СУМАСШЕВСТВИЕ

 

Мы вместе уже пол года. Казалось бы, небольшой срок, но за это время я сумел полностью оценить то, какими сумасшедшими порой бывают писатели.

Ее зовут Надежда. Познакомились мы банально: общие друзья, интересы, и вот, спустя пару недель мы уже стали жить вместе.

Если честно, я даже предположить не мог, что все будет так. Дни и ночи на пролет она проводит за компьютером. Постоянно что-то пишет и беспрерывно пьет кофе.

Все эти пол года я чувствовал себя сиделкой сумасшедшего ребенка. Моя задача в нашей совместной жизни состояла в том, что я приносил ей кофе каждый час, иногда заменяя его супом, чтоб она хоть что-то ела, иногда добавляя в него снотворное, чтоб она хоть немного спала.

Привык я к этому достаточно быстро. Можно считать, что девушки, как таковой у меня не было, зато было дитя, нуждающееся, по его мнению в ежедневном письме, а по факту в еде и сне, к которому приходилось его направлять.

Из дома я выходил довольно редко: в магазин, чтоб пополнить запас еды на ближайшую неделю и только. На большее не было времени, ведь есть только час, между подачами кофе.

Однажды я попробовал ее его лишишь. Глупее, наверное, я не делал в жизни ничего. Без этого бодрящего напитка у нее переставало получаться что-либо писать, и она их мирного психа превращалась в яростного, истеричного маньяка.

Выходя на улицу, я зачастую встречал старых друзей, идущих в какой-нибудь очередной клуб или бар. Понятное дело, они начинали расспрашивать как я и куда пропал. В крации рассказывая им о своей нынешней жизни, я получал типичный вопрос, который, вероятно, мучает и вас: зачем я это терпел?

Никогда особо об этом не задумывался, наверно, оттого, что с самого начала все прекрасно знал. Ради тех редких моментов, когда после долгого бурчания принтора, она приносила мне стопку бумаг. Не простой макулатуры, а невероятно интересного, стоящего материала.

Да, я жил с ней ради ее работ.

Но со временем работы стали появляться все реже. Раз в три дня, в пять, а теперь и вовсе, в месяц.

Иногда, конечно, я от этого уставал. За эти пол года я уходил от нее, наверное, раз двадцать. Просто молча собирал вещи и уходил. Но каждый уход мой длился не долго, максимум сутки. Потому что даже на другом конце города, я каждый час вспоминал о том, что нужно сделать кофе. А мысли о том, поела ли она, или подумала ли она сама лечь спать, вообще не давали мне уснуть. И я возвращался.

Удивительно, как творческие люди к себе привязывают. Проходит несколько недель жизни с ними и ты уже не можешь смотреть на других людей без наглого высокомерия, не можешь общаться с теми, с кем нельзя поговорить о классической литературе, не можешь без отвращения смотреть на распущенных сверстников, вечно шляющихся в непонятных местах, потому что теперь знаешь: можно жить иначе.

Лишь однажды, когда мы только начинали жить вместе, в моей голове промелькнула мысль: а что если она меня не любит? Ведь действительно, как мне было понять, нужен ли ей я, как таковой, или ей нужна только постоянная забота?

Но эти мысли я сразу же отбросил, буквально отбил их ударом ладонью по собственной щеке. Я понял, что не люби она, меня бы давно уже здесь не было.

Сложно представить себе человека, ценящего личное пространство больше, чем писатели. Ведь увести их музу, угнать вдохновение, может любое твое неправильное движение, или неверно сказанное слово. И не подумайте, что я никогда не ошибался. В том то и суть, она мне все прощала.

Но вот недавно, знаете, я был очень поражен одним происшествием, я вошел в ее комнату, как обычно, занести чашечку кофе, но застал ее, впервые за несколько месяцев, не за компьютером. И честно говоря, лучше бы я еще год не видел этого зрелища. Она стояла на подоконнике, на шее ее была петля, окно было на распашку открыто. Я хотел было сначала подбежать к ней, но понял, что одно неловкое движение, и она прыгнет. Тогда я медленно поставил кружку на стол, не сводя с нее глаз начал плавно подходить к ней. Она смотрела прямо на меня, медленными движениями отступая к краю окна. Я позвал ее. Услышав собственное имя, она немного улыбнулась, но даже не подумала слезть. Вот я оказался совсем рядом с ней. Ее руки как бы висели вдоль тела и не могли оказать никакого сопротивления. Тогда я резким движением обрезал веревку. Сначала она, видимо, даже не поняла, что произошло, но потом, увидев обрубок веревки, весящий у нее на шее, она начала кричать. Она кричала, махала руками во все стороны, топала ногами и била меня в грудь. Тогда я решил, что лучшее, что я могу для нее сделать, это уложить на кровать и держать так, прижатой всеми силами к постели, пока она не успокоится. Так и произошло. Ее гнев постепенно перешел в рыдания, рыдания — в тихий плач. Затем она уснула.

Я долго не мог прийти в себя после этого. Но как только, я более-менее осознал произошедшее, единственной здравой мыслью мне показался звонок в психушку. Так я и сделал.

Врачи не приезжали достаточно долго. Я стал волноваться, что она проснется. Честно говоря, надеялся, что ее заберут спящей. Я нервно ходил по комнате, для успокоения своих нервов, даже начал, как обычно делаю, рассуждать в слух. Спустя час, я просто сел на пороге, и нервно покачиваясь из стороны в сторону, стал пристально смотреть на дверь.

Спустя примерно минут 15, врачи все таки приехали. Я резко подскочил, схватил одного за руку, стал со всей силы тащить его в комнату, чтобы он забрал Надю..

Но он меня не понял..

Забрали меня.