Иван Серегин (17 лет)

ПОКЛОННЫЙ КРЕСТ
(рассказ)

Ехали долго. Пригородный автобус ровно гудел моторами и мчался так, будто собирался взлететь.
Ванька смотрел, как отпрыгивают назад деревеньки, рощицы, поля и думал том, что люди похожи на жучков-точилыциков. Только жучки живут в теле дерева, а люди существуют в теле воздуха. Оно, прозрачное, куда мощнее любой древесины, и продырявить его - куда труднее.
Но люди не считаются с тем, что невидимо. Не принимают невидимое всерьез.
Он, Ванька, когда вырастет, расскажет людям, что невидимое - самое сильное. Невидимое управляет людьми. Твоя судьба - тот коридорчик, тоннельчик, что для тебя заранее в невидимом приготовлен.
Ванька оглянулся. Отец подремывал себе, склонив голову на грудь. Под его редкими седеющими волосами белела плешь - «посадочная площадка старости».
Ваньке с отцом хорошо. Тот не командует, - живет себе рядышком. А сколько Ванька наслушался рассказов про отцов—«командиров»!..
Другие двое - Сергей Николаевич и Пашка-охранник - о чем-то оживленно беседуют. Ванька попробовал вслушаться, но ничего не понял. Обсуждали неизвестные дела неизвестных ему людей.
Автобус останавливался, выпускал одного-двух и снова мчался, пронизывая пространство.
Ванька задумался о Боге. В том, что Бог - есть, Ванька не сомневался. Сама собой из ничего, из хаоса, конечно, не могла возникнуть такая красота.
Это небо... Эти зеленые поля и рощи... Эти звери и птицы...
Ванька проводил глазами собаку, что сидела у обочины и старательно чесала себя задней ногой...
В Бога легче поверить, чем в безумное возникновение чего-то из ничего. Бог, в Ванькином представлении, похож на тело воздуха, - невидимый, вездесущий, необходимый. О каждом человеке он подумал. О каж-дом-прекаждом. И Божья Мысль навеки запечатлелась в Нем. Запечатлелась тем самым коридорчиком, который и называют судьбой.
Интересно бы увидеть этот свой коридорчик заранее и до конца... Что впереди - радости или гадости?.. Отец говорит: в конечном итоге, и того и другого - поровну.
Это нормально, это справедливо. Это говорит о Божественной мудрости...
Ванька почувствовал, как сон поднимается из глубины тела теплым облачком...
Окутывает... Расслабляет... Высасывает все мысли...
А когда проснулся, уже приехали. Уже пассажиры выгружались из автобуса. Кто пыхтел над тяжелыми сумками, кто грохотал ведрами, кто выпрыгивал с тощим рюкзачком за плечами.
Сами они - отец и Ванька, Сергей Николаевич и Пашка-охранник -приехали без груза. Взрослые вертели головами, - искали Алексея Гариевича.
Но Ванька все равно увидел его первым. Вот промелькнули желтые «жигули»...
Вот развернулись метров через двадцать... Вот подлетели... И дверцы распахнулись - спереди и сзади...
Выскочил Алексей Гариевич - как всегда спортивный и улыбчивый. Троекратно облобызался, - то есть, попросту приложился щекой к щеке, - с каждым.
После кратких расспросов - как доехали те, да как доехали эти, -запихнулись в машину. Трое взрослых назад, а Ванька сел рядом с шофером.
Смотреть вперед было интереснее, чем смотреть сбоку из автобуса. Дорога стремительно наматывалась на колеса... И все наматывалась и наматывалась... И все не могла так толсто и твердо накрутиться, чтобы эти колеса остановить...
Остановил их Алексей Гариевич на лесной опушке. Все вылезли из машины и пошли по лугу вдоль деревьев.
Цветы цвели напропалую... Это у Ваньки такая строчка стихотворения придумалась. А следом за нею - остальные три.

Цветы цвели напропалую,
Как будто бы не наяву,
И ждали, - я их поцелую,
Упав коленями в траву...

Дальше не сочинялось... Ванька писал стихи уже второй год, и у него частенько так бывало... Первое четверостишие, - и все, и баста, и точка... Дальше - хоть ты тресни...
Насекомые кипят в зеленом раздолье... Насекомые пляшут... Одержимые ликованием, - вот как их надо называть...
В разнотравье вплетено бессчетное множество теней. Маленькие тени под разными углами стоят и висят между стебельками и листиками. Тени образуют сложнейший каркас, на который опираются хрупкие зеленые тела.
Пахнет летом - смолисто, нежно, дразняще. Хочется вдохнуть запах лета и перекатывать во рту, как медленно тающую конфетину.
Солнечный свет окружает листву венчиками огня. У каждого листа - своя маленькая корона... От нестерпимого блеска листья кажутся или синими, или вычеканенными из белого металла.
Жарко... Медленная змейка пота осторожно спускается между лопаток...
Алексей Гариевич идет первым. Все остальные растянулись за ним длинной вереницей. Замыкающими - отец и Ванька...
Вот свернули... Втянулись в лес...
И сразу прохлада обняла шелковистыми руками. Другим было тело воздуха в древесной тени. Не таким, как на лугу.
На лугу оно было подобным раскаленной многотонной плите. В лесу - состояло из невесомых парящих пушинок.
Насколько трудно было проламываться сквозь него на лугу, настолько легко было в лесу сквозь него проскальзывать.
Архитектура леса была гораздо сложнее, чем архитектура травы. Во-первых, она занимала больший объем и состояла из большего числа этажей.
Во-вторых, каждый этаж был своим особым миром. И расположение теней в каждом было таким головоломным, что помимо длины, ширины и высоты в теневом каркасе леса наверняка существовало еще что-то...
В-третьих, листья и ветки были не просто частями дерева, - это были иероглифы, впечатанные в небесную синь.
Ваньке казалось, что он на ходу прочитывает их и тут же забывает. И Ванька мысленно просил у Бога: разреши им открыться во мне! Открыться и остаться надолго!..
Алексей Гариевич вывел небольшой караван на лесную поляну. Поляна поросла березняком и ольшаником. Форма ее была на удивление правильной: близкой к прямоугольнику.
Слева сзади, если считать оттуда, откуда пришли, на поляне был холм высотой в рост человека, поросший травой.
На вершине холма была выкопана яма.
Ванька не удержался, - взбежал на холм и в яму посмотрел. И яма показалась ему похожей на банку открытых консервов. Черная рассыпчатая крупа на дне ямы - это законсервированная ночь. Когда солнце уйдет, черные крупинки воскурятся дымками, поднимутся вверх и сплетутся в тысячи и тысячи покрывал, которые отгородят Землю от Солнца...
На поляне хозяйничал человек. Поскольку он был в джинсах, в клетчатой рубашке и с топором, Ванька не сразу его признал. Это был отец Павел, который уже столько раз Ваньку причащал и исповедовал.
Лицо и волосы отца Павла были мокрыми от пота, но глаза глядели умно и приветливо. Приземистая сильная фигура как раз подошла бы лесорубу, а не священнику.
Отец Павел топор отложил. Подождал, пока все втянутся на поляну. И тогда всех пришедших благословил и всем задал работу.
Ваньке досталось оттаскивать срубленные стволики за границу святого места. Граница эта проходила за холмом и была обозначена двумя рядами старых-престарых кирпичей. Кирпичи от времени потеряли оранжевый цвет и были сейчас паутинисто-серыми.
Ванька не понял из домашних объяснений, целый монастырь тут стоял или только одна часовня. Ему рассказано было, что на этом месте одному пастуху еще в девятнадцатом веке явилась чудотворная икона святой Параскевы. Народное ее прозвание - Параскева-пятница.
До революции люди приезжали сюда, молились, и многие получали исцеление. После революции икону запихнули в запасники Русского музея. И только сейчас, в наши дни, передали в какой-то монастырь. В какой монастырь, - Ванька прослушал...
Зажав под мышкой - слева и справа - срубленные стволы, Ванька тянул их, как паровоз или как трелевочный трактор. Будь он помоложе, он бы обязательно либо в паровоз, либо в трактор поиграл. Но теперешний возраст предаваться младенческим забавам не позволял.
Таская грузы, Ванька поглядывал на других работников. Отец пилил легко и красиво. Пила-двуручка порхала перед ним, как бабочка-лимонница. Толстые стволы как бы сами собой распадались на сочные кругляши. Деревенское детство отца - источник его сноровки.
Сергей Николаевич пилил старательно и неумело, - сильно дергал двуручку, словно взнуздывал. Быстро устающий, часто отдыхающий, худой, он был воплощением горожанина, далекого от природы.
Пашка-охранник работал механически, как робот, и смотреть на него было неинтересно.
Алексей Гариевич и отец Павел были два лидера, два центра. Все каким-то образом вертелось и выстраивалось вокруг них, все от них исходило. Другие просто трудились - эти двое организовывали и направляли события...
Начав работать, обменивались репликами, подшучивали друг над другом. Затем замолкли. И Ваньке представилось, что в теле воздуха, - как раз над кирпичной кладкой, возникли незримые стены, похожие на теплое марево над костром. И чем дольше люди работали, тем прочнее - при всей их незримости - устанавливались эти стены.
Воздвигались крепкими, стройными, устремленными в высоту.
Люди потому и замолкли, что стены, ими созданные, отгородили их от прочего мира. И тишина здесь, на поляне, была теперь особенной, таинственной.
И не тишина это даже, а что-то другое. Может быть, от тех неисчислимых, что молились тут, осталось от каждого по кусочку души. А может быть, сама Божья Благодать ощутимо здесь присутствует...
Пила вжикала... Трещали сучья... Накапливался свет... Ваньке подумалось: это не солнечный свет прибывает, а другой - изнутри, из воздушного тела рождаемый...
Люди ходили тихо, как тени, перетаскивая за кирпичную границу то, что было лишним. Незримая стена, которую они воздвигали, как бы придавала им самим некую бесплотность...
А солнце сперва взбиралось по небу, обливаясь потом... Потом зависло, чтобы одышливо отдышаться... Потом, присев на пятую точку, начало осторожно скатываться.
Очистив поляну, пошли в лес вслед за Алексеем Гариевичем. Там, в лесу, возле полузаметной тропинки, лежал поклонный крест. Он был огромен, - несоизмерим ни с травами, ни с кустами. Он не входил в тело воздуха, - лежал, источая спокойное ожидание.
Алексей Гариевич с отцом Павлом привезли его с утра пораньше, -покуда остальные тряслись в автобусе. Привезли вместе с лопатами и пилами.
Сделан был крест из толстого соснового бруса. Чем-то химическим был пропитан, чтобы не гнить от дождей и снегов.
Над ним - углом вверх - был выступ, будто крыша над крылечком. Между двумя перекладинами в дерево вделан образ Параскевы-пятницы. Над образом - тоже углом вверх - еще один маленький выступ. Ванька, со слов отца, запомнил, что такой выступ называется лядвенец (или леденец).
Говорили, что крест - семиконечный. Ванька сосчитал, и у него получилось только шесть концов. Потом сообразил, что основание, которое будет врыто в землю, он упустил.
Низ креста был обит железом. Да еще торчали в стороны железные штыри...
Впятером взялись нести, да и то не сказать, чтоб легко было. Тащили большущий крест, запинаясь о ветки да о стволы.
Ваньке как раз достался один из штырей внизу. Ванька пыхтел, но шел радостный.
Как же - Богу работает! Ведь говорено было ему не раз: вера без дел мертва...
Восходил Ванька первым, поскольку поначалу втянули на холм низ креста. Потом, шажок за шажком взбираясь по холму, стали вздымать вершину. Ноги оскальзывались, трудно было найти упор. Сгрудились так тесно, что некуда было ногу поставить, некуда руку приткнуть...
А когда крест уперся в небо, остались наверху двое, - его придерживать. Остальные сбежали вниз и принялись командовать, куда подавать крест, чтобы он был вертикален и спереди, и сбоку.
Потом, когда «поймали» вертикаль, все стали дружно носить камни и накидывать их в яму. Алексей же Гариевич длинным брусом утрамбовывал те камни. Одни приносили, - другой утрамбовывал... Одни приносили... Другой - утрамбовывал...
Это долго длилось, - пока всю яму камнями не завалили.
Потом лопаты пошли в ход, - земля посыпалась в яму. Ваньке вдруг пришло в голову, что это похоже на похороны. Все плохое, что есть в каждом, все ошибки, беды, грехи они хоронят в глубокой яме. И придавливают камнями. И воздвигают крест.
Воздвигают символ надежды на свет, на ясность, на чистоту...
Сверху на земельку еще камней добавили. И к подножию креста легли белые булыги, поросшие мхом да лишайником. Им благодаря, такая создалась видимость, будто крест величавый стоит здесь уже много-много лет...
А крест, и вправду, как-то сразу врос в пейзаж. Вошел в него навеки. Небо подпер своими раскидистыми плечами.
И незримые очертания креста, бесконечно повторяясь в теле воздуха, расходились от него вверх и в стороны.
Ванька глядел на крест с удивлением. Только что он был отдельным, пришлым. И вдруг ожил и сделался частью целого, неотъемлемой принадлежностью мира...
Отец Павел вынул из своего рюкзака рясу и епитрахиль и облачился. Сергей Николаевич кадильницу возжег.
И началось освящение.
Ванька не вслушивался в долго звучащие церковнославянские слова. Его завораживали голос отца Павла, его интонации, его напевность.
Он с удивлением чувствовал, что нисколечко не устал и готов тут, на полянке стоять хоть до заката, хоть всю ночь напролет. Силы словно прибывали, а не убавлялись, как должны были бы...
Комары липли то к рукам, то к лицу. Ванька бил их осторожно, -чтобы не нарушить посторонним звуком ход службы.
Отец Павел и крест будто бы говорили друг с другом. Отец Павел что-то у креста просил, и тот соглашался исполнить просьбы, тот протягивал руки, раскрывал объятия.
Вот отец Павел снова обошел вокруг креста и один раз, и другой, и третий, помахивая кадильницей. Ароматный дымок не держался в воздухе, - тут же впитывался в него.
Ванька попытался вообразить, во что он превращается там, в незримости. Но ничего не получалось, - видения не приходили. Видимо, Ванька все-таки подвыдохся...
В конце службы все по очереди взбирались на холм и прикладывались к кресту.
Затем отец Павел каждого благословлял...
Вот и все... Но не хочется отсюда отбывать...
Попросили отца Павла, и он еще раз подробно рассказал историю обретения чудотворной иконы.
Затем сфотографировались. И крест реял над кучкой людей, будто общие для всех крылья...
Ванька перед уходом с поляны вдыхал этот воздух, эту благодать и думал странные мысли о том, что станет сам когда-нибудь таким же невидимым, как воздух, как Бог. Станет крохотным коридорчиком в незримой безбрежности...