Наталья Улитина (Школа № 78, г. Екатеринбург)

МАРТОВСКИЙ ВЕЧЕР

Этот мартовский вечер ничем не отличался от всех остальных вечеров. Лучи заката, отражаясь на фоне, голубых небесных зеркал, медленно потухали. И казалось, будто время остановилось, затерялось в этих бездонных небесах. Ах, если бы оно совсем улетело, далеко улетело, осталась бы одна пустота, беспредельная, глухая и никем неизведанная. Тогда, наверное, было б гораздо лучше. Тогда не было бы тысячелетий, месяцев, лет; не было войн, реформ, открытий и революций, всяких исторических дат. В конце концов, их надо учить! Ну, зачем в школьную программу ввели уроки истории?!
Вовка сидел за столом и смотрел на учебник с презрением «История древнего мира», — гласила надпись на обложке. Вовке вдруг захотелось порвать учебник, выбросить, сжечь — что угодно сделать, только чтобы не видеть его. Вовка стукнул по учебнику кулаком и почему-то вспомнил слова Марины Ильиничны: «Книга-результат большого коллективного труда, и этот труд надо беречь». «Ладно», — смягчился он, — «Буду беречь, что мне еще остается.» Вовка закинул «Историю» под стол.
В открытую форточку влетел прохладный мартовский ветерок, развил Вовкины кудри, мимолетом перелистнул страницу раскрытой книги. «Я помню время золотое, я помню сердцу милый край; День вечерел; мы были двое; внизу, в тени, шумел Дунай», — читал Вовка нараспев. Опять через него проникли эти странные чувства... «И на холме, там, где белея, руина замка в дол глядит»...
Ветер опять пролетел в комнату, но Вовкина рука не дала ему подчинить себе страницу книги.
«...Стояла ты, младая фея, на мшистый опершись гранит...» «Знала бы Марина Ильинична, как я Тютчева люблю! Ну и что? Если узнала б — не поняла бы! А вот, если бы знала Машка Белкина, что эти стихи про нее, что я готов под ними подписаться... Нет, лучше ей не знать!» — думал Вовка.
В комнату вошла мать. «Ты историю сделал?» — спросила она, — «Через неделю контрольная, а ты стихи все читаешь! Дневник показывай!»
— Сейчас, мама.
— Не «сейчас», а сию минуту! — отрезала мать.
— Ну, я не знаю, где он.
— Не ври! Я точно знаю, когда ты лжешь. Опять двойку получил?
— Ты только не кричи, мама! — умолял Вовка, — Я исправлю на тройку, клянусь!
— По какому предмету двойка, сказывай?
Вовка молчал. «День вечерел; мы были двое; внизу, в тени, шумел Дунай...», — крутились в голове у него.
— По истории?
— Что «по истории»?
— Двойка по истории? — переспросила мама.
— Да... Но, прости меня, мамочка, пожалуйста, прошу тебя, ты только прости! — сорвалось у Вовки.
... Через несколько минут дневник уже валялся на полу. Володя лежал на постели и плакал ,в подушку плакал, чтоб не услышали, а мать на кухне за стеной бранила его, рассказывая соседке: «Двоечник! Подумать только! Сын-двоечник! Это кошмар! И еще: «Марина Ильинична виновата»! А сам, вместо того, чтобы уроки учить, Тютчева читает!»
Вова плакал недолго. Успокоившись, он встал, убрал подальше от постороннего глаза стихи и лег спать. «Наверное, Белкина меня не замечает из-за того, что я — «двоечник», — думал он, — «Но, она!... Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты!» — вспомнились ему строки Пушкина.
Вот так, невыучивший историю, с двойкой в дневнике, но с большой сладкой мечтою, Володя уснул. А за окном шумел ветерок, капало с крыши, часы уныло стучали своим маятником на стене, в кухне мама с соседкой долго еще пили чай и ругали правительство, а во сне у Вовки все те же строки вертелись:
«Я помню время золотое,
Я помню сердцу милый край:
День вечерел, мы были двое,
Внизу, в тени, шумел Дунай».