Валерий Прутяк (18 лет)

МОЙ МИР
(цикл фантастических рассказов)

Катастрофа

Мой мир огромный и непостоянный. В нем все время что-то происходит. И я должен меняться, непрерывно меняться, чтобы не отстать от своего мира.
Моя главная мысль, недостижимая мечта — покой. Затаиться бы, остановиться, обмануть непрерывную череду превращений, происходящих вокруг. В неподвижности — уют, очарование, соблазн.
Но неистощим Животворящий Ручей. Он льет и льет свои густые медлительные воды. Не булькнет, не прошумит.
Думая о чем-то своем, формируя и переделывая свои органы, я беспрерывно слежу, чтобы ручей входил в меня. Стоит нарушиться этой связи, этому порядку, - и я прекращусь, я исчезну.
Мой мир был идеально шарообразен, и я был подобен идеальному шару, который всю свою сложность запрятал внутри, чтобы мир не увидел ее, не позавидовал, не рассердился.
И вдруг он, мир мой, удлинился, растянулся, наполнился плеском и бульканьем. Я не отстал сделался длинным, извивчатым, научился дышать вселенским содержимым, пропуская его через себя.
Тогда я и понял: мой мир велик, но не бесконечен. Он имеет свои пределы.
Ограниченность моего мира задела меня, я воспринял ее как обиду. Возникла цель: достигнуть границ. Посмотреть - а так ли они непреодолимы.
Я устремлялся все дальше. Я был отважен и беспечен — от неведенья. И однажды чуть не погиб.
Вышло так, что мои головоломные пути изогнули русло Животворящего Ручья. Ручей стал струиться по кругам, заплутал в бесконечных извивах. Часть русла, обращенная ко мне, запустела.
Задыхаясь и корчась от боли и страха, в единый миг и навсегда прозрев, я так же стремительно распутывал извивы русла, как только что запутывал их.
Потом лежал и не мог отдышаться. Пределов мира я так и не достиг.
Потому что мир был уже не тот. Снова не тот. Переменился в который раз.
Всеобъятный плеск отступил. Возвысились горы сухой красноты. Они подавляли, они ужасали своей огромностью.
Видимо из гордости, я тоже стал громадным. Я не мог оглядеть самого себя — так велико было тело. Я приминал красные горы, пытался их растоптать, растереть в порошок. Чтобы исчезли, чтобы все вернулось назад, когда был только уютный плеск и ничего больше.
И вдруг меня пронзила боль этого нового мира. И я ошеломленно замер. Дошло, что не только я могу чувствовать. Дошло, что мир меня слышит и изменяется от моих наскоков.
Но к лучшему ли эти изменения? Надо ли беспокоить и возмущать мир своей гордостью, своим бешенством?
И я замер, боясь пошевелиться. И замерев, обнаружил, что все стало иным.
Уютный плеск отступил еще дальше. Из красных гор проросли зеленые шелестящие фонтаны.
А у меня... У меня появились крылья. Это было так необычно... Только Животворящий Ручей был тем же. Медленно вносил в меня свои густые воды.
Я хотел лететь. И я не мог оторваться от Животворящего ручья. Что делать?
Я подумал и понял. Я знал все на свете. Надо было напрячься и вспомнить.
Я зачерпнул в клюв тяжелой воды из ручья и взлетел. Хлопанье крыльев за спиной напоминало плеск и бульканье первородного, полузабытого мира.
Вода в клюве была моим временем, моей жизнью. Она медленно впитывалась, и пока она не кончилась, я мог лететь.
Я летел, торопясь, подгоняемый заветной надеждой. Я не жалел сил...
И я увидел их, границы своего мира. Чудовищно огромные, чудовищно отвесные, они были разрисованы какими-то невообразимыми узорами, исписаны немыслимыми письменами.
Я вертел головой, держался из последних сил, стараясь понять, запомнить, прочесть хоть что-то...
Но тут все померкло. Вода в клюве кончилась. И я, кувыркаясь, полетел вниз...
А внизу был другой мир. И я был другим. Я не стал себя разглядывать. Я сел под зеленым, шелестящим, высоким, что пробилось из красной горы и меня осенила главная истина.
Я вспомнил, что не только я изменяю мир. Он — мир — тоже влияет на меня. Возможно, он играет со мной. Возможно, он надо мной смеется.
Что я, для чего? Не кусок ли я сырой глины, которому можно придать любую форму? Не раздавит ли он меня, когда натешится? Ответы я знал. Но они были так глубоко спрятаны, вспоминать их было так мучительно и так долго, что времени просто не хватило бы.
Потому что я возненавидел этот мир, играющий мной. И он тут же ответил на мою ненависть нарастающей тревогой.
Она пронеслась как порыв ветра. И не исчезла. Нет, окрепла. Взбаламутила, взвихрила все вокруг, все перекосила, напрягла.
Мир пытался сопротивляться. Первородный плеск снова надвинулся и затопил все. Исчезли красные горы. Исчезли зеленые шелесты.
Но страх, вызванный моей ненавистью, был непреодолим. Он превратился в ураган ужаса, отчаяния, обреченности.
Мир вспенился, задернулся непроницаемой пеленой. Там, за пеленой, все корежилось, ломалось, крушилось, неслось куда-то -в бездну, которая только что открылась...
И я, ничего не видя, не слыша, не понимая, падал вместе с погибающим миром. И в последнем усилии разума представлял стены, покрытые непонятными знаками. Мне не доведется их прочесть...
Зачем я вызвал катастрофу? Зачем я погубил свой мир и себя? Какой в этом смысл?
Мне показалось, я вспомнил ответ. Я хотел закричать. Хотел остановить безумие гибели...
Но тут иссяк Животворящий ручей. Резко и безнадежно... Что-то горячее, жгучее обвилось вокруг меня. Разум блеснул в последний раз, как жалкая искорка, и потух. Меня больше не было. Ничего больше не было...
И вдруг меня, мокрого, мертвого, сильно шлепнули. Я открыл глаза, вдохнул горячее, жгучее и закричал.
— Смотрите, какой крепыш родился! — сказал чей-то веселый голос...

Схватка

Пришел он и сказал:
— Все так плохо! Не знаю, как быть!.. Она заплакала:
— Я люблю тебя, люблю! Но нет нам счастья!..
Они обнялись и долго так стояли. За это время я собрался и послал волевым толчком свою Духовную сущность на разведку.
Мировые линии Его и Ее были переплетены. Значит, Он и Она —закономерно вместе. Значит, они должны быть счастливы.
Почему же все не так? Почему на них валятся беды?.. Ага, вот... Следы катастрофы... Вздутия... Надрывы... Бахрома... И вот сама катастрофа...
Чужая мировая линия — как удавка. Захлестнула, обвила. Перетягивает Главную Энергию двух людей, которые считают себя несчастными...
Эта линия — от Синей звезды. Звезда висит, чуть видная, над самой головой. Я хорошо ее чувствую сейчас, днем, — сквозь холодные стены.
Я собрался до предела — до последнего лучика внутри моих клеток. И запел — для Синей звезды — песню моей воли.
Было тяжело. Такое напряжение быстро истощало. Если бы Он и Она знали, что любой Волевой Акт - есть подключение к Всеобщему Балансу. Они бы тогда сами смогли повлиять на Синюю Звезду...
Звезда ответила своей песней. Звезде нужна была энергия живых. Чтобы не раствориться внутри самой себя. Не исчезнуть в другом гармоническом уровне — на порядок ниже. Чтобы не дать места новой, молодой звезде...
Песня Синей звезды упала на меня, враждебная, колючая. Она промяла Пространство. Она хотела вырезать вокруг меня дыру и схлопнуть края. Тогда бы я не мог помешать звезде.
Но я предвидел такой оборот. Я подключился к своему солнцу. Мы пропели Песню Дружественного Союза.
Наша песня пронеслась по мировым линиям двух людей, считавших себя несчастными. Она расправила вздутия, соединила надрывы, притянула бахрому. Она приподняла линию-удавку, ослабила ее хватку.
Синяя звезда — из последних сил — испустила яркую вспышку. Вся Главная Энергия этой вспышки, весь ее импульс, пропущенный через линию-удавку, обрушился на нас, на две соединенные воли — моего солнца и мою.
Воля Синей звезды оттолкнула волю моего солнца. Я остался наедине с разъяренной Синей звездой. Я должен был принять бой. По-другому не получалось.
И я принял его. Я послал все, чем владел. У меня не осталось ни кванта Главной Энергии.
Моя Духовная сущность изнемогала, отталкивая, отводя, поглощая, трансформируя злую энергию Синей звезды. Я распластывался, придавленный собственным весом. Я старался выжать из себя хоть что-то — еще малость, еще чуточку. И они, вроде бы, находились, неведомые для меня самого резервы. Выдавливались, вытекали по капельке...
Бой продолжался. Невидимые в безмятежном земном небе, далеко-далеко от него, стояли в невообразимо сложной паутине космоса два огненных сполоха, два языка вечного племени — воля Синей звезды и моя воля...
Он и Она разомкнули объятия.
— Малыш как-то странно плачет!..
Она подошла, наклонилась над кроваткой.
— Да ты весь мокренький! А мы и не слышим! Извини!..
Она быстро перепеленала младенца. Муж обнял ее сзади, поцеловал в затылок. — Я верю, все наладится! Все будет хорошо!.. Шепот был взволнованный, громкий...

Пульсация

Ночь кончалась. Она припала к земле - мягкая, напряженная. Словно большой зверь, который затаился в засаде.
Я подал сигнал голосом. Вставайте, люди! Важнейший миг наступает! Вы снова пропустите Пульсацию!..
Услышала только мама. Она встала, подошла, склонилась над моей кроваткой. Я направил на нее излучение своего Эмоционального канала. Неужели и сегодня не подключится?..
Все! Родилось утро... Гул — низкий и сильный, печальный и торжественный — прошел по всем сферам Экстравосприятия.
Ночь так и не решилась на схватку. Большой зверь отполз в кусты и затаился.
Мама не подключилась. Она взяла меня на руки, покачивала. И произносила приятные звуковые модуляции.
Я жалел ее гораздо больше, чем прочих Больших, и сейчас особенно это чувствовал.
Все Большие — глухие. Ничего не понимают из-за того, что оторваны от Всеобщего Баланса.
Видимо, мы, Маленькие, для того и появляемся, чтобы помогать нашим слабым, незащищенным Большим. Чтобы поддерживать их...
Солнце приближалось. Его Песня тяжело и мерно колыхалась под нижним уровнем восприятия, словно вода, готовая выступить из берегов, растечься...
Воздух тонко и томительно зазвенел. Это мириады льдистых иголочек праздновали миг расставания с жизнью...
Вот над горизонтом показался огнистый краешек. Его спокойно-мощный образ вошел в мой Эмоциональный канал, заставил вскрикнуть, напрячься, приготовиться...
И началась Пульсация. Она, как обычно, соединяла всех живущих. Чтобы все могли знать обо всем. Чтобы все могли участвовать во всем...
И снова природа, как обычно, просила у людей: будьте добрыми! Для этого красивы цветы. Для этого колышется под ветром листва. Для этого голубеют моря, и журчат ручейки.
От ваших эмоций зависит Всеобщий Баланс. Подключайтесь! Услышьте! Осознайте!..
И снова люди, как обычно, были безответны. Пульсация, как пенистая волна, прошелестела над ними. Замкнутые в себе люди, будто камни, скрипуче терлись друг о друга. Их трение рождало Злобу. И там, где напряжение Злобы становилось наивысшим, — там созревала Катастрофа.
В любую секунду мог возникнуть Эмоциональный Разряд, необходимый для восстановления Всеобщего Баланса.
В чем он проявится? Сотрясет земную твердь? Пламенем рванется из жерла вулкана? Заставит стадо китов самоубийственно выброситься на берег?..
Я заплакал. Я жалел Больших. Мама качала меня на руках, и глаза ее тоже были влажными...

Встреча

Темные тучи были совсем близко. С них свисали белые волосы, и ветер закручивал их — пытался свить в косы Я стоял возле дома, подняв голову к небу.
— Иди под крышу! Собирается гроза!.. — позвала мама.
— Сейчас! — крикнул я, не двигаясь. Мне было 5 лет. Я сам прочитал первую в жизни книгу.
Меня обуревал исследовательский зуд.
Молния нарисовала вдалеке ослепительно яркий зигзаг. Я прикрыл глаза и увидел, как след молнии повторяется под закрытыми веками снова и снова.
Толстый одышливый гром пробежал надо мной, тяжело отдуваясь. Повеяло острым и незнакомым запахом.
Я глянул на грозовой мир. И вдруг увидел шарик. Он висел над кустами черной смородины, тускло оранжевый, словно присыпанный пылью. Листья смородины, как были черно-зелеными, так и остались, — шарик совсем не ронял на них света.
Я подбежал, потянулся. Нет, не достать, не хватает росточка.
— Иди ко мне, шарик!
— Не хочу! — откликнулся тот словно бы моим голосом.
— Ты откуда взялся?
— Я родился...
— И я родился! А где твоя мама?
— Мы рождаемся без мамы. Почему ты спрашиваешь?
— Узнать хочу про тебя! Познакомиться!
— Зачем для этого звуки?
— А как же без них?
— Вслушаться. Подключиться. Я про вас уже все узнал. Неинтересно. Низшая форма.
— Давай играть, шарик! В пятнашки!
— Да, низшая форма. Так называемые люди. А высшая форма — мы, Шары. Носители подлинного Разума. Представители Земли перед Космосом...
— Ты не хочешь играть, шарик?
— Я только что родился. Контакт с тобой — ошибка. Пустая трата энергии. Ты мог и сам! Вспомни!..
— Что я мог, шарик?
— Познавать! Подключаться! Изменяться и изменять... Шар стал тускнеть. Я увидел сквозь него ствол яблони, что
росла за кустами смородины.
Некоторое время еще оставался слабо светящийся контур. И вдруг потух.
Первые гулкие дождины захлопали по листве — ладошка о ладошку. Я побежал к дому, упрашивая себя на бегу:
— Вспомни! Вспомни!..

Видение

После института я уехал в маленький таежный поселок. В том поселке была бревенчатая больничка. В той больничке работали три врача: терапевт, стоматолог и я — педиатр...
Петьку привезли, когда зима наступила прочно, будто бы навсегда. Было Петьке пять лет, он задыхался, бредил, пунцовое лицо покрылось крупными каплями пота, температура была за сорок.
Я растерялся, но не успел этого показать. Старенькая медсестра глянула требовательно — давай, мол, начинай.
Петьку поместили в процедурной, на кушетке. Сделали инъекции, какие были нужны. Поставили капельницу...
Температура снизилась. Петька открыл глаза, впервые поглядел осмысленно. Собрался плакать — скривил лицо. Да сил не хватило на плач...
Я успокоился. Даже вознамерился поспать — потому что ночь уже наступила.
Но тут качели отмахнули в другую сторону — температура у Петьки упала так, что пришлось его обкладывать грелками...
Когда подняли температуру, начались судороги. Мы с медсестрой снова делали инъекции. Сделали также клизму с хлоралгидратом.
Потом Петька успокоился, уснул. Я побежал звонить в областной центр. Не дозвонился - где-то был повален столб...
До утра провозился. Утром, — оглушенный, взвинченный, — провел прием в поликлинике, обслужил вызовы.
Петька был ничего себе — отвечал на вопросы, поглядывал бодро... А ближе к вечеру словно кто-то на кнопку нажал: опять начались «качели» — повторение вчерашних.
Едва мы кончили инъекции, — уже с другой медсестрой, — едва кончили капать внутренно, я опять попробовал позвонить в областной центр.
И дозвонился, — видно столб успели поднять. Попросил прислать вертолет — слишком уж «тяжелый» и непонятный пациент. Вежливый голос мне ответил, что вертолеты после шестнадцати часов не летают —потому что темно...
На вторую ночь было тяжелее — недосып я переношу болезненно, да и молодая медсестра больше путалась под ногами, чем помогала...
К утру Петька умер. Я сидел возле его постели, на секунду закрыл глаза. Открыл — он уже не дышит, и багровые пятна неправильной формы выступили на щеках, на шее, на груди.
Я вскочил, стал ему делать непрямой массаж сердца — тут же, на кушетке, она была достаточно твердой.
Ветер ломился в стекла, и они трещали. Краешком сознания я следил за ними — ждал, вот сейчас треснут у упадут с коротким звяком...
Петька вдохнул. Сердце застукало снова. Я не мог отойти от кушетки, ослабел, — присел тут же, держа руку на Петькиной руке, на его пульсе.
И привиделся мне вдруг весь мир в непонятном обличье. Две ночи бессонных да волнение сказались.
Я увидел Петьку, своего пациента, словно бы не человеком, — словно бы клубком сложно перевитых нитей. Множество нитей подбегало к этому «клубку», множество нитей от него отбегало. Общие очертания Петькиного тела «клубок» сохранял. Именно это почему-то убедило меня в реальности картины, - в том, что я не сошел с ума...
Я сам тоже был в виде «клубка». И стены вокруг нас были переплетением нитей — правда, сравнительно несложным.
Больше всего нитей выходило из головного конца Петьки — «клубка». Словно густо сотканная «воронка» стояла над Петькиной головой.
У всех «нитей» были нечеткие расплывчатые контуры. Словно из дыма состояли нити, из полупрозрачного дыма. Внутри нитей, в непонятном для меня ритме, вспыхивали крохотные лучики света. Словно работали тысячи маленьких лазеров. Один лазер посылал импульс. Другой —передавал дальше...
Особенно много вспышек было внутри «воронки», идущей от Петькиной головы куда-то вверх — сквозь крышу, сквозь потолок...
В первый миг я воспринял видение странного мира, как предвестие Петькиной смерти. Я упал на колени возле кушетки и взмолился, всей сутью своей потрясенной попросил:
— Не умирай, Петька! Не умирай!..
И увидел, как от моих «нитей», от моей неразомкнутой руки брызнули туда, в Петькины «нити», лучики, — словно стая солнечных зайчиков...
Потом видение исчезло. Все предстало в обычном естестве. Вот Петька на кушетке. Вот я на коленях. И лицо мое залито не то потом, не то слезами...
Петька не умер. Но никогда больше со мной не повторялось такого. Я работал — заведовал отделением в больнице, преподавал в медицинском институте. И думал, думал над тем, что же я такое увидел. Кажется мне, что я понял... Но это предмет отдельного разговора...

О смерти

Тацит: «Великие души не распадаются вместе с телами».
Мильтон: «Всяческая плоть по мере сил способна духом стать».
Я видел смерть. Она существует. Я пытался мысленно обойти ее, представить лазейки из тупика...
Оглядываясь, вспоминаю общее для всех смертей ощущение. Пустая оболочка, покинутый кокон...
Снова и снова приходит на ум тот мир, состоящий из «нитей». Тот, что однажды привиделся у постели больного мальчика.
Что если земная жизнь человека — бытие червячка, куколки? Что если отмирание тела означает рождение человека —в его настоящей ипостаси? Что если не душа отделяется после смерти, а рождается истинная —духовная — сущность?..
Вот появляется младенец, растет, усложняется, делается взрослым, старым. И все это время он перерабатывает информацию. Информация же - квант за квантом - формирует Духовную сущность.
Если проживает человек по-звериному, тогда сущность может не появиться. Человек застывает на стадии куколки.
Мысли о Духовной сущности — главное оружие против смерти. Но какие пути еще возможны?..
Сохранить свое имя в добрых делах? Сберечь его в сердцах и умах людских?
Надеяться, что когда-то человечество станет всемогущим? И восстановит из праха земного всех ранее живших?
Законсервировать себя в жидком азоте? Ждать, когда смогут, не усыпляя, понижать температуру человека до тридцати трех градусов по Цельсию, чтобы он жил семьсот лет?..
Моя другая заветная мысль — опубликовать что-то где-то. Любую заметку в любой газете. А еще лучше — свою книгу.
Ибо написанное — результат деятельности именно твоего мозга, именно так организованного. Написанное — закодированный сигнал о твоем устройстве, посланный в будущее. Восприняв такой сигнал, потомки смогут по нему воссоздать транслятор, его пославший, — то есть, твой мозг. То, как ты пишешь, показывает то, как ты мыслишь.
Л то, как ты мыслишь, показывает, как сложена твоя мыслящая субстанция.
Чтобы воссоздать твой мозг, достаточно будет твоей газетной заметки. А уж если книгу выпустишь...
Вот эта надежда... И на Духовную сущность... Кажется мне, что смерть не так уж и страшна...
Вечер
Я поставил машину на берегу, ненавидя ее и себя. Отошел подальше, присел на траву.
Заходящее солнце лежало на вершинах деревьев. Лесное озеро готовилось уснуть. Чуть шевельнулся ветерок — там, наверху. Чуть плеснула волна. И снова разгладилась вода, натянулась как шелковое покрывало. И не столько отражала, сколько отталкивала быстро густеющую синеву вечернего неба...
Проклятая железная тележка. Даже сюда доносится ее зловонное дыхание. Врывается — грубо и самодовольно в тончайшие переливы травяных ароматов. Старается перебить свежее дыхание озера...
Когда-то я мечтал — ах, как я мечтал! — иметь машину. А теперь ненавижу! За то, что она внедрилась в меня, срослась со мной. За то, что я у нее на побегушках.
Я весь пропитан ее тлетворным духом. Меня окружают облако такой же неживой мерзости. Надо смыть с себя машинное, городское. Тогда я стану своим здесь. Хотя бы ненадолго...
Я разделся, развесил на ветвях шерстяной спортивный костюм. Попробовал ногой воду. Она дрогнула как живая кожа.
Дыханье замерло, когда она обняла меня. Постоял, привыкая. И поплыл как дряхлая неторопливая лягушка.
Возраст, возраст... Все время надо помнить о нем. Раскланиваться с ним, расшаркиваться. Угождать, не перечить.
Нелепица какая-то. Наверное, любой, как я, внутри себя молод. Наверное, любому, как мне, странна карнавальная мелодрама стареющей плоти.
Я доплыл до середины озера. Между деревьями висела темнота.
Деревья как бы растворялись, расплывались в ней.
Тишина была физически ощутима. Хотелось ее потрогать. Плеск обтекавшей меня воды был отдельным от тишины...
Я перевернулся на спину. И увидел шар.
Слева висело усталое солнце. Справа чуть приподнялся над елями щербатый бледный месяц. Л надо мной — совсем невысоко — врос в небо лимонно-желтый мыльный пузырь.
Когда я входил в воду, его не было. Красноватые прожилки вились на его боках, ветвились, пересекались. Будто узоры сложного орнамента, будто знаки неведомой азбуки.
Показалось: я уже видел такие узоры, такие знаки. Но где? Когда?..
Что-то внутри шара беззвучно вспыхнуло, полыхнуло ярко-оранжевым. Я прикрыл глаза. И увидел — сквозь бахрому ресниц — как шар вырастает, снижается.
Тут ногу свела судорога, — правая голень резко и болезненно затвердела. Я рванулся, — испугался неожиданно и панически. Не умирать я сюда приехал, — нет, — ожить, очиститься.
Левая нога замолотила беспорядочно и жалко. Руки одеревенели, стали кисельно-беспомощными.
Я закричал, и вода полилась в открытый рот, снимая мой крик, заталкивая назад.
«Попал под шаровую молнию и утонул от страха!» — мелькнула в голове самоэпитафия.
Я глядел на шар сквозь зыбкую стеклянистую пленку. Глядел,
погружаясь в глубину.
И вдруг увидел, что свет от шара, - тот оранжевый, полыхнувший изнутри, — как бы стек в виде большой капли. Капля растянулась, превратилась в мешок. И я очутился внутри этого мешка.
Тут же мир изменился, и забылось, что я тону. Потому что все стало мучительно знакомо, и я ахнул, узнавая.
Бесчисленные нити волнисто извивались, обменивались лучиками света. Там, где они, сплетаясь, вставали вертикальными столбами, угадывалось начало леса...
Я понимал мир, понимал жизнь. Я чувствовал, что знаю все-все-все. Что я раньше знал... Я вспомнил...
Но видение было мимолетным. Налетело, и нет его. И нет моего всеведения. И снова увидел воду. Она походила на прозрачный, медленно клубящийся дым.
Зрение стало круговым. И впереди, и с боков, и за спиной оно различало одинаково явственно.
Я увидел, что озеро наполнено людьми и зверями. Вернее, тенями людей и зверей.
Вереницы лосей и волков проплывали поверху. Просверкивали стаи призрачных рыб. Медведь стоял на мелководье и всматривался в глубину.
Ныряли люди с вытаращенными глазами. Ребятишки гонялись друг за другом. Девушка и парень прижимали, плывя, губы к губам...
Вода помнила обо всех, кто приходил к ней, кого она ласкала и нежила. Я был внутри ее памяти, я знал, что всегда в ней пребуду...
И вдруг судорога прошла. Клещи, что вцепились в правую ногу, расслабились. Я вынырнул, сделал несколько гребков. Потом пополз на четвереньках. И, высунув голову на берег, улегся, глядя на неподвижный шар надо мной...
Что-то шевельнулось внутри. Словно было так уже однажды. Я и шар. Словно я слышал тогда что-то...
Лежал и дышал, дышал, дышал. Чистым был. Своим среди вечерней свежести...
Что же ты такое, жизнь моя? Каков ты, как ты устроен, мой мир? Как тебя сохранить?..

Берег

Я умер. Земля исчезла. Все стало неузнаваемым, распалось на бесчисленные нити, явилось впервые в зримой структурности.
И я скольжу вдоль них, словно прядка волос или пучок травы, как дуновение ветра, влитое в клочок тумана.
Множество дымчатых волокон, соединенных быстрыми лучиками света, — вот чем я стал. Такова моя нетленная сущность.
Куда я тороплюсь? Что меня гонит? Какая энергия? Чья воля?.. Я не вижу в привычном понимании - у меня больше нет глаз. Но я чувствую, вспоминаю этот мир. Я - его частица, я повторяю его целостность.
Эти нити, вдоль которых я стремлюсь. В них пульсация, сила, в них другая скорость, иные вселенные. В них то, что осталось позади. И Земля...
Нити меня отталкивают. Беззлобно и упорно гонят. Не здесь, не здесь твое место. Дальше, дальше. Торопись...
И я спешу. Словно бы задыхаюсь. Частят лучистые вспышки внутри моих волоконец.
Путаница мироздания проста и естественна. Остановиться бы, погрузиться в нее, слиться с ней...
Мне кажется, потеплело. Я перескакиваю, мечусь. Меня что-то тянет. Все явственней теплота...
Вхожу в одну нить — словно кто-то зовет меня. Растворяюсь в ровном свете спокойного солнца. Падаю на безжизненный каменистый шар — пустую медленную планету.
И вижу себя — маленького, земного — на коленях у мамы. Словно морские волны,... наплывают на этот мир картины моей прошедшей жизни.
Вот я грудной младенец... Вот малыш — выбежал в сад... Вот врач у постели больного... Вот старик — у лесного озера...
Я замираю, напрягаюсь. Мне очень трудно быть неподвижным. Я вглядываюсь в жизнь, которая была, которую я догнал.
И вдруг я понимаю, что надо делать. И распадаюсь на волоконца. И все вокруг звенит — от боли или от восторга.
Дождь, которым недавно был я, вливается в летящие картины моей жизни, наполняет их воздухом и звуком.
Улыбается грудничок... Смотрит в грозовое небо малыш... Врач мучается, желая помочь пациенту... Старик плывет по закатной воде...
Планета вздрагивает — дождалась. Планета впитывает, впечатывает в себя встреченное — миг за мигом, слой за слоем.
Я погружаюсь в дружелюбные глубины. Или поднимаюсь из них - к солнцу, маминой доброте, новому бытию?..
Хочу остановиться — и не могу. Мой мир огромный и непостоянный. В нем все время что-то происходит. И я должен меняться, непрерывно меняться, чтобы не отстать от своего мира...