и легкомысленном шепоте. Мягкие рассветы и закаты умиротворяли больные глаза. Радостные запахи, словно вздохи мальчишеской тайны, реяли над хижиной.
Деда, у тебя контур образности перегрелся! Дай-ка мне масленку с жидким гелием!.. Ух., как приятно!.. Хорошо вам, юнцам, жить с нейтронным циклом рефлексии! А для меня и печатная схема — роскошь! Да бог с ним, с контуром! Из песни слова не выкинешь!
— А что такое бог?
Бюро Обслуживания Глупцов. Было такое на заре кибернетики -специально для антропоидов с недоразвитой психикой. Но ты меня лучше не сбивай!
Джон Глоски переродился. Он посеял семена земных трав и деревьев, и через несколько лет его домик стоял на уютной лесной опушке, а рядом бурлили зелено-синие волны. От мрачного мизантропа не осталось и следа. Джон, как он говорил, пустил корни. Впервые в жизни его посетило желание выразить себя не только в бытии, но и в созидании. Он взял в привычку, выбегая по утрам на берег океана, сочинять рифмованную сентенцию и записывать ее на белом податливом песке. Слова рисовались легко, будто играючи:
«Вставая, будь ясным и бодрым!
И знай, выходя за пороги:
Обочины — клячам и одрам!
И только для сильных — дороги!..»
К вечеру песок был уже нетронуто-чистым, и Джону казалось, что планета впитывает его человеческую премудрость. Он писал новые четверостишия, и опять они неведомо как просачивались в песок.
Вслед за стихами землянин увлекся скульптурой. Материалом ему служили древесные стволы. В лесу появились врытые в землю Химера, баба Яга, Валькирия.
Жизнь походила на песню (или на пенсию?., проклятые наведенные токи!..) Но чего-то не хватало. Возможно, дальнего прицела, сверхзадачи. Поэтому в буднях Джона возник неприятный привкус пустоты.
Надо тебе сказать, что на его паруснике водились тараканы и мыши.
Не встречая препятствий, они быстро размножались и мутировали. Летучие тараканы тянулись к югу крупными стаями. Тараканы-хищники пожирали тараканов-вегетарианцев. Подводные тараканы выпрыгивали из волн и хватали обессилевших летучих.
Мыши положили начало множеству видов млекопитающих. Иные мутанты напоминали бронтозавров, иные скакали о ветки на ветку, словно обезьяны. Экологическое равновесие поддерживалось ожесточенной войной между видами.
Глоски приручил нескольких мышек и подолгу дрессировал их. Это согревало его сердце и заполняло пустоту дней. Под песни Джона мышки танцевали вальс, па-де-снан и рок-н-ролл. По команде они строились в колонну и маршировали «в ногу». Самые способные показывали с десяток геометрических фигур и занимались арифметикой.
Так проходили годы. Землянин жил робинзоном и по-спартански потреблял в день не больше миллиона электронвольт.
Однажды он увидел, как с неба спускается шар диаметром в три метра. Шар походил на мыльный пузырь и блистал семью цветами радуги.
Тут изо рта Джона вылетела непереводимая игра слов и унеслась в мировое пространство. «Чертовы пришельцы!» — прорычал он и кинулся в хижину за киберпереводчиком. Сгоряча он дал клятву выгнать наглецов силой, но, поразмыслив, решил прежде вызнать, что у них на уме.
Шар опустился на траву и покрылся пунцово-красными пятнами. «Смущается, — определил Джон. — Значит, новичок!»
Монотонный кибер переводил ритмическое мерцание красок в привычную речь. После вежливых приветствий пошла ценная информация.
Шар, являвшийся не кораблем, а самостоятельной особью, прилетел с планеты Когита. От нее до НГО-700 было полтора парсека. Обитатели Когиты не имели собственных имен, и Джон прозвал гостя Сократом. Планета в лице Сократа впервые послала своего сына в большой космос. Он считался великим ученым. До отлета он проанализировал все возможные варианты контакта, что в пересчете на земные годы заняло пятнадцать миллионов лет.
Когитане знали только трехмерный мир. Они передвигались линейно: вдоль вектора мысли к ее первоисточнику. Энергия мысли поддерживала их существование. Другие виды энергии не использовались. «Шары» могли бесконечно дробиться, увеличивая число индивидов. Но так как при дроблении часть жизненной энергии терялась, — размножение не признавалось необходимым. Смерть, как философская абстракция, допускалась в теоретических спорах, но не на практике. Жить не думая, за счет мышления соплеменников, — несмываемый позор, который карался изгнанием. Понятия «неправда» не существовало. Малейшее движение мысли передавалось игрой красок. Разум Когиты был замкнут на себя, покуда сверхчувствительные опыты не доказали наличия рассеянного излучения мысли почти от каждой звезды.
«Ну и телята!» —резюмировал Джон Плоски впечатления от знакомства. Сократ и впрямь вел себя как тихий малый. Но уже через пару дней он так намозолил глаза, что нервы отшельника загудели.
На песке появилось четверостишие с неожиданно грустной интонацией:
«Как беспросветно без людей!
Не по-живому остываешь,
Когда ты сам себе — товарищ,
Когда ты сам себе — злодей!..
Сократ мгновенно отразил эти строки на своем боку, по ним пробежали разноцветные струи. На Джона полились ливни вопросов. «Что лучше, — подумал Глоски, — натравить на «дикую» планету послов Галактики или просто вытурить Сократа?»
Он машинально отвечал на вопросы. Живем — не вечно. За счет распада белков, жиров и углеводов. Изменяем природу. Потребляем такие-то виды энергии. Энергия мысли слишком мала для наших запросов. Общаемся звуковым кодом. Любим цветомузыку, но в ее толковании велика степень неопределенности. Как размножаемся? Вырубаем из дерева себе подобных и вкладываем в них семена жизни.
Джон выплюнул изо рта яблочное семечко, застрявшее между зубами, и показал Сократу.
Шар посинел от волнения и попросил подарить семечко. Лукавый землянин уступил просьбе.
На другой день они продолжили беседу, и Джон рассказал, что якобы на НГО-700 собрались представители трех цивилизаций. А сам он, Джон Глоски, — младший брат, ученик среди собравшихся.
Он запел, и появились мыши. Они разбились на пары и закружились в вальсе. Сократ порхал над ними, стараясь обратить на себя внимание. На его боку появился чертеж теоремы Пифагора, и по команде Джона мыши выстроились треугольником. Шар нарисовал две синих палочки и в отдалении еще две.
Четыре мышки отделились от подруг и, сцепившись лапками, повели хоровод.
Джон поздравил Сократа со вступлением в контакт, и тот порозовел от удовольствия.
Через час-другой землянин убедился, что шар оставил его в покое.
Шар подолгу висел над мышиными норками и, выследив какого-нибудь зверька, гонялся за ним, отчаянно мерцая геометрическими фигурами. Я бы сравнил его с бестолковой дворнягой, но ты не поймешь, в чем тут соль.
К Джону вернулась пора блаженства. Тишина и покой. Для полноты счастья не хватало одного: совсем не видеть чужака. Но на него случалось натыкаться в самых неожиданных местах. Шар похудел, диаметр его уменьшился до двух метров. По нему все еще плавали синусоиды и конусы, пересеченные плоскостью.
Гениальная идея пришла неожиданно. Джон Плоски увидел, как с ветки в речку свалился таракан, и подводные сородичи растерзали его. Тогда-то отшельника и озарило. Он побежал к Сократу и объявил, что Контакта с мышами установить нельзя. Они, мол, иод-чинены суперцивилизации, которая владеет половиной галактики. И пока владыки не найдут общего языка с Когитой, младшая цивилизация не будет с ней контактировать.
И еще он должен предупредить, что найти точку соприкосновения с суперцивилизацией очень трудно. Пускай Сократ производит попытки вступить в связь в том же порядке, в каком обдумывал все возможные варианты встречи с братьями по Разуму.
Шар от счастья и надежды распух на полметра.
Джон Глоски облачился в легкий скафандр и объявил, что им предстоит спуститься под воду.
Сократ поскучнел и снова съежился. Вода экранирует энергию мысли, а автономных запасов ему хватит не более, чем на миллион земных лет.
За такое время удастся перебрать одну пятнадцатую возможных вариантов. Тогда Джон показал на деревянные фигуры и объявил, что его дети помогут Сократу. Через миллион лет ко-гитанин вынырнет и вложит семя жизни поочередно в рот каждой из них. И они дадут столько энергии мысли, что ее хватит навечно.
Сократ согласился и вслед за Джоном исчез в водах океана. Глоски спустился поглубже и показал пришельцу жилища подводных тараканов.
Тут они расстались: Джон поплыл к берегу, а шар встал на вахту.
Тем история их знакомства и кончилась.
— Мне, к сожалению, и тысячи лет хватит! — шептал Джон, сидя на крылечке хижины. — А в запасе целый миллион!.. Я один. От Галактики изолирован. Чужой Разум не услышит обо мне...»
Он ошибался, но заблуждения сладки для гуманоидов. Его планета входила в тридцать триллионов звезд и планет, представляющих единую мыслящую систему. Каждая планета играла в системе ту же роль, что и отдельный нейрон в биомозге.
Но Джону, повторяю, не суждено было познать, что Разум пронизывает Вселенную, и никуда от него не скроешься.
Глоски сидел на берегу океана и выводил на песке слова. Печаль двигала его рукой:
«Пусть мы песчинки, блики. Пусть
Не можем без морок.
Но ты без нас кошмарно пуст,
Наш маленький мирок...»