ПОЛЕТ СЕРАФИМА

 

Посвящается Стивен Сигалу, моему любимому актёру. Все лица и события, кроме некоторых ретроспекций, вымышлены. Любое сходство с реальными лицами либо усопшими и событиями случайны и непреднамеренны.

 

Глава 1.

 

Лучи полумесяца едва тронули бледно-зелёные кроны кладбищенских деревьев Пер-Лашеза, отбросив серебристо-белый свет на стену Коммунаров и несколько хмурых силуэтов, прислонившихся к ней. В мертвенно-бледную кожу ввалились щёки, одеревеневшие от долгой лёжки на тюремной скамье, истощавшие от частого голода тела едва удерживались на тонких, словно макаронины, ногах, всё ещё сохранявших крепость обрёвших свинцовую твёрдость духа людей, и всё же вид их был столь безжизненен, словно их минуту назад подняли из гробов и приставили к этой стене, повторяя описанную в романе «Три мушкетёра» уловку небезызвестного Гримо, слуги Атоса, во время битвы за Сен-Жерве. На них в упор смотрели стволы «фамасов» - двое людей в серо-зелёных формах сверлили своими серыми крысиными глазками каждого поочерёдно, словно уже всаживали в них пули, буравя кожу, разрывая плоть, дробя кости…столь ненавистно смотрели на этих людей стоявшие у стены, видя в них свою смерть. К автоматчикам подошёл, слегка раскачивая грузный торс, бородатый мужчина среднего возраста, похожий, скорее, на русского православного попа, если исключать отсутствие высокой шапки, презрительно бросив взгляд на собравшихся под стволами.

- Вы отрицаете своё участие в преступлениях против Французской Партии Наследия и всего народа Французской Третьей Империи в целом? – задал он вопрос, едва тронув губы лёгкой усмешкой.

- Мы отрицаем возложение на себя вины задающего нам вопрос, - спокойно произнёс стоявший в центре. На истощавшем теле повисли лохмотья когда-то почётной классической одежды, свойственной древнему роду князей и герцогов Де Ла Руалей, - за поругание идеалов и порядков, сотворённых единством народных мыслей, отвечаете вы, Этьен, и ваша нацисткая свора.

- Молчать, - прошипел бородач, - либо отвечать на мой вопрос, вы, нелюди. Всего лишь пара слов, благо, моё терпение распространяется настолько, отделяют целую страну от уничтожения её душителей…душителей великой нации…

- Сколь бы вы не лили золото поверх грязи, оно всегда будет соответствущего оттенка, Шубланк, - хмуро заметил Де Ла Руаль, прищурив глаза и в упор взглянув на поработителя, - ни один чистый моралью и верный своей стране француз не станет поддаваться вашим червивым словам о ложных идеалах национального господства.

- Тем не менее, уже поддались многие, - улыбнулся Шубланк, свысока глядя на презрительно впившиеся в него глаза осуждённых.

- Тебе всё равно не уйти от удара меча правосудия, и, если народ не возьмётся за ум, то пускай Господь разверзнет небеса, и на твои плечи падёт удар серафима, - продолжил герцог.

- Молчать! Довольно! – рявкнул, резко повысив тон с баритона на визгливый, почти женский, Шубланк, качнувшись в направлении палачей, - убить их!

Средь мёртвой тишины, отдаваясь на мили гулким эхом, во тьме зарокотали тяжёлые штурмовые винтовки. Бледный холодный свет полумесяца озарил сбившиеся в кучу трупы и обагренную их кровью стену, когда-то служившую местом казни для их дальних предшественников. Вновь ухмыльнвшись, Шубланк развернулся и, знаком приказав солдатам следовать за собой, медленно пошёл восвояси, постепенно растворяясь в мертвецкой мгле. А тем временем средь мёртвых тел кто-то шевельнулся. Окровавленная рука, движимая ещё теплившейся в непреклонной душе силой, поднялась из-под плеча придавившего её к земле герцога. Тусклый взгляд тёмно-синих глаз впился в раскрывшийся на ладони медальон, и на колтуноволосого человека взглянуло лицо ещё юной женщины, только достигшей девятнадцати лет. Этому человеку не было и тридцати, но в свои двадцать пять он выглядел на все сорок. Неделя мучений сильно исказила молодое тело, изуродовав и убив. Но последняя искра жизни, то, что не затронули палачи воцарившейся в Париже и во Франции в целом Партии Наследия, осветила память молодого человека. Иссохшие посиневшие губы, покрытые многочисленными трещинами, едва прошептали:

- Крис…прости…что же с тобой сейчас?…

- Что бы со мной не было сейчас, что бы со мной не произошло впредь, помни, я всегда с тобой.., - всплыл в памяти родной голос, озвучивший написанное под фотографией. «Кристина Де Люи,» - вонзилось в сердце ещё одной пулей имя родимой жены, шедшее после фразы.

- Нет…невозможно…, - вновь произнесли губы, после вжавшись в холодную землю. Искра потухла, не успев дать огня, глаза закрылись. Звякнув, медальон упал на предплечье герцога, соскользнув вниз, ещё будучи раскрытым. И затихший мир усопших людей озарился печальным взглядом фотографии женщины, потерявшей мужа…

 

Воскресное утро определило первые минуты сознания Ефима Афанасьевича Шипилова резкими звуками будильника. Вскочив на постели, мужчина помотал головой, жмурясь и глядя на часы. Семь ноль-ноль. Снова на работу. Стерев с лица последние остатки сна, Ефим натянул тапки, и машинально повёл своё тело на кухню, столь же машинально руки протянулись к чайнику. Несмотря на малозаметную должность младшего помощника шеф-повара в мало-мальски крупном ресторане на Невском проспекте, его квартира имела вполне себе приличный вид, хоть и дорогого ему стоила. Впрочем, если пролистнуть книгу его жизни и отмерить осыпанный его деньгами промежуток времени, то мы заслуженно оценим его труды, хотя начинал платить не он, а выделивший квартиру сыну отец. Он вложил в квартиру часть своих доходов, а в сына – надежду на будущее страны, собираясь подготовить будущего юриста. Но, увы, доходы вскоре потребовались на закупку лекарств и обеспечения здоровья старой матери Ефима, которой и сам он время от времени высылал часть своей зарплаты, а часть – управдому, в итоге оставаясь с маленькой суммой, на которую только молоко да хлеб берутся. А надеждам отца сбыться было не суждено – по дурацкому стечению обстоятельств Шипилов провалил экзамен и был вынужден отправиться на военную службу. Хотя здесь ему повезло – он попал в третий корпус морской пехоты, где довольно быстро нашёл компанию среди таких же, как и он, бедолаг-студентов. Тренировал их прапорщик Евгений Саламатин, мужчина тридцати пяти лет, не обделённый чувством юмора и на редкость понимающий, однако, как и любой тренер, учитель, руководитель – как ни назови – строгий и весьма суровый. При воспоминании о первых тренировках у Ефима самым наглым образом начинали ныть трёхглавые мышцы рук, ведь, как правило, студент проваливает первое задание, и студенту нести заслуженное наказание – пятьдесят отжиманий плюс долгая уборка плаца. Даже сейчас в голове раздавался добродушный голос Евгения Макаровича, доносившийся из-под роскошных пшеничных усов: «Эх, Фима-Фима, что ж ты меня так разочаровываешь? Я-то переживу, а как же ты потом Родину защитишь, если меня с первого раза не понял?…,» - после чего махал рукой, произнося что-то вроде «Эх.» и монотонно выносил вердикт, описанный за его привычной репликой. Отслужив пять лет по личному желанию, ибо служба была единственным украшением его скучной и заунывной, подобно долгой повторяющейся мелодии, жизни. Только лишь ближе к концу он внезапно обнаружил в себе способность, которую с большим пристрастием начал развивать – его руки, долго державшие лишь автомат, пистолет и метлу, приучились к кухонному ножу и черпаку. Первые опыты, мягко говоря, закончились неудачно – пригоревшую кашу однополчане Ефиму ещё долго припоминали, поначалу кулаками, затем обыкновенными ухмылками. Однако, имея ум и желание, нетрудно дойти до успеха, и такие оплошности частенько отходят на задний план. И теперь, благодаря упорному труду и стараниям, дням и часам, минутам неусыпного труда, он обязан, как назло, идти на смену другу, отпросившегося по личным делам. Причём, не у кого-нибудь отпросившись, а за бутылку водки уговоривши своего же коллегу заменить его. Хотя бутылка была делом лишним – Ефим, будучи человеком непьющим, алкаголь дома не хранил и, соответственно, не употреблял. И, как назло, даже случая подходящего для его исключения на горизонте не намечалось. Однако, следовало как-нибудь от неё избавиться – ну не пропадать же доброму – хотя мысль об этом Ефима ещё не посещала. Вяло взглянув на часы, он вскочил – на его раздумья ушло десять минут, а тем временем горло требовало глотка чего-нибудь горячего. Наскоро заварив чай в стакане, Ефим залпом выпил его содерживмое, недовольно крякнув, и через десять минут вылетел из квартиры. Мимолётно взглянув в почтовый ящик, он на мгновение остановился, будто заворожённый: сквозь узкую щель дверцы он увидел аккуратно свёрнутый конвертик, одиноко лежавший на дне ящика. Впервые за последние пять лет ему пришло письмо, написанное человеческой рукой, и эта мысль одновременно радовала и ужасала Ефима. Обычно, не зная, спрашивают, а, спросив, не находят покоя – простая цепочка, повторяющаяся из года в год, изо дня в день, из часу в час и сейчас тревожила Ефима. Однако мысль о незнании также беспокоила Шипилова, тем самым не оставляя ему выбора. Открыв дверцу ящика, он бережно вынул конверт, на коем было написано: « Pour mon cher ami Russian duquel L e on », с ниже приведённым адресом места жительства Ефима. «Эх, Лёва-Лёва, я-то думал, ты уже забыл обо мне на своей-то родине,» - улыбнулся в едва проросшие усики Шипилов, разворачивая конверт. В самом письме было написано уже по-русски:

«Ефимка, дружище! Жаль, что пишу тебе при таких печальных обстоятельствах. Ты уж, поди, обозлился на мою грешную душу, что забыл про тебя еврей Лёва, да? Ну, как говорится, нет счастья да несчастье помогло. Пишу тебе из Страссбурга, последнего пристанища честных людей в этой истлевшей стране. Подумать только, почти семьдесят лет прошло – фашисты вновь во Франции! В моей родной Франции! Неописуемо! Но реально. К сожалению, многого я тебе рассказать не могу, поэтому, если у тебя получится, встречаемся в Тель-Авиве в аэропорту Бен-Гурион завтра в семнадцать ноль-ноль. Не удивляйся, что так далеко – нацисты евреев не любят, а верные своей республике люди долго удерживать один город не могут, к сожалению. Буду не один – со мной едет моя сестра Кристина Самсонова-Де Люи. Она у меня замужем. Всё, больше написать не могу, прости, брат. Крепко обнимаю и bonne chance pour toi, mon camarade de combat! Ещё встретимся! Твой верный друг и старый однополчанин Лев Абрамович Самсонов.

P . S . Так как уехать придётся не на пару часов, а на неделю (и это минимум), прихвати с собой побольше вещей.»

Улыбнувшись и завернув письмо, Ефим вложил его в нагрудный карман облегавшей его плечи кожаной куртки, после чего бодрым шагом направился к выходу из подъезда.

Работа встретила его не слишком радужно, скорее, удивлённо, что легко читалось по взглядам и улыбкам встречавших его посетителей, привыкшим к пребыванию Ефима на месте с понедельника по пятницу, и поварам, недоумевающим по схожей причине. Однако на интересные вещи у самого Шипилова был свой взгляд, и первым отметившимся в его глазах событием был ходивший из стороны в сторону около стойки управляющий ресторана и что-то цедящий сквозь зубы. О составе произносимого Шипилову и догадываться не стоило – бедняга Сёма Шабешек уже, видимо, был пять раз мысленно и дважды вслух изруган пребывавшим в состоянии тихого бешенста от прежнего неведения Глебом Витальевичем. Завидев вошедшего Ефима, он быстро повернул к нему своё разъярённое лицо и решительным шагом направился настречу. Шипилов скрестил пальцы – обычно такой ход со стороны шеф-повара оканчивается длительным выговором с применением не слишком приличных выражений.

- Шипилов!! – рявкнул Глеб Викторович, стремительно приближаясь к Ефиму.

- Приплыли…, - подумал атакованный первым словом старший помощник.

- Где этот Шабешек, в бога мать его и селезёнку?! – вплотную подойдя к Ефиму, гаркнул ему в лицо начальник, после ещё больше разъярившись от вида зажмуренного лица подчинённого от воздействия на него голоса повышенной громкости.

- Глеб Витальевич…, - начал Ефим, оглядываясь на обделённых вниманием шеф-повара посетителей, - вас на Невском слышно сейчас наверняка…

- Отставить шуточки!! – не убавляя тона, продолжил шеф-повар.

- Вы бы могли выговорить мне всё, что думаете, не при посторонних, - вновь намекнул на глядевших на взбешённого начальника во все глаза посетителей Ефим.

- Замечательно, - выдохнул Лобанов и знаком приказал Шипилову следовать за собой. Пожав плечами, Ефим отсалютовал пришедшим и пошёл за начальником.

Едва оказавшись в подсобном помещении, Ефим сразу же задал вопрос, опередив приготовившегося выпустить на подчинённого всё имевшееся на душе Лобанова:

- А Петрович вам разве не говорил об отлучении по семейным обстоятельствам?

- Какой, - вставив в строку слово не самого приличного образца, продолжил шеф-повар, - Петрович?

- Сёмка. Шабешек. Ваш второй помощник, - столь же спокойно повторил Ефим.

- Ах, этот ротозей, - протянул Глеб Витальевич, - Шипилов, это уже который раз! Ладно бы, хоть что-нибудь делал – он от графика отстаёт так, что мне иногда кажется, что ты, Фимка, у нас за двоих работаешь!

- Да что вам, приелось это? – поморщившись, подумал Ефим, - Фима-Фима, достали, - вслух продолжил, - ну возможно. Но, тем не менее, вы видели, чем он занят? Я прекрасно знаю Семёна, и он пока ничего незаконного не совершил.

- Да ну? На мой взгляд, уже несколько раз сделал. Мне всё равно, какой ерундой он там страдает, пусть хоть проституток себе на дом в рабочее время водит, главное, чтобы выполнял то, что нужно, и вовремя! А он, как ты говоришь, занимаясь безобидными делами, мало того, что почти не делает, так ещё и отвлекается по каким-то делам. Ну это уже не поддаётся никакой адекватной оценке – раз оштрафовал, два оштрафовал, три…он скоро отдаст больше, чем заработает! Ещё одна такая выходка, и штрафом он не отделается – пойдёт нахрен отсюда! – рявкнул, в сердцах пнув стул, Лобанов.

- Что ж, это уже решать с ним вам, - поправляя стул, ответил Ефим, - а что по поводу моего присутствия здесь, так я решил его заменить сегодня.

- Само собой разумеется, новость замечательная, - качнул головой Глеб Витальевич, - всё-таки, ради кого люди в это место приходят, если не ради тебя?

- Что ж, очень жаль. Поскольку я хотел бы отпроситься в отпуск – надо тут друга проведать, а он в Тель-Авиве живёт. Позволите?

- Ну…, - замешкался Глеб Викторович, в нерешительности глядя на своего подчинённого, севшего за стол и пододвинувшего к себе рамку с фотографией.

Начальник подошёл и вгляделся в неё. На рассматриваемом снимке были запечатлены с радостными улыбками на лицах трое людей. Ефим стоял сбоку от двух молодых людей, обнявшихся за плечи. Справа стоял, широко улыбаясь, среднего роста и крепкого телосложения мужчина. Чёрные волосы обрамляли лицо медного загара, широкие плечи, говорившие о недюжинной силе, переходили в мощные предплечья, а они – в необычайно изящные кисти, одна из которых была овита браслетом часов. Сам он был облачён в обычную военную форму. Прижимаемой им к боку девушке не было ещё и восемнадцати лет. Слегка полноватая, с такими же смоляными волосами и прекрасными тёмно-зелёными глазами, обрамлёнными длинными ресницами, она отлично дополняла мощную фигуру стоявшего сбоку. На их фоне Ефим выглядел несколько отчуждённым, и, тем не менее, даже неопытный глаз мог уловить между ним и этой парой если не что-то родственное, то хотя бы нечто близкое.

- Это твой друг? – спросил понизившимся тоном Глеб Витальевич.

- Он самый, - кивнул Ефим, - Лёвка Самсонов. Вместе служили. Пять лет назад в последний раз сошлись, вот, - указал на фотографию, - запомнились.

- А потом?

- А потом разошлись, кто куда. Я на свою старую хату дальше развивать свои способности, да и сюда, а он – к себе на родину вместе с сестрой.

- А это где?

- Какая-то деревушка в Эльзасской области, во Франции.

- Еврей? – внезапно спросил Глеб Витальевич, укольнув тем самым Ефима.

- Да, - ответил Ефим, подозрительно прищурившись.

- Теперь ясно, почему он тебя в Израиль зовёт, - вздохнул Лобанов, - ты, небось, слышал, что произошло во Франции неделю назад?

- Нет, - вновь удивился Шипилов.

- Так во всех же газетах пишут! И по телевизору передавали.

- А что?

- Да переворот в стране произошёл, вот что. Теперь Франция не республика, а третья империя, и правит там некто Этьен Шубланк. Причём ведь эвон как вышел – и на флаг, и на герб паучий крест фашисткий нахлобучил, - усмехнулся шеф-повар, продолжив более хмуро, - ну а коли эти упыри у власти, значит, евреям первым туго приходится, тут уж ничего не попишешь. У моей мамы там, в Париже, племянница, сестра моя двоюродная…я ведь сам еврей немного, а она напрямую от них. В первые же дни поймали да в тюрьму. Только письмо написать успела. Ну а на следующий день…, - Глеб Витальевич прищёлкнул языком, продолжая, - так что такие дела творятся, дружище, такие. Ну да ладно, - вернулся он к деловому тону, - езжай в свой отпуск, только сегодня отработай. А на твоё место я этого разгильдяя Сёму поставлю, пусть навёрстывает упущенное. Удачно тебе потрудиться, - и он направился к своему кабинету.

Вновь бросив взгляд на фотографию, Ефим направился на кухню…

 

Множетсво светильников парка, пронизывавших серебристыми лучами огромные окна тронного зала Версальского дворца, озаряли стены благородного пурпурного цвета, отчего весь зал был залит рубиновым сиянием, слегка касавшимся плеч сидевшего за столиком справа от небольшого окаймлённого золотом трона Шубланка. Грузный новоиспечённый диктатор Третьей Империи увлечённо писал заявление о выходе Франции из Организации Северо-Атлантического Договора, довершая дело тех, кого он сместил, но руководствуясь иными целями. Рядом лежал ещё чистый бланк, на котором с минуты на минуту появится заявление о выходе из Европейского Союза. Довольно радикальный и, на первый взгляд, опрометчивый, даже, чересчур чванственный ход. Однако Этьен, будучи человеком с рождения осторожным, имел две причины поступать данным образом: во-первых, лишение мощи поддержки двух сверхдержав и двух десятков более мелких государств лишали его также и накладываемых союзом ограничений, а, во-вторых, это действие уже имело своего предшественника – Де Ла Руаль, на время сменивший старого Саркози, когда-то также был движим желанием сделать родную республику независимой от влияния Соединённых Штатов Америки и Великобритании, однако «хлипкая демократичность и либерализм во взглядах – прочная опора для вгрызшихся в экономику коррумпированных паразитов». Иначе говоря, не всем торговым кампаниям страны романтики, моды, сыра и духов, пришлось по вкусу решение сменить американский доллар и общесоюзный евро на старый добрый франк. Впрочем, было бы глупо утверждать об отсутсвии консервативных взглядов на экономическую политику у всего состава торгового строя. Однако наличие столь широкой и свободной конкуренции в рядах страны лишь отодвигало и осложняло дело, вдобавок привлекая внимание обоих союзов. А, вспоминая печальный пример четыре месяца назад разгромленной Ливии, до сих пор пылающую в огне гражданской войны, Де Ла Руаль вдвойне не желал устраивать подобные перевороты в экономике, ведь именно эта составляющая всего политдела и послужила одной из причин сбрасывания миллионов тонн взрывчатки силами Соединённых Штатов на незащищённые головы ливийцев, не говоря уж о широких и глубоких месторождениях «чёрного золота», пребывавших в изобилии на ливийских землях, из-за которого в наше время многие представителя разных сторон международного рынка готовы вгрызться друг другу в глотки. Любое дело подобного рода всегда было чем-то сродни бомбе замедленного действия, и герцог прекрасно это осознавал, пытаясь найти и порвать нужный провод, однако делал он это, с точки зрения Шубланка и корыстолюбивых чиновников, желающих отыграться на своих привилегиях, слишком медленно. А тем временем доллар, который пустил свои корни уже по всей столичной территории и дотянулся даже до глухих деревенек, стремительно падал. Паника охватывала промышленные предприятия и торговые компании, магазины пустовали, на Елисейских полях цены возросли в несколько раз – и это при их четырёхкратной превышаемости обычных цен до начала кризиса. Отчаявшийся герцог, выдохнув, решил ударить наобум – и разорвал первый же провод, начав писать заявление о выходе из Северо-Атлантического союза, не зная, что первые сполохи взрывов уже вспыхнули за его спиной, народ пребывал в ярости, на площадях вздымались плакаты демонстраций, полиция в изнеможении поднимала дубины. И тогда шакалы партии пустились рвать гниющую плоть на трупе демократии – Этьен первый выступил на одной из демонстраций, призывая народ перейти под его крыло и свергнуть «заевшихся капиталистов и перейти под эгиду общества более высшего, чем французский народ когда-либо составлял», называя конкретные имена стоявших у власти лиц и открыто обличая их, каждого – в своих преступлениях. Блюстители закона взвились, вооружившись, и бросилась на Шубланка. Однако Этьен молча стоял, глядя на угрожающе приближающуюся фалангу с тяжёлыми щитами, прекрасно разгадывая по лицам ненавистно глядевших на полицейских первых рядов демонстрировавших, что последует за приближением к Шубланку на расстоянии двух метров. Расчёты были верны – народ, очарованный словами Шубланка, сорвался с места, набросившись на полицейских. Этьен тактично зашёл за спины оттеснявших от него полицию народников, пока те подручными предметами и голыми руками били в щиты и в уязвимые участки тел полицейских. Даже удары дубин, чья амплитуда повысилась и участилась скорость, не смогли остановить разъярённого быка народного гнева – пришлось вызвать подкрепления, в ход пошло огнестрельное оружие. Холостые выстрелы по воздуху не произвели нужного впечатления, и полиция стала искать очаги столь крупного движения. Однако даже находя их, как минимум, два заряда уходили мимо, и, учитывая большое количество демонстрантов, часто пополняющееся недовольными созерцателями трагедии, разыгравшейся на Звёздной Площади, редко промахи уходили в пространство. Всё больше людей пребывало с обеих сторон, и тогда-то прибыла национальная гвардия, при виде которой ряды народного сопротивления дрогнули. И тогда заговорили короткие очереди автоматов, выбивавшие открывшихся в тот момент полностью лидеров волнения. Пара пуль задели локоть Этьена, и его, раненного, укрыл у себя молодой продавец овощей на улице Могильщиков. Оттуда Шубланк продолжал разжигать огонь ярости в сердцах малых слоёв населения, надавливая на «низкий характер действий многократно превосходящих по силе полицейских по отношению к беззащитному представителю народного мнения». Под его знамёнами участились демонстрации на площадях, гражданские устраивали засады на полицейских, по всему Парижу прошлась волна массового вандализма. Несколько раз бунтари открыто вступали в бой с национальной гвардией. Беспорядки удалось уладить залпами башенных орудий введённых в Париж танков и безжалостным огнём автоматов, но лишь на время. Верные долгу парижане также не утихали, помогая войсковым частям – по всему городу вставали добровольцы против коалиции Шубланка, весь город погряз в пучину малой гражданской войны. Однако угнетённые безработицей и нищетой сторонники Этьена многократно превосходили числом ряды «банкиров и мещан». Шубланк понимал, что вмешательство государственной армии в его дела неодноразово, и надо было переходить на более решительные меры, и в ход пошли старые связи. При помощи них в этом погрязшем в коррупции и бюрократии мире можно осуществить всё, чем и воспользовался Этьен, буквально за три дня устранив генерал-лейтенанта полиции Гастона Шоме при помощи «оборотней в погонах», оказавшихся ярыми анти-руалистами, Антони Рашуаля, генерал-майора национальной гвардии, и, наконец, лейтенанта Люсиано де Шевуазе, начальника охраны герцога. Первым увиденным герцогом за утро следующего дня был ствол «фамаса», направленный на его переносицу, а следующим – улыбающееся лицо одного из его охранников Гри Нуамира, державшего автомат в боевой готовности. И через четыре часа Де Ла Руаль публично заявил о своём уходе с престола бывшей Французской Республики. Ликующие голоса толпы единолично провозгласили Шубланка своим освободителем, а, следовательно, законным правителем Франции. Взошедший к пику своей славы Этьен предстал перед «освобождённым» народом во всём своём величии, в ответ объявив об установлении новой Третьей Империи.

- Долгое время правления иноземных агентов после тяжёлых увечий, нанесённых нашей стране войной, оставило на нашей стране тяжёлый отпечаток, разлагающий и губящий нашу нацию! Партия, которая могла когда-то возвысить нас, пала! Отныне страна переходит под более жёсткий контроль. Контроль над каждой секундой происходящего в ней, контроль над всеми жизнями. Отныне ни один ставленник не-французской власти к нашей не прорвётся! – говорил Этьен, горделиво улыбаясь.

- Да здравствует Шубланк! – раздавались возгласы из толпы.

- Учитывая ныне сложившуюся ситуацию, величие державы обязано быть восстановлено в кратчайшие сроки, дабы нам не потерять своё лицо. Но мы прекрасно знаем, что США и члены Северо-Атлантического Союза не дадут нам сделать это в полную меру! Поэтому сегодня же Республика реорганизовывается в Третью Французскую Империю вашим согласием!

- Ура!

- И ради улучшения бдительности во главе новой израненной державы встанет Французская Партия Наследия Виши, дабы заменить этот кишмя кишащий паразитами парламент!

Иначе говоря, новоиспечённый император просто пошёл по пути избитой истории. Надев корону, когда-то носимую великими родами Каролингов, Капетингов, Валуа, Бурбонов, Наполеонов и, наконец, лёгшую на голову первому Шубланку в исписанной кровью истории этой маленькой западноевропейской «звезды», Этьен мгновенно провозгласил себя императором Виши, назвав французов той самой «высшей нацией», за звание которой боролись миллионы людей разных национальностей, гибли и падали насмерть лучшие их герои, фактически возвращая страну к прежнему режиму строгой диктатуры. И, практически с первых минут правления, Шубланк приказал выставить перед ним первые десять граждан, не являвшихся чистокровными франками. А ведь, насколько нам известно, в двадцатом веке Париж был пристанищем для многих беженцев из России, Алжира, Марокко, Португалии, Испании…и он же в двадцать первом веке для многих не-франков стал могилой, да, впрочем, недемонстративно множество «франков» впоследствии было уничтожено, ибо чистокровность стала задноплановым атрибутом французского народа за последнюю сотню лет – первых же потомков имперских беженцев разгорячённые «арийцы» вытолкнули к Шубланку лицами. Застрочили «фамасы» - и выбитые из толпы упали с застывшим на лицах недоумением. Толпа завизжала, заулюлюкала, кое-где даже слышались крики «браво». Практически без приказа новоиспечённого императора вытолкнули прямо на дула автоматов десять португальских католиков, попавших под ту же участь. В толпе началась суматоха – люди нефранцузской крови, расталкивая остальных, устремились прочь. Началась давка – люди наступали друг на друга, сбившись в сплошную массу. Раздались крики солдат: «Прекратить панику!». Давка продолжилась. И тут Шубланк, словно опьянев от вида крови, приказал вновь открыть огонь. Двухминутная пальба оставила в сердцах столпившихся чувство страха, а землю – залитой кровью. Через два часа, когда толпа уже рассосалась, был отдан приказ о переписи населения. До трёх часов ночи не прекращались стуки в дверь. Не-арийцев выталкивали на улицу и тащили на нижние уровни Елисейского дворца, где на глазах у императора разворачивалось кровавое зрелище. А после того, как отгремел последний выстрел, на казнь повели Де Ла Руаля и его последних соратников. Люди уснули с непониманием произошедшего. Ореол прекрасного, витавший вокруг человека, которого они встретили цветами, был расстрелян лаем «фамасов». Даже службы очистки не смогли смыть вид крови из воображения граждан, не смогли и славящиеся на весь мир благовония перекрыть смрад трупов и железистый запах крови. На слеюдующий же день заработали промышленные предприятия – Этьен, несмотря на всё ещё существовавшую систему доллара, аккуратно ввёл между ним и евро франк, полностью сменив тактику экономической политики. Подобно рублю в России, франк стал примитивной денежной единицей, пользованной исключительно всеми. Примерно в первые же дни усиленно загремела сталь, со станков сошли литые стволы орудий – по всей стране стало налаживаться военное промышленное производство. Но, подобно любой идее, произнесённой диктатором, эта затея цвела лишь вначале. Стоило увеличить оружейную партию, в городах, всё ещё верных республиканским порядкам, уже через три дня вспыхнуло восстание в Руанской области. У Шубланка появился прекрасный шанс опробовать на них всю мощь увеличившихся в размерах войск, но, вспомнив устроенный им же погром на Елисейских Полях, он решил выбрать иной ход дела. В три часа дня под Триумфальной Аркой у памятника Неизвестному Солдату Этьен выступил со следующей речью:

«До меня дошли известия о том, что проклятые недолюди повернули свои орудия против нашей великой империи, отравляя своими червивыми речами умы наших братьев. Они называют меня тираном и убийцей. Убийцей? Неужели бойню, устроенную британскими наёмниками полиции на Звёздной Площади, можно назвать актом справедливости? Тираном? Неужели не я освободил вас от нищеты и безденежья? Неужели не я отправил многих лишившихся работы при этой пропахшей коррупцией республике на заводы, где они получают трёхразовое питание и приличную для каждого гражданина Франции зарплату? Что ж, если это правда, то, - и на этом моменте Шубланк снял корону, положив её рядом с собой и встал на колено, - вы вправе убить меня. Сделать со мной то же, что сделали с вашими прежними правителями и избрать кого-нибудь наиболее достойного такой чести, если я не смог привести к пику славы лучшую нацию из когда-либо существовавших на этой бренной земле. Давайте же! Кто первый бросит в меня камень?»

Народ молчал, застыв недвижимой скалой. Исподлобья Этьен взглянул на единый живой монолит, в ожидании смотревший на него и на стоявших около него охранников с автоматами. После чего толпа дружно воскликнула: «Слава императору!» Шубланк, вскочив, крикнул: «А тем временем ваши братья слушают речи зверей, терзавших вас при старой власти! Отправимся же туда и освободим их!». Под многократное «Ура!» Шубланка понесли на руках по дороге к Руану, где и возник первый очаг лоялистов. Через два дня осады город сдался. Казалось, народ простил Шубланку ужасы первых минут его правления. Однако через день поползли слухи о готовящемся бунте в Эльзассе, аргументируя это уплотнением гарнизона в Страссбурге и частом пребывании туда беженцев не французской национальности, чаще всего англичан, португальцев и евреев. Последние вызывали наибольший интерес к крови у ФПН и императора, но Шубланк предпочёл застыть в ожидании. Возможно, горький опыт, полученный лоялистами при первых попытках восстания, а, возможно, и положительное влияние императора сыграли свою роль. В любом случае, при всём усердном старании разведки переселение аргументировалось лишь интересом деревенских жителей к повсеместному возникновению новых рабочих мест на многочисленных военпромзонах. И всё же слухи о грядущем Страссбургском восстании не утихали, пропускаясь мимо ушей правительства…

 

 

Глава 2.

 

Ефим вскочил на кровати, схватившись за голову в районе ушей, словно в каждую раковину всадили по разрывной пуле. Фактически, так Шипилов себя и почувствовал, ибо будильник звонил уже десять минут подряд, не давая уработавшемуся старшему помощнику шеф-повара вернуться во всеобъемлющий мир сладкой дремоты. Начало вынужденного отпуска заставляло поднять голову и заняться тем, что Шипилов планировал весь остаток вчерашнего вечера. Будучи человеком предусмотрительным, всё самое необходимое Ефим собрал ещё прошедшим днём, набив доверху свой кожаный рюкзак, приобретённый на отложенные ещё с самых ранних лет деньги. Оставалось взять только некоторые мелочи. Упаковав деньги и паспорт ближе к наиболее доступному для правой руки участку куртки, но и достаточно прочно, дабы не обнаружить впоследствии пропажу ни того, ни другого, Ефим подошёл к висевшей на одной из стен большой фотографии, где во весь свой шикарный профиль был изображён его отец, Афанасий Васильевич Шипилов, прославленный адвокат Адмиралтейского района, повернув раму наискось. Ушедший вверх золотистый край рамы обнажил углубление в стене, испещренное «цифровыми» кнопками, встречаемыми в наше время практически на каждом мобильном телефоне, кодовом замке, пульте от телевизора – везде. Набрав некоторую комбинацию, Ефим взялся за верхний левый угол фотографии и потянул на себя. Фотография увела за собой небольшой кусок стены, за которым было полностью обшитое сталью углубление, иначе говоря, сейф. Запустив туда руку, Шипилов вытащил оттуда две вещи: пакет с бережно уложенными в нём двумя стопками купюр – то, что он откладывал на чёрный день плюс некоторые деньги, которые ему отсылал порой отец, и старый ТТ, полученный им ещё от деда на свой семнадцатый день рождения, с несколькими обоймами, приобретёнными в одном из оружейных магазинов. Как у человека отслужившего, у Ефима было право на ношение оружия, и приобрести к нему патроны было делом достаточно простым. Пистолет легко уместился в переднем малом кармане, а заряженные магазины, исключая уже находившийся в рукояти, Ефим компактно разместил во внутренних карманах куртки. Плотно позавтракав, Ефим направился к метро. Путь был весьма далёк, а к часу дня Шипилов был обязан пребывать в аэропорту, дабы не упустить важный рейс, ведь перелёты из столь далеко расположенных друг от друга точек имеют обыкновение занимать времени более, чем трёх часов. На прощание с домом Ефим даже и не собирался тратить время, хоть и не знал, насколько будет длителен его «отпуск», лишь кратко бросил взгляд на фотографию отца в золочёной раме, а после вышел, наглухо заперев дверь…

Внутренний вид аэропорта слегка разочаровал Ефима. На фотографии то место, куда его порой тянуло столь сильно, что хотелось, как говорится, хотя бы одним глазком взглянуть, выглядело высоким широким четырёхэтажным зданием, залитым серебристо-белым светом. Но реальность сгустила краски, пусть и слегка, и всё же яркий белоснежный оказался серым от пыли и уже встреченной на пути, пролегавшим через пешеходный путь, а также сеть метро и маршрутных такси, мирской суеты. Народ торопился каждый в своём направлении, скользя по первой декабрьской слякоти, слетевшей на когда-то вычищенный до блеска белый пол с их же сапог. Хмуро глядя лишь вперёд, Ефим пересёк весь зал, направляясь к кассе. Иногда его взгляд соскальзывал на сидевших на лавках людей, на осматривавшихся только что прибывших туристов, на ослепительно сияющие от попадания на них чрезвычайного количества солнечного света стены…

У касс, как бы то ни было странно, длинных очередей, о которых на работе Ефиму так долго рассказывали коллеги, не выстраивалось. Впрочем, руководствуясь лишь желанием сократить расстояние между нынешним местоположением и желанной встречей с другом, Шипилов не желал совершать прыжок во времени, дабы убедиться в правдивости слов товарищей по поварёшке, и спокойно влился в постепенно сокращающийся отросток толпы. Однако и тут время тянулось слишком долго, и Ефим, молча глядя на окружающую обстановку, пытался скоротать время. Вдруг ему в лицо дунул ветер, и за спиной послышалось недовольное откашливание стоявшего за ним. Взглянув вперёд, Ефим неожиданно обнаружил, что застоялся и, виновато обернувшись на недовольствующегося пожилого мужчину, сократил расстояние, и, удовлетворив интересы старика, вновь углубился в своё прежнее занятие, ежеминутно приближаясь к оказавшейся в это время столь долгожданной и порой даже недостижимой целью кассе. Внезапно, практически у самого окошка его окликнул молодой женский голосок:

- Извинитие, мужчина, здесь была моя очередь!

- Простите, но я, - удивлённо взглянул Ефим на только что отошедшего мужика средних лет крепкого телосложения, - похоже, только что дождался очереди после вашего мужа.

- Какого мужа? – послышались в голосе нотки смеха, - я ещё не замужем!

Ефим взгялнул на говорившую с ним. На него в упор смотрела своими глазищами ярко-изумрудного оттенка, широко улыбаясь, выглядевшая на неполные двадцать юная девушка высокого роста. Для своего возраста она выглядела довольно скромно: серое пальто, охватывающее стройное туловище от плеч до колен, такого же оттенка брюки, на ногах маленькие подшитые мехом сапожки асфальтового оттенка. Но на безжизненном фоне Ефим уловил одну яркую горящую точку – её яркие зелёные глаза, большие, как два озера цвета жизни, охватывающие его ощущением, сродни погружению под воду с головой. И, подобно широкому, изящно изогнутому клинку кухонного ножа, пелену грёз прорезал повысившийся голос незнакомки:

- Мужчина, так я могу пройти за билетом? – после чего раздался окончательно выбивший Ефима из-за потусторонней грани живой смешок, замечательно дополнивший показавшееся Шипилову в этот момент настолько прекрасное лицо незнакомки.

- Ах, - Ефим помотал головой, отгоняя от себя так невовремя свившиеся в один колючий клубок в голове левые мысли, улыбнувшись, - разумеется, - и отступил за её спину.

Вновь почувствовав на себе недовольный старческий взгляд, он пожал плечами, не посчитав нужным обернуться. Дед лишь вздохнул, что-то проворчав в белую, как у Деда Мороза, бороду…

Ничто не бывает вечным – так устроена жизнь. В конце концов Ефим дождался своей очереди, и вскоре бодрым шагом он уже направлялся к раскинувшему свои белоснежные крылья по посадочной полосе огромному пассажирскому авиалайнеру. Войдя внутрь, Ефим увидел перед собой бесконечно тянущийся цветной коридор, сплошь уставленный креслами у стен. Выбрав себе место у окна, Шипилов, быстро уложив вещи, плюхнулся в сиденье, уставившись в сияющий стёкольный круг иллюминатора, глядя на раскинувшийся перед ним пыльный простор площадки, внезапно начавший темнеть. Ефим прищурился. За слоем аллюминия послышался рокот двигателей, и светло-серый начал постепенно переходить в чёрный, вскоре вовсе исчезнув из поля зрения Ефима, закрывшись блестящими от капель, сорванных в облаках, серебристыми крыльями самолёта, расчерченных по диагонали лазурной полосой. Внезапно его окликнул уже знакомый голос девушки:

- Ох, снова вы! Не возражаете, если я присяду рядышком? – и вновь вслед за этим послышался лёгкий жизнерадостный смешок.

- Угу, - бросил через плечо Ефим, придвигаясь ближе к иллюминатору.

- Только мне всегда нравилось сидеть у окна…не возражаете?

- Пожалуйста, - Шипилов, отсев на боковое сиденье, хлопнул ладонью по освобождённому месту.

- Спасибо, - и, вновь хихикнув, девушка усадила свой стан перед Ефимом. Собравшись вновь откинуться на спинку, Шипилов вдруг вновь поднялся, взглянув на упущенную им в аэропорте деталь в портрете девушки – из-под вязаной шапочки выбивались, пытаясь достать до плеч, тёмно-каштановые волосы. Девушка, почувствовав на себе взгляд мужчины, повернулась, улыбнувшись:

- Всё в порядке?

- Да, - кивнул Ефим, откашлявшись и отвернувшись, говоря в спинку впереди стоявшего кресла, - в норме.

- Забавный вы парень, - усмехнулась незнакомка, - и вид у вас солидный. Служили?

- Было дело, - опять кивнул Шипилов.

- А сейчас кем работаете?

- Поваром.

- Вы? – рассмеялась незнакомка, - поваром? Как-то не похожи, честно сказать.

- Эвон как, - покачал головой Шипилов, - а мне что, надо напялить калпак и фартук, чтобы произвести наиболее правдоподобное впечатление о моей нынешней карьере?

- Да мне всегда казалось, что повара…пухленькие, а вы…такой огромный.

- А что, пухленький не может быть огромным?

- И правда, - отвела девушка взгляд, вновь рассмеявшись, - а вас как зовут-то?

- Шипилов я, Ефим Афанасьевич. А вас?

- А я Ксения буду, Грачёва. Ксения Игоревна, - улыбнулась девушка.

- Как и я, в Израиль, стало быть, летите?

- Ага. Там моя крёстная сейчас живёт. А вы?

- Да друг меня там старый заждался. Вместе служили…

- Внимание пассажирам! – раздался голос в микрофон, отскакивая от обтекаемых стенок трубообразного коридора, - мы рады приветствовать вас на борту нашего лайнера! Пожалуйста, поставьте спинки кресел в вертикальное положение! Полёт будет происходить на высоте трёх тысяч метров над землёй! Когда мы поднимемся, сюда доставят спиртные напитки и обед! Приятного полёта!

- Замечательно, - пробубнил Ефим, взводя в указанном положении кресло и откидываясь в него, закрывая глаза.

- Не выспались? – весело спросила Ксения.

- Ага, - кивнул, не оборачиваясь, Ефим, постепенно проваливаясь в пучину сна под щебетание новой знакомой…

Четыре часа спустя в Тель-Авиве на румяном фоне вечереющего неба возникла сияющая красными огнями точка – самолёт медленно для взглядов смотревших на него снизу, но верно приближался к Бен-Гуриону, аэропорту многих тысяч народов и десятков тысяч национальностей…

Посадка резко ударила в затылок Шипилову, разорвав плёнку в ушах обрывком фразы: «…Полёт завершён! Приятного отдыха!» - или же он так расслышал эту связку слов, увы, известно лишь ему. Помотав головой, будто с бодуна, хотя, как уже говорилось, привычку пить он так и не приобрёл, он поднялся в кресле, глядя на разноцветную муть, постепенно разложившуюся на отдельные участки, оказавшиеся спинами выходивших пассажиров. Ефима снова тряхнуло, на этот раз от лёгкого толчка вбок, после чего он вновь услышал голос Ксюши:

- Просыпайтесь, нам уже выходить.

- Ох, - Шипилов протёр глаза, потягиваясь, - вроде бы прикорнул на пять минут…

- На четыре часа…и всё ещё не выспались, - рассмеялась девушка, подталкивая, - потарапливайтесь давайте!

- Да, конечно, - натянул рюкзак Ефим, подаваясь корпусом вперёд.

Едва покинув салон, Ефим жадно втянул тёплый израильский воздух, заставивший железы активно выделять пот, а самого Шипилова – сбросить куртку и набросить на плечо, ибо было невыносимо жарко, даже несмотря на лёгкую вечернюю прохладу, напомнившей о себе лишь тогда, когда тканевой покров на теле стал тоньше.

- Ну что ж, - произнесла Ксюша, улыбнувшись, - пора прощаться. Моя подруга уже ждёт у выхода, - она кивнула головой в сторону стоявшей обоим в профиль девушке, курившей у дверей.

- Да меня тоже сейчас найдут, - ответил Ефим, встертившись взглядом с улыбающимся крепышом, рядом с которым шла, гордо приподняв голову, высокая девушка.

Шипилов на мгновение открыл рот: эта пара будто бы сошла с фотографии на его столе, и одновременно в них улавливались некоторые изменения. Лев заметно поседел и, казалось, малость ссутулился, а дама утратила свою лёгкую скромность, изящно вышагивая рядом с шедшим, словно на таран, братом. «Пожила во Франции,» - подумал Ефим.

- С вами всё в порядке? – коснулась его плеча Ксюша.

- Да, конечно, - улыбнулся в ответ Ефим, - просто старого друга увидел.

- Ефимка! – раздался трубный голос Льва.

- Ну, я так поняла, мне уже идти, - склонила голову на бок девушка. Из-под снятой шапки волосы каштановым водопадом упали на её плечи.

- Да, - кивнул Ефим, - приятно было познакомиться.

- Мне тоже, - расплылась в лучезарной улыбке Ксюша, - до свиданья, - и согнув изящные пальцы в прощальном жесте, она быстрым шагом направилась к дверям выхода.

- До свиданья, - вздохнул Ефим, сожалеюще глядя на уходящую серую красавицу, - хоть бы понадеялась, что увидимся…, - произнёс он, мечтательно улыбнувшись, - н-дааа, давненько я не общался с девушками…

- Здорово! – врасплох застигнув Шипилова, прогремел в ушах голос друга, после чего Ефим и ойкнуть не успел, как его сжали мощные тиски, о которых он помнил ещё с давних лет военной службы, после чего его нос глубоко вдохнул до боли знакомый запах копоти и морской соли.

- Всё ещё служишь? – спросил, со смехом пытаясь освободиться от удушающих с непривычки объятий друга, Ефим.

- Да, - поняв желание товарища и отпустив, басисто рассмеявшись, ответил Лев, - то есть, нет.

- Поясни?

- Я ж ведь не сразу в Эльзасс поехал, - кивнул Лев, - я ведь, сам знаешь, люблю пошляться, где вздумается. Вот судьба и зашвырнула меня в Ла-Рошель. Служил в береговой охране. Потом познакомился с одной очаровательной дамочкой…

- С которой ты сразу выпрыгнул из просмолённых морских штанов и помчался в Париж на всех скоростях, - усмехнувшись, подметила девушка.

- Чёрта с два, - насупился Самсонов, - я ещё пару месяцев послужил. И потом, что такого, что она парижанка? Была…

- То есть? – удивлённо прищурился Ефим.

- Два дня назад её убили…

- Как?! И у тебя…

- Да, - по большим ресницам стекла крупная тяжёлая мужская слеза.

- И как это произошло?

- Нет! – со свистом тяжёлая рука рассекла воздух распрямлённой ладонью, - я не хочу об этом говорить сейчас, при посторонних. А то разрыдаюсь. И как я буду в глазах людей, мать их, выглядеть? – хрипло рассмеялся Лев, хлопнув здоровенной жилистой рукой Ефима по предплечью, - сам-то как?

- Будем жить, - кивнул Ефим, - как-то уживаюсь с текущими обстоятельствами. Хотя, признаться, хотелось бы лучшего.

- Женат? Или по-прежнему холостой? Как-то в армии ты любил пролезть к девчонкам, помнишь, а? – с улыбкой напомнил Ефиму золотые годы службы старый друг.

- Да вот, - невольно в голову закрались мысли о только что оставившей Шипилова Ксюше, - нет, как-то не привелось.

- Так ты всё ещё свободный? – игриво спросил Лёва, - что собираешься делать в этот раз?

- Чёрт его поймёт, - пожал плечами Ефим, - пока не придумал.

- Ладно, - вклинилась в разговор Кристина, - пойдёмте. Конечно, приятно встретиться со старым другом, но, всё-таки не будем заставлять ждать родителей.

- Родителей? – удивился Ефим.

- Да, - ловко закинул на плечо огромный рюкзак, переполненный вещами, Лев, - а ты как думал? Своего дома у нас тут нет, а моим родичам повезло поселиться прямо здесь. Они тут живут последнее время. Не беспокойся, - увидев соответствующее желанию задать вопрос выражение лица Ефима, опередил он друга, - они тут поселились ещё год назад, даже адресок нам тогда дали. Мы уже у них были, так что знаем, куда идти. Ну пошли, а то скоро стемнеет, а так не хочется, чтобы мои любимые пироги остыли, - потёр он живот.

- Н-да, Портос, - улыбнулся Ефим, - твоё первое дело после какого-либо события – пожрать до упора.

- А ты чего хотел? – в ответ расплылся в улыбке Лев, и компания, рассмеявшись, пошла к дверям выхода из аэропорта.

Впрочем, подобное поведение могло вызвать недоразумение у любого слушателя, но не у Ефима. Вместе служа в рядах российской морской пехоты с этим крепышом, он использовал это время также, чтобы досконально изучить его особу. Познакомились они с ним совершенно случайно, как говорят, нет счастья да несчастье помогло. Однажды на оружейном складе отделения произошёл аврал – пропали два автомата и девять магазинов к ним. А автоматы были новые, сошедшие со станка буквально пару дней назад. Евгений Макарович, пребывая не в себе, приказал корпусу выстроиться на плацу. Солдаты застыли в молчаливом ожидании, меж рядов в воздухе просачивался страх перед начальством, ибо солдаты (особенно новобранцы) не всегда были готовы к подобным выкидкам прапорщика, даже тогда, когда у него было плохое настроение, он скорее переходил на язвительный юмор, чем на срыв нервов. Вот и сейчас он ходил, как тигр в клетке, по линии перед первым рядом. Затем он резко остановился, ошеломив не успевших уследить за ним новобранцев, развернул до этого находившуюся к строю боком фигуру в полный рост грудью к бойцам и начал громко во всех красках описывать их желающую лучшего степень ответственности, затем, попросив выйти из строя назначенных дежурных, начал объяснять им в частном порядке, пускай и прилюдно, кто они такие и как они следили за вчерашней поставкой. Отматерив их, прапорщик выдохнул, утерев пот с покрасневшего плоского, как едва поджаренный блин, лица и стал буравить строй страшными глазищами. Затем он ровно и монотонно задал вопрос:

- Кто дежурил во вторую смену?

Ефим сглотнул. Во вторую смену стоял на посту он. Он робко подал голос:

- Й-й-й-йя….

- Отставить! – рявкнул прапорщик. У Фимы в груди ёкнуло от отрезвляющей резкости голоса начальника.

- Я! – вытянулся Ефим.

- Так-так. Значится, рядовой Фима, - начал нарочито медленно произносить начальник, постепенно расплываясь в улыбке и снова начав ходить из угла в угол, мерно вышагивая по линии. Пройдя несколько шагов, он остановился и плавно развернулся: - значится, рядовой Шипилов, - он вновь пошёл к центру, с разворота српосив: - дежурил?

- Так точно! – ответил, не меняя позы, Ефим.

- Ну раз так…тогда сам и ищи! – обронил, видимо, истрепав последние нервы на обругивании остальных нерадивых дежурных и не найдя больше слов в адрес Шипилова.

- Но…

- Рядовой, это приказ!

- Но…

- Что?!

- Когда я дежурил, они были на месте. Пропали только на утро…, - робко сознался Ефим.

- Ах на утро?! – вытаращил глаза прапорщик, - а ты где был?

- Да так…, - почесал в затылке Шипилов, - по делам…ну я ж быстро, товарищ прапорщик.

- Да им срать с колокольни было, куда ты там сгонял по-быстрому! – рявкнул прапорщик, - найти!

- Есть, товарищ прапорщик! – вытянулся Ефим.

- Остальным: разойтись! – напоследок гаркнул прапорщик.

С этого момента Ефим метался по всему участку в поисках этих четырёх «стопервых». Но – как сквозь землю. Даже склад несколько раз перерыл – ни в какую. И тут как-то залез он на соседний участок – корпус был большой, и подразделения распределяли по разным местам. А на тамошнем полигоне под командованием щуплого младшего сержанта солдаты стреляли из автоматов. И видит он, значит, - лежат на столе в ряд четыре чёрненьких «стопервых»! И метка, вчера ставленная, виднеется. «Ну ладно, ладно,» - подумал Фима и решительным шагом направился к младшему сержанту, в это время копавшегося ручкой в своём блокноте.

- Товарищ сержант, разрешите обратиться! – вытянувшись во весь рост и откашлявшись, гаркнул «по-положеннму» Шипилов. Младший сержант поднял глаза.

- Разрешаю, - так идеально подходившим к его тощему телосложению тонюсеньким голосом ответил он.

- С утра четыре автомата найти не можем. Обыскались уж, а тут смотрю – лежат они, товарищ сержант, на столе. И метки наши виднеются, вон, - кивнул Ефим в сторону описываемых им предметов.

- Фамилия, имя, часть? - сухо спросил младший сержант, забросив выдающуюся чёлку назад.

- Шипилов Ефим, корпус морской пехоты, подразделение прапорщика Саламатина! – рапортировал Фима.

- Ах вона что! – схватился за голову младший сержант, - да, каюсь, брали. Таки надо было. Но вот что: шагай-ка ты к своему прапорщику и доложи, мол, так и так, к вечеру автоматы вернём.

- А магазины зачем взяли? – спросил Шипилов.

- Рядовой! – вытянулся сержант, - не вашего ума дело это уже! Кру-у-гом!

Делать нечего, пришлось подчиниться.

- На доклад шагом…арш! – командным голосом пискнул младший сержант…

- А-а-ах, вот как! – насмешливо произнёс Евгений Макарович, сидя на стуле и разглядывая в упор вытянувшегося перед ним Фиму, - значит, взяли. Значит, кается?

- Так точно, кается! – ответил Ефим.

- А ты, Фимка, спросил-то хоть, кто он, когда брали? Или они что, официально дождались, пока ты, кхм…по делам сгоняешь, потом пришли так аккуратненько и также аккуратненько стыбзили наши автоматы? У них что, своих нет? Занесено же было, что автоматы раздали на все склады в равном количестве, на равных же условиях. Тебе, товарищ Шипилов, по уставу думать не положено, что ли? Логику включи.

- Да как, если он сам сказал: «Пришли – взяли»…

- А я говорю: логику включи!

- Слушаюсь, товарищ прапорщик.

- Кру-у-гом! – произнёс Евгений Макарович серьёзным тоном осточертевшую Ефиму команду, - и обратно бегом марш! И чтоб без автоматов не видел! Будет он мне ещё чужие автоматы таскать, тоже мне, Холмс…

- Сказано же: доставим вечером! – разозлённо запишал младший сержант, - а теперь развернулся и пошёл отсюда!

- Пожалейте, товарищ сержант, меня же без этих стволов видеть не хотят, а я, покуда не достану автоматы, ничего другого делать не могу, - жалобно произнёс Ефим, переминаясь с ноги на ногу.

- Я команду «вольно» не давал, - высокомерным тоном и внезапно сниженным голосом произнёс младший сержант.

- Виноват, - вытянулся вновь Ефим.

- Пойдём-ка, рядовой, поговорим с твоим прапорщиком…

До вечера Ефим не мог зайти в кабинет, где вовсю обсуждались эти чёртовы автоматы. Младший сержант Скворцов и прапорщик Саламатин горячо о чём-то спорили, причём порой переходя на весьма грубые выражения эмоций, что заставляло Ефима выдавать короткий смешок. Часы тянулись, как хвост кота – медленно и заунывно. В это время раздались шаги. Ефим вяло взглянул в их сторону и обомлел: из-за угла чинно вышел солдат. Форма облегала выступающую под ней гору мышц, низкий рост прекрасно подходил его коренастой фигуре с мощным торсом, глаза пронизывали пространство перед ними. Шипилову на мгновение показалось, что он разглядывает его с головы до ног. Однако его глаза смотрели на противоположную стену…или в окно, сквозь стекло которого лился свет летнего солнца…

- Чего стоишь? – спросил он со странным акцентом.

- М? – повернулся Ефим.

- Чего ждёшь? – вновь спросил незнакомец.

- Пока эти два идиота перестанут спорить, и нам наконец принесут наши автоматы, - покачал головой Шипилов.

- А-а-а! Стопервье? – спросил крепыш, приударив последний слог и странно выговорив «р».

- Стопервые, может быть? Если ты о них, то да, они нам чертовски нужны, - кивнул Ефим.

- А-а-а. Прости, я пока только освайваю рюсс язик, у меня…произ…произносен…

- Произношение, - улыбнувшись, помог Ефим.

- Да. Плохо, короче, - поправился крепыш.

- Со словами у тебя быстро. Ты откуда?

- Я из Франс, из Эльзасс. Страссбург, connaissez - vous ? – улыбнувшись, не сдержался крепыш.

- Oui , je connais , - кивнул Ефим.

- Ого, вы знаете французский? – перешёл непосредственно на сам французский солдат.

- Немного, - несколько смущённо ответил Ефим.

Далее они разговорились. Вот тут-то всё и выяснилось в ходе этой беседы. Новый знакомый пополам с русским выдавил из себя, что автоматы те он сам забрал, и что на деле Скворцов устроил ему выговор, но оставил, так как на складе и вправду была нехватка ещё до раздачи «калашей», а пострелять хотелось всем. Чем и из чего, не было, вот и решились на вылазку. К тому же, за успехи его решили перевести в подразделение Саламатина.

- Н-да, - усмехнулся Ефим, - может быть, младший сержант тебе и устроил выговор, но раз ты у нас, то за кражу оружия своего же подразделения тебе придётся минимум сделать пятьдесят отжиманий.

- Фигня вопрос, не в первый раз, - махнул рукой, улыбнувшись, солдат.

- Тебя как звать-то?

- Леон. Я француз, но мать моя русская еврейка. Так что имя у меня на французский лад, фамилия – на русский, а сам я – еврей. Вот такая штука. Здесь меня зовут Лев Самсонов, ребята кличут Лёвой. Может так меня впредь и звать, - и солдат протянул Шипилову свою огромную жилистую ладонь.

- Ефим. Ефим Шипилов. Для тебя – просто Фима, - улыбнулся Ефим и протянул свою руку, чуть не закричав от боли: тиски его нового знакомого были поистине железны и чуть было не измельчили кости ладони своим сжатием.

- Ладно, раз всё так хорошо закончилось – пойдём, поедим.

- У нас даже ужина не намечалось, - поразился Ефим.

- Какая разница, - улыбнулся Лев, - мне всегда удавалось уговорить повариху положить мне лишнюю порцию каши, - и, подмигнув, он поманил за собой Ефима.

Всё идёт своим чередом. История с автоматами вскоре уладилась, и русско-французский благородный еврей Лев Самсонов перешёл в подразделение Саламатина. Правда, всё окончилось едва ли не тем, что прорёк Ефим, однако всё обошлось более счастливым образом. Конечно, не без помощи младшего сержанта, но отделался Лёва довольно легко. Все следующие годы службы они с Ефимом провели бок-о-бок. Постепенно иностранец приучался к русскому языку, и количество бесед на французском сократилось. Однако-таки часто Лев писал письма сестре на родину, пытаясь узнать текущее положение семьи, так что забывать французский ему было категорически противопоказано. За всё это время он проявил себя, как благородный, горячий, отчаянный парень, большой любитель набить свой живот и посмеяться в компании друзей. За всё это вкупе с его поистине геркулесовой физической силой он был прозван Портосом. Ну не шло ему имя Геркулеса или Геракла, или ещё каких-либо античных героев – всё ещё слышавшийся французский акцент развеивал все представления о носителях этих имён. А Портос – он везде Портос. Знакомый всем из книг или фильмов, или просто по слухам – просто Портос. Без его сложной фамилии: «Дю Валлон де Брасье» и т.д. и т.п., ведь читатели помнят, что упоминаемый персонаж, а именно оригинальный носитель прозвища, друг Д'Артаньяна, любил растягивать свою фамилию, разбавляя её названиями имений или фамилиями родственников. В общем, всю эту длинную кишку было непомерно сложно выговорить, да и далеко не все были с ней знакомы хотя бы раз. А «Портос» приелось всем, и с тех пор Лёва не разлучался с этой кличкой…

Дорога весело смеявшихся и сыпавших друг другу анекдотами друзей пролегала по жарким улицам израильской столицы, и вела она к невысокому дому около площади Дизенгоф.

- Ну вот и пришли, - улыбнулся Лев.

Дверь им открыла опрятная ещё не пожилая, но далеко уже не молодая улыбчивая женщина.

- Мама! – воскликнули в голос Лев и Кристина, побросав сумки и бросившись на шею даме. Ефим, усмехнувшись, подумал, что два здоровых отпрыска бедной женщине просто сломают шею.

- Ой, дети-дети, сколько ж лет прошло-то! – повторяла женщина, целуя своих в щёки, после чего прищурившись, взгялнула на Ефима, - а это кто? Кристинка, неужто твой новый кавалер?

- Да нет, - ответила Кристина, засмущавшись, - это однополчанин Лёвы.

- В морской пехоте вместе служили, - улыбнулся Лев, - помнишь, я рассказывал? С тех пор много времени прошло…а ведь золотые были годы. Помнишь, Фим?

- Ага, - только и вымолвил Ефим.

- Какой рослый…эх, Крис, тебе б такого…

- Нет, - померкла Кристина, - он, конечно, выглядит нормально, но я ещё своего не помянула…

- Ах да, я слышала…, - исчезла улыбка с губ женщины, сменившись искренним соболезнованием, - мне жаль, что так получилось, но…

- Ублюдки! – проревел Лев.

- Да кто ж спорит-то, - привлекла к себе и обняла Кристину дама.

- Мама, его больше нет…, - всхлипнула Кристина, - он такой заботливый был…ни доли ради меня не жалел, всё говорил: вот придёт время, Крис, и заживём ещё лучше. А тут эти сволочи…, - и она, зарыдав, уткнулась в грудь матери.

- Ну-ну, милая…, - стала гладить ещё не сморщившейся рукой по густым волосам дочку мать, воскликнул потом: - что ж вы все такие хмурые-то? Я для кого стол накрыла? Проходите давайте! Разденетесь – и на кухню! Ох, как я вас давно не видела, там и стол уже накрыт. Давайте, не будем сегодня вспоминать о плохом. А вы чего стоите? Проходите давайте, - переключилась дама на Шипилова, - что ж вы, как неродной, стоите?

- Да я и так вам…не родственник, - улыбнулся неказисто Ефим.

- Чепуха! – всплеснула руками женщина, - для нас все друзья – родные люди, проходите давайте, ну же…

Улыбнувшись, Ефим принагнулся, пропустив над головой низкий конец прохода и очутился в просторной гостинной, поразившись метаморфическому переходу размеров из неказистого экстерьера во вместительный интерьер. Весь пол, показавшийся Ефиму полем по сравнению с полом его квартиры, устилал лимонно-жёлтый ковёр, у стены нашёл приют тёмный диван, у правого подлокотника которого светила через стекло двери лампа комнаты, в которой уже вовсю размещался Лев. Мельком осмотрев развилистую дорожку по резко сужающимся коридорам, Ефим приготовился последовать за своим другом, но на его плечо легла тёплая ладонь, после чего уже знакомый голос произнёс:

- Э, не сюда, дружок.

Ефим обернулся и увидел ту самую женщину. Улыбнувшись, она показала рукой в сторону, противоположную дивану. Сквозь ту стену можно было пройти двумя путями, один из которых вёл в комнату, отведённую гостю. Однако не о ней наперво задумался Ефим: золотящаяся ткань выполненной в далёком восточном стиле широкой двери, видимо, в наружнюю надстройку, привлекла его внимание.

- Ах, - женщина, улыбнувшись, вновь тронула Шипилова за плечо, - не отвлекайся, дружок, туда мы пойдём чай пить скоро. Ты пока располагайся.

- Да, конечно, - очнулся Ефим, нелепо улыбнувшись и, ломаясь изнутри, отступая к казавшейся спасением двери.

Когда женщина, лучезарно улыбнувшись, окунулась в сеть коридоров, Ефим нырнул за дверь и, захлопнув её, прижался к ней спиной. Багрянец залил его щёки – он впервые находился настолько далеко от дома, впервые увидел настолько интересный дом, и впервые незнакомцы стали прикасаться к нему, вводя в полный ступор, называя его при этом родным. «Нет, - говорил разум, - ты здесь чужой, веди себя соответственно». И всё же приятное тепло от хорошего знакомства заставляло его краснеть ещё больше. Даже усталость от долгой дороги не накладывало должного отпечатка, и манящее чувство очередной сходки не позволяло Ефиму принять тот безразлично-тяжёлый вид, с которым он показывался приезжавшим с разных уголков России, да куда уж там – со всего Запада, а порой – из Азии шеф-поварам, сошедшимися, как всегда, на пресс-конференции с Лобановым. С точно таким же видом Ефим шёл на кухню, не меняя маски брюзгливой усталости, смешивал ингридиенты, и с точно такой же безразличностью нёс блюда на стол, игнорируя одобряющие возгласы. За спиной многие говорили, что он – машина, но всё же он слышал и это, бесспорно, слушая и одобрительные реплики принимавших пищу. Нельзя сказать, что он таким был всегда. Просто он был отягощён частым одиночеством. Когда-то во всём этом он находил спасение от нападавшей на него дома скуки, и на работу мчался, как ошалелый. Впрочем, то не самый последний случай, многие сказали бы даже, классически происходит так, что человек рвётся в бой, причём, не обязательно с автоматом наперевес – просто на работу, лишь бы уйти, забыть о томящих объятиях тишины абсолютного отсутствия чего-то своего. Постороннее тоже было бы нежелательно, хотя порой это единственное, что может разбавить скуку, впрочем, только откровенному нигилисту будет всё равно, какой конец придёт его одиночеству, если он готов уцепиться за дурной случай той же хваткой, какой вцепился бы в благую новость. А работа была для Ефима ни тем, ни тем. Скорее, маячком, ещё одной замечательно мелодией, затягивающей в первые минуты, а может быть, и часы, в общем, ровно на тот промежуток времени, после которого мозг, или нервная система в целом усваивает уже знакомую постановку звуков, световых эффектов, тепловых явлений – неважно, и просто на автомате твердит, что это ей нравится, на деле уже полностью отрицая данность, и в этом контрасте есть все задатки того самого нигилизма, который, начиная с окончания службы у Ефима светился во всём.

- Фимка! – окликнул его от раздумий голос Льва, - ты там скоро?

- Сейчас, погодь! – отозвался Шипилов, сбросив с плеча рюкзак, о котором он и вовсе забыл.

Медленно он подошёл к окну и уткнулся в стеклянную стенку. Приподняв её за ручку, Ефим почувствовал рванувшую внутрь прохладу со вкусом свежести соприкоснувшейся с вечерней влагой природы, пускай и искуственно созданной в отведённых ей людьми границах и всё же ведущей естественный жизненный цикл. Внезапно у Ефима в голове пролистнулись все последние события. Впрочем, прямое соприкосновение с пробуждением жизни воздушно-капельным путём способно вызывать самые неожиданные воспоминания.

- Мама, они убили его! – послышался плачущий голос Кристины.

- Эвон ведь как вышел: и на флаг и на герб паучий крест фашисткий нахлобучил…, - раздался хриплый голос Глеба Витальевича.

- Фашисты во Франции, в моей родной Франции! – пролистнулись перед глазами строчки из письма.

- Всё в этой жизни страшно, а фашисты – особенно…помни это, внучек. А как видишь гада – не бойся, его бить можно, он заслужил, тараканов ведь по всем законам давят, чтоб жить не мешали, и они пускай не мешают – так-то мы и думали…эх, думали…, - где-то в самых недрах сознания произнёс мягкий хриплый басистый голос грузного, как колода, дедушки.

Ефим спохватился: пистолет! Он-то на месте? Бросившись к рюкзаку и рванув молнию, он заметил блеснувший квадрат заряжающего механизма: лежит себе, никого не трогает, старина. И патроны на месте.

- Ох, неспроста я всё это вспомнил, ох неспроста…, - произнёс под нос неожиданно для себя Шипилов, встрепенувшись – с чего бы вдруг?

Как-никак, он должен быть сейчас в бодрой форме – начал игру, так не отступать. Да и как-то выходило, а тут, как чёрт попутал – ляпнул, что сорвалось, хорошо хоть, не слышали. Помотав головой, Ефим начал укладывать вещи. В это время со скрипом отворилась дверь, и внутрь заглянула каштановая головка Кристины.

- Фима, - прощебетала она, - выходи, мы сейчас в саду чай пить будем.

- Ого! – воскликнул удивлённо Шипилов, - а отчего ж не выйти? Сейчас, сейчас…

 

Шубланк аккуратно загладил смоляно-чёрные волосы и обернулся к открывшимся дверям. В проёме вырос невысокий человек щуплого вида, облачённый в военный мундир. Локоть стягивала зелёная лента с белым кругом, вмещавшим чёрную свастику.

- Господин Орбимем! – окликнул его Этьен, - искренне рад нашей встрече.

- Господин Шубланк, - кивнул в свою очередь, произнося слова как будто приглушённо, Орбимем, - взаимно. И всё же, так как времени у меня не так уж и много, я хотел бы сразу отодвинуть прелюдии и перейти к делу.

- Конечно. Присаживайтесь, - и Шубланк медленно подошёл к стоявшему в центре тронного зала широкому столу, неторопливо отодвигая стол и выжидающе глядя на гостя. Тот, перехватывая эстафету, юркнул на своё место едва ли незаметно. Усмехнувшись, Этьен усадил свой грузный стан и навис взглядом над членом Американской Либеральной Национал-Социалистической Партии.

- Курите? – спросил он, протягивая сигарету.

- Да-да, - кивнул американец, принимая папиросу и поджигая кончик, - не откажусь.

- Славно, - зажёг свою сигарету Этьен, поставив по центру хрустальную пепельницу, приобретённую ещё Де Ла Руалем для приёмов, так как среди гостей встречались и курящие, хотя сам герцог был человеком, любившим травить свой организм лишь бокалом вина перед сном. Выпустив голубоватую струйку дыма, туманным порывом улетевшую к высоким сводам дворцового потолка, император, подбоченясь, начал беседу: - насколько мне известно, в вашей партии вы возглавляете подразделение хакеров.

- Основное вам известно, - согласился Орбимем.

- Друг мой, мне известно более того. Я знаю, что вы и ваша команда уже вступали в конфликты с сетевыми «синеармейцами» в начале этого века.

- Если быть точнее, то в конце девяностых. Но да, с желтозадыми хакерами мне приходилось встречаться, - безразлично ответил Орбимем, поднося сигарету ко рту и задумчиво затягиваясь.

- Вы так пренебрежительно о них говорите, - ещё больше усмехнувшись, стряхнул пепел с сигареты в «утку» Шубланк, и ровные длинные усы, оставшиеся от прежней бороды, которую он сбрил за наличием хорошего парикмахера и, наконец, вдоволь нужного времени, раздвинулись узкой полоской ровных белых зубов, украсив тем самым улыбку, - а ведь китайское сетевое подразделение умудрилось сорвать планы НАТО именно через компьютеры в девяностых. Да и не только НАТО…

- Верно! Срывали! За неимением должной защиты! Этой защитой были им мы! – отрывисто и резко, словно делая выпад на каждом слове, произнёс американец, - хакеры НСЛАП. Нас призвали, чтобы отбросить атаки неизвестных хакеров. Мы вычислили, отследили, отбили их атаку. И сами им подгадили немало. Вряд ли Синяя Армия вновь сунется. Они круты лишь до тех пор, пока не встретят чистого белого! История била их раньше, и она будет бить их впредь, - перешёл на более сглаженный тон американец.

- Браво, - с незаметной для американца иронией погасил папиросу Этьен, продолжая, - после столь блестящей речи я посмею задать вам вопрос.

- Я слушаю вас, - погасил свою сигарету Орбимем, всё ещё держа испускающий белый дым окурок меж пальцев на весу. Исходящий из обугленного кончика лёгкий дымок смешивался с синем туманом, нависшим над головами беседовавших.

- Вы согласны сотрудничать с нами? – спросил, накренив голову, Шубланк, убрав улыбку. По глазам Орбимема он понял, что тот осознал степень серьёзности вопроса. Неуверенно сморщенный американец начал:

- Лидер нашей партии не станет сотрудничать с теми, кого, согласно нашей идеологии, впереди быть не должно…

- Но позвольте! – взвился Шубланк, поразив американца, что было заметно по испуганной вспышке глаз, подумав: «Не перегнуть бы палку…», продолжая, - как это не должно? А как же Новый Орлеан? Сент-Луис? Или эти города вы решили стереть в пыль?

- Позвольте…, - робко вставил слово американец.

- Разве не наши люди относятся к белой расе? Вам не нравятся евреи? Они изгнаны. Испанцы? Португальцы? Русские? Их здесь нет, хотя к белым они также относятся! Но нашим интересам они не удовлетворяют! Кто вам ещё нужен?

- В конце концов! – резко встал из-за стола Орбимем, - кто я такой, чтобы принимать за лидера его решения? Насколько я помню, вам нужен был хакер, так? Вы просто нашли знакомых по интересам, и я пришёл! Я – Рем Гордон Орбимем, обычный киберсолдат, и мои люди – тоже простое сетевое подразделение, и геополитические вопросы в мои дела не входят!

- О-ла-ла, - подумал Шубланк, - знакомых по интересам, ну-ну, - подавливая в себе желание съязвить что-либо, он произнёс: - в таком случае вы бы могли мне позволить сконтактировать с вашим лидером.

- Гм…мистер Холленбек давно хотел нанести вам визит.

- В таком случае почему бы вам не предоставить ему такой шанс?

- Когда? – со скрипом в голосе спросил Рем.

- Здесь же завтра в пять часов после полудня, - не опуская глаз, ответил Шубланк.

- Что же он на меня так смотрит? – со страхом подумал американец. Мощная фигура императора Виши и тот тяжёлый взгляд, которым он одарил опытного взломщика, ветерана борьбы с китайской сетевой армией, заставило того съёжиться, несмотря на его и без того щуплый вид.

- Я более вам не задерживаю. Вы можете идти, - встал из-за стола, медленно поворачиваясь и шагая к трону, лидер ФПН.

- До свидания, господин Шубланк, - поклонившись, начал отступать к двери член НСЛАП.

- Всего хорошего, - не поворачиваясь, но остновившись, ответил Шубланк.

Орбимем попятился…и решительным шагом направился к двери, выскочив за неё.

- Хм, - ухмыльнулся Этьен, - надо же, какой быстрый. Ещё тему не развил – а он уже обрывает. Интересных союзничков ты подыскал себе, Шубланк, весьма интересных…

Пурпурный тронный зал озарялся золотистым светом вечернего солнца, отливаясь разнооттеночным блеском в различных предметах интерьера. Медленно подойдя к огромному окну, император взглянул на раскинувшееся перед ним на многие сотни квадратных метров зеркально-серебристое озеро Версальского сада, бликующим лучами солнца, играющими на мощном боку повернувшегося позеленевшей от времени спиной ко дворцу владыки океанической сферы. В глаза императору лукаво стреляли взглядами крылатые нереиды, облокотившиеся о спину отца. Помотав головой, Этьен перевёл взгляд на огромное озеро, окружённое зелёной стеной.

- Как сладко предчувствие величия…как томно ожидать…и как пьянит достигнутое…, - сжал толстые пальцы в кулак Шубланк, - наконец-то, после долгих гонений…мы вернулись…, - и на тронный зал раздался басистый утробный хохот…

 

Потерев глаза, Ефим потянулся на новом месте. После вчерашних посиделок в саду голова гудела позануднее сирены, и, несмотря на большое количество съеденного, алкаголь всё ещё вёл дьявольскую пляску на последнем издыхании, назойливо барабаня по вискам. Впрочем, и сон из-за этого снился самый, что ни на есть, абсурдный: полная, нерассеивааемая даже самым мощным фонарём мгла, и лишь какие-то лёгкие силуэты, колышащиеся в ней, перекликающиеся знакомыми голосами. И некстати Ефим задумался: а к чему бы подобное? Хотя, возможно, всё дело в мутности его мыслей, ибо за долгие годы жизни одиночки мрак, воцарившийся в душе после смерти отца, подобно аммиаку, медленно заполнил всё тело, что не исключало и мыслей. Как ни странно, а всё, что являлось ему в первоначальном виде, давно изменило свой облик. Даже Льва он сразу не узнал, хотя, казалось бы, все черты его на лицо: рост, фигура, басистый голос, склонность к юмору. И всё же стало виднеться в нём что-то, оттягивающее его непринуждённый вид, словно в густой черноте волос появилась седая прядь. В этот момент из сада в приоткрытое окно дунул порыв лёгкого ветра, холодной ладонь погладив щёку Ефима, и он, поёжившись, сбросил одеяло, вскочив: смерть. Именно! Ведь и сам он изменился, и это заметили все. Чего ему стоило сказать что-то при приветствии? Нет ведь, простоял столбом, только ляпнул что-то несуразное уже в саду после третьего бокала шампанского, когда жгучая жидкость с дурманным привкусом начисто смыла последние рубежи обороны морали. Ефим вскинулся: а что он сказал? Дьявол…хотя, то, что он запомнил: смех, раздавшийся после этой фразы. Поначалу он смог отличить отдельные голоса, а затем мозг, пропитавшись алкаголем, начал сливать их в одну сплошную какофонию.

- Долбанный спирт…хорошо, водку не предлагали, - помотал головой Шипилов, - а всё-таки, чего я такого сказал?

- А-а-а-а! Проснулся! – внезапно раздался голос приоткрывшего дверь Льва, - ну как первый день в Израиле?

- Фу, чёрт! – подскочил на постели Ефим, - да, ты до сих пор не изменился.

- Ну это ж я, - улыбнулся Лев.

- Н-да-а-а, - почесал за ухом Ефим, - слушай, Лёв.

- Ну-ну.

- Слушай, а что я такого сказал тогда, за ужином?

- Ну, ты много чего говорил…, - поднял голову кверху задумчиво Лев.

- Да нет, не то! То, что я первый раз сказал! – взволнованно торопил его Шипилов.

- «Налейте-ка ещё, пожалуйста.» Вроде б как.

- Да нет же! – торопил Льва Ефим, - когда я уже был пьян в стельку, я что-то такое сказал, после чего вы все там…засмеялись. Ничего пошлого?

- Да нет…, - задумался Лев, - напротив.

- А что?!

- Ты просто прошевелил губами и выдал нечленораздельный звук. После этого мама сказала: «Та-а-ак, этому больше не наливать.»

- Твою мать! – выругался Ефим.

- Да ладно тебе, - махнул рукой Лев, - ты не знаешь, что со мной бывает, когда я напиваюсь. Из-за этого я и женился, - улыбнулся он.

- Чего, серьёзно? – прищурил глаза Ефим.

- Как же? Видишь ли, было как-то у нас такое дело…в общем, как-то в Ла-Рошель пришёл лайнер. Здоровый такой. Ну мы, значит, проверочку им устроили, всё такое – знаешь, рутина какая бывает. Ну, понятное дело, всё обошлось – как-никак, а Франция – страна маленькая, тут и морпехи действуют слаженнее – как-никак, а если чего незаконного, то тут уж париться или пограничникам, или нам.

- Вообще-то полиция париться должна. В таком уж случае.

- А мы тогда зачем?! – прищурился Лев.

- Ну да.

- Дык вот. Значит, проверили мы их. Пустили. (Продолжение следует)