Григорий Иткинсон (17 лет)

* * *
В голове туман. Время сквозь него
Мягко проползает. Каково
Это видеть бедному юнцу,
Уже не сыну, еще не отцу.
Природа ума его посильней, -
Попробуй-ка спорить с ней!
Инстинкт орет: «Продолжай род!»
И парень, дрожа от нетерпения, ждет.
Придет Она, покорится ему,
И тогда парень снова предастся уму.

* * *
Смерти всеобъемлющее право
Покупает проездной билет
И спешит ко мне... Уже канава
Ощерила пасть на белый свет.

А меня все нет... В безумстве жизни,
Возле долговечных дураков,
Начисто забыл о братской тризне,
Приготовленной для червяков.

Пусть они еще поголодают.
Их еда от них не убежит...
Буйная натура молодая
К вечности застывшей не лежит.

* * *
Мертвому не нужно быть красивым,
Червякам, ей богу, все равно...
Вечность - это песни переливы,
А не книги да и не вино.

Пой при жизни, радуясь и плача.
Пей, забыв запреты дураков.
И небрежно Солнца легкий мячик
Посылай в ресницы облаков.

* * *
Деревяшку берега сунули в воду.
Волны били дерево долгие годы.
В кровь измордовали новенький лик.
А когда устали, берег стал дик.
Выдвинул он скалы, - остры и тверды.
Было так немало убито воды.
Но пила моря ох как длинна!
Крепостям на горе двигалась она.
Каменная маска превратилась в пыль...
Правдивая сказка... Сказочная быль...

* * *
Последний из титанов умирал.
И он попал к старухе злой на завтрак.
Над ним склонилось теплое «вчера»,
Но он глядел в бесформенное «завтра»,

Что виделось ему в тот миг?
И почему в конце раздумий
Старухе он сказал:» Возьми!»,
Скривил в усмешке рот и умер?

Не потому ли, что узнал
В последнем тягостном прозренье,
Что смерть - начало всех начал?..
Нелепое предположенье!

Он умер. Позабудь о нем.
В тебе мирская бродит сила.
Живи, пиши, пока огнем
Тебя навек не опалило.

И жди... И плачь наедине
С самим собой... Кляни природу
И думай: «Только б не ко мне!»
И напивайся ей в угоду.

* * *
Жизнь - взгляд из окошка вагона скорого экспресса.
И на ходу не приметишь ни склона, ни леса,
Где бы ты мог спокойно подумать о том, что такое Жизнь.

* * *
В середину снежного тепла
Елка грубо втиснута была.
Снег шершавым добрым языком
Вылизал упавшую хвою
И сказал: «Ну что ж, таков закон:
Миру красоту отдай свою!»
Елка промолчала. Снег вздохнул,
Свился узелком вокруг коры.
Сверху в милосердную волну
Падали обрывки мишуры...
Через день испуганный скелет
Холодно взирал на пьяный свет...

* * *
Понимая свою безликость,
Полные душной тоски,
Справедливо впадают в дикость
Отчаявшиеся еретики.

Сейчас мне море по колено!
Мой голос порождает гром!..
Но окружен я не Вселенной,
А пропитательным трудом...

Мечтания мои достойны
Всех-всех горящих звездных тел!.
Но люди лживы и спокойны.
Не это видеть я хотел!

Где столкновения отваги
И мрака, честности и зла?
Ужели только на бумаге?
Ужели их пора прошла?..

* * *
А ведь жил Робин Гуд, и будил его рог
Вековечную дрему Шервудских дорог.
А теперь я живу. И дремоту свою
Ожиревшим пером благодушно пою.

* * *
Влюбленные и дети
(А впрочем, они равны)
Не видят бледные сети
Луны.

Обману сна поддаваясь,
Запутываются они.
А сеть, вокруг обвиваясь,
Звенит.

* * *
Солнце, не по-зимнему пунцовое,
Лед подогревает не спеша.
Позабыл о ранах тяжких снова я -
Хочет, хочет радости душа!

Трубы сотрясаются в конвульсиях,
Исторгая белые тела.
Повисает на кокетке-улице
Старенький неряшливый халат.

Все - в движеньи.
К лучшему иль к худшему
Эти перемены - наплевать!
Нас довольно холода помучили!
Мир открыл глаза, - пора вставать!..

* * *
Искусство, поэзия, муза, - какая, ей богу, обуза!
Какая болезнь-лихоманка! Безумство! Пародия Данко!
Ведь люди, к несчастью, спокойны. Волнуют их разве что войны
Да голод еще, но пузо для них никогда не обуза.
И то, что должно светиться в пустых миллионах глаз,
Как раненная птица, трепещет, поэты, в вас!..