Степан Кабанов (18 лет)

СЕТЬ
(фантастическая повесть)

Глава первая

Сашка себя числил неудачником. И друзья Сашкины так же считали. Их было двое, Сашкиных друзей. Виталик учился на последнем курсе Торгового института и уже основал свою фирму, занимающуюся перепродажей стройматериалов. Димка работал продавцом в магазине, где торговали мобильниками, и был даже состоятельнее Виталика. Объяснялось это просто: Димка вел из-под прилавка свое дельце, принимал по дешевке и сбывал по дешевке ворованные телефончики.
Сашка в их дружеской троице был мальчиком для битья и насмешек. Образовалась их дружба из-за того, что учились в одной школе и в одном классе.
Сашка подозревал, что, не будь этой совместной учебы, Виталик и Димка не допустили бы его в свое общество.
Друзьям Сашка завидовал. Почему у них все есть, а у него нет ничего? Чем он хуже Виталика? Чем он хуже Димки? Не урод, не слабак, не больной. А вот поди ж ты! Не клеится у него жизнь!..
Денег нет, — это первый и главный минус. Мама — инженер, папа — врач.
Бюджетнички! Сашка их, конечно, любил. Но раньше, когда не понимал всей важности денег, он их любил больше...
Правда, они поднапряглись и на Сашкино восемнадцатилетие подарили ему старенькую «копейку». Так что, можно сказать, у Сашки появилась своя тачка.
Но можно сказать, а можно и не сказать. Потому что у Димки и Виталика машины были новенькие, а у Сашки — какая-то там б/у, которая то и дело ломалась. Каждая ее поломка выводила Сашку из себя. Денег на очередную починку никогда не было сразу. Приходилось или выклянчивать их, или собирать по рублику.
И со службой Сашке тоже не везло. Горбатиться на заводе он не хотел. Опыт был. Устроился он в типографию учеником печатника. И увидел такой бардак, от которого стало тошно. Рабочие уже с утра квасили. Приглашали и его водку жрать, но он отказался. Подвело проклятое интеллигентское воспитание, которое, как порою думалось Сашке, и есть причина всех его бед.
Рабочие типографские после его отказа, похоже, его невзлюбили. Почти с ним не разговаривали. Но Сашка сказал себе, что это его не волнует. И тоже замкнулся в гордом молчании...
Дали Сашке наставника-заику. Тот в этой гадской типографии пахал всю жизнь. Семьи не имел. Готов был оставаться у печатного станка допоздна. И в выходные готов был безропотно вкалывать.
Попробовал он и Сашку вовлечь в такой образ жизни. Но Сашка взбунтовался: не буду работать в воскресение, не буду оставаться по вечерам!
И мастер-заика, ворча, отступил. Только укоризненные взгляды кидал, когда Сашка после окончания рабочего дня умывал руки...
Месяц и другой, и третий получал Сашка жалкие гроши. Ждал, когда присвоят разряд. Была надежда: вот дадут разряд, — возьму тогда в аренду печатный станок и стану работать на себя...
Но через три месяца никакого разряда Саньке не обломилось. Обещали и обманули. Обычное, в общем-то, дело. Менеджер-говнюк отделывался фразами:
«Подождать надо!..», или «Ты еще не созрел!»...
Через четыре месяца Сашка начал возмущаться. И добро бы, если бы возмущался про себя! Так нет же: надо ему вслух! Работа не организована!.. Все пьют, как лошади!.. Спьяну переводят кучу бумаги в брак!.. Работают в грязи по уши!..
Долго возмущаться Сашке не пришлось. Отозвал его в сторонку тот самый менеджер-говнюк и прошипел: «Мне донесли, что ты воду мутишь! Чтобы с завтрашнего дня ноги твоей больше здесь не было!..»
Так Сашка напоследок открыл для себя еще один повод негодовать: все стучат на всех! И это в двадцать первом-то веке!..
Ушел Сашка из типографии и стал покупать газеты с заманчивыми названиями: «Профессия», «Вакансия», «Дело и деньга». В газетах печаталась масса объявлений о работе. Но если объявление было интересным с Сашкиной точки зрения, оно обязательно требовало в/о, — то есть, высшего образования. А у Сашки в налимий было с/о, — то есть, образование среднее, явно недостаточное с точки зрения работодателей. Получил его Сашка сразу после школы. Получил сдуру. Видите ли, неподалеку от дома был строительный техникум. И там, видите ли, было юридическое отделение. И Сашка поступил на это отделение.
И за каким-то хреном там отучился два года. И получил диплом, где было написано, что ему присваивается квалификация «юрист-правовед»...
А когда он с этим дипломом попробовал трудоустроиться, то обнаружил, что никому и на фиг не нужен. Среднее юридическое образование не котируется. Это попросту фикция. Возможность для преподавателей зарабатывать себе на хлеб...
Мелькнула, конечно, у Сашки мысль об юридическом факультете. Но поговорил там-сям и укрепился во мнении, что, не дав взятку, поступить немыслимо. А размеры взяток называли такие, какие для Сашки и его предков были абсолютно неподъемными...
И начались мытарства «среднего» специалиста. Листая газеты, он отмечал карандашом объявления о тех местах, где требовался водитель со своей машиной. Поначалу его любой звонок встречали благожелательно. Но как только узнавали, что возраст Сашкиной машины — двадцать семь лет, вся благожелательность бесследно исчезала...
Отчаявшись устроиться по «машинному» варианту, Сашка стал обращать внимание на «курьерские» объявления. Таких объявлений было немало. Но даже на такие — не престижные места устроиться было непросто. По одному телефону говорили, что берут только пенсионеров. По другому, - что берут начиная с двадцати пяти лет. По третьему, - что берут только семейных. По четвертому называли такой адрес, добирание до которого обойдется в целую зарплату...
Устроился было Сашка разносить по почтовым ящикам рекламные объявления ремонтной фирмы. Добросовестно проработал месяц. Скрупулезно выполнял то, что требовали. Но даже обещанные небольшие деньги ему не заплатили. Насчитали на него мифические штрафы за недоразнесенные рекламки. И получил он на руки ровно десятую часть от того, что обещали. Естественно, он плюнул на такую работу и ушел...

Глава вторая

Сашка сидел дома и ненавидел себя и свою жизнь. Цель его жизни была устроиться, пробиться. Средств для этого не было. То бишь, денег. И смысла не было.
Пробиться? Устроиться? Но для чего? Только для пропитания? Для поддержания в тонусе своих телес?.. Неужели в этом — весь смысл?.. Сашка сидел дома и сочинял стихотворение про самого себя.

«Я помню, как окончив школу,
Мечтал быть добрым и веселым.
Мечтал быть нужным многим людям.
Мечтал очистить мир от зла...

Но жизнь мечтателей не любит.
Она уж если их не губит,
То отучает от мечтаний,
Чтобы ударились в дела...

И я решил заняться делом,
Чтобы прожить на свете белом.
Но был я из семьи из бедной
И капиталов не имел.

И шли неделя за неделей...
Себя я чувствовал Емелей
И бледно выглядел в анкетах
И от отчаянья немел...

Так что же это за петрушка?
Жизнь — телефонная вертушка?
И если кто-то есть у трубки,
Так значит будешь процветать?

А если некому и звякнуть,
Так значит нечего и вякнуть?
Лишь только лбом об стенку брякнуть
И вновь копеечки считать?..

Быть может, стал бы я бандитом,
Бритоголовым и сердитым,
Быть может, я сшибал бы дани
С торговцев, черных, как грачи.

Но воспитали мама с папой
Меня слюнтяем и растяпой.
Я не могу в лицо ударить.
И не гожусь я в палачи.

И я хожу, ищу работу.
Но вызываю лишь зевоту.
Но вызываю лишь досаду,
Как будто нищий у дверей.

Поскольку я с деньгой не дружен,
Я никому нигде не нужен.
Я безобиден, словно кролик.
Но разве кролик — царь зверей?..

Глава третья

Целый день Сашка сочинял это стихотворение. День ему понравился. И стихотворение понравилось. Сашка попробовал его спеть. Побурчал-побурчал, позавывал-позавывал на разные лады.
И вдруг получилось...
Мелодия нашлась — упругая, красивая. Обволокла стихотворные строки. Пропитала их. Приняла в себя.
Песня родилась, как новое существо. Слова стали внутренними органами.
Звуки — нежной кожицей, шелковистой шерсткой...
Сашка орал песню, лежа на диване. От собственного ора становилось легче на душе. Ор означал деятельность, деятельность означала занятость, занятость означала полезность. Полезность не только для бытия народного, но также для бытия космического. Поскольку, если в народе на одну песню больше, значит, народу жить веселее. А космосу лучше потому, что от Сашкиного ора в нем увеличилось количество всяких-разных вибраций и, следовательно, понизилась энтропия...
Так Сашка поразмыслил (не без горделивости) над своим свершением. А потом незаметно для себя тут же на диване заснул...

Глава четвертая

И приснилось ему, что он и не спит вовсе. Просто все вдруг исчезло, что было вокруг. Диван исчез. Потолок исчез. Пол и стены — тоже...
Сашка висит, и ему совсем не страшно. Единственное неудобство —холодно.
Свет его обволакивает странный. Зеленовато-синий. Волокнистый. Дряблый...
Может быть, из его складок и выдувается тот ледяной ветер, что пронизывает Сашку?..
Сашка ежится, дергается. Пробует колотить руками и ногами.
И ничего... Получается... Ноги обо что-то ударяются... Руки во что-то вхлопываются... Может быть, это и не свет... Может быть, лед какой-то недозастылый...
Сашка дергается. Но нисколько не теплее от собственных движений...
Ничего не понимая, Сашка начинает злиться. Оглядывается.
— Какого черта? — кричит во весь голос.
Голоса его тут хватает ненадолго: садится, сипнет. Эх комнатный ор! Где ты?..
И тут громкий треск раздается. И заставляет Сашку, наконец-то, испугаться.
Это свет в трех местах вдруг раскололся.
Развалилось здешнее небо.
Будто оно было из стекла. Или изо льда.
И теперь из него вывалились три куска. Три льдины.
Они тоже растрескались в свой черед. Со звуками пулеметных очередей.
И какие-то из них слепились корявые фигуры.
А на месте выпавших кусков остались дыры.
И что-то в них клубилось... Черно-синее... Мохнатое... Словно медвежья шкура...
Фигуры же не просто слепились из осколков. Они ожили... Ожили и задергались...
Сашка решил, что они передразнивают его. А может, и не передразнивают.
Может, просто пытаются согреться.
— Фу ты-ну ты! Ну и жара! — сказала одна фигура, самая большая.
— А ты не медли! — сказала другая, поменьше.
— Чур, без меня! — сказала третья, самая маленькая. Голоса у них были противные, скрипучие. Будто кончиком ножа водили по стеклу.
— Вы чего? — спросил Сашка ошарашенно.
— Мы того!.. — деловито сказала большая фигура и прыгнула на Сашку. Плоские ее пальцы с острыми краями сомкнулись на Сашкином горле.
Сашка захрипел, облился кровью и собрался упасть, хотя падать, вроде бы, было некуда.
Но тело Сашкино оказалось умнее, чем Сашкин разум.
Оно как-то вертанулось, вывинтилось, как-то отпрянуло, оттолкнулось.
И освободилось...
— Да!.. — проскрипела большая фигура. — Вы были правы!..
— Ха-ха! — сказала та, что поменьше.
— Я так и знал! — сказала самая маленькая.
Затем они исчезли, законопатив дырки, из которых выпадали.
А Сашка проснулся. И долго лежал, недоумевая.
Сон ли это был?..
Уж больно четко он впечатался в память!..

Глава пятая

Сосчитать бы, сколько дней, сколько недель Сашка мается дома! Родные стены опостылели. Видеть их невмоготу! Смыться бы куда-нибудь! Сесть в свою машину! Переехать на свою квартиру!
Но если честно работать и получать среднюю зарплату, на квартиру надо копить десятки лет. Ну, и на машину, соответственно, тоже. Откуда же их столько на улице и перед домами, этих самых автомашин? Откуда такой спрос на квартиры, такой строительный бум?..
Только воровством, только преступлением можно добиться богатства. Этот вывод для Сашки бесспорен. И когда под таким углом он глядит на бесчисленные автомобили, его охватывает ужас, изумление, зависть. Это же не вообразить, не представить, в каких масштабах разворовывается страна! Аи да мы, русаки! Сами об себя ноги вытираем!..
Сашку бесит, что он к вакханалии воровства непричастен. Он понимает, что это нехорошо. Но он бы не отказался поучаствовать. Стянул бы свой кусок пирога...
Только вот беда: пирог уже так густо обступили, что сквозь толпу не протолкаться без драки. А драться Сашка не любит. Интеллигентское воспитание исключает для него мордобой как решение проблемы.
Остается сидеть на диване, листать газеты да вчитываться в объявления. Да обжигаться раз за разом. Убеждаться вновь и вновь, что хорошее место по объявлению не получишь, — только по знакомству или за взятку.
Вот, например, Сашка вычитал, что требуется экспедитор в сеть продовольственных магазинов. Позвонил. Получил приглашение на собеседование. Взял у матери деньги на поездку. Поперся через весь город. А когда приехал, его пихнули в кабинет к толстому мужику с бритой головой, и мужик, подозрительно разглядывая Сашку, сказал, что никому верить нельзя, что каждый будет стараться Сашку обмануть, что администрация тоже не будет Сашке верить и будет его проверять.
Поэтому Сашка не должен поддаваться ни на чьи подначки: давай мол, что-нибудь стянем и поделим. С такими речами вполне может подъехать сотрудник своей же службы безопасности. И если Сашка, не дай Бог, купится, тогда Сашке будет очень плохо...
Потом толстяк сказал, что работа у Сашки будет ночная, потому что на дневной уже все укомплектовано. Ночь трудишься, два дня отдыхаешь, и по новой...
В полночь Сашка прибыл на «пробную» смену. Выехал из дома в десять вечера, но и то чуть не опоздал. Бродил-бродил по неосвещенным переулочкам мимо темных заводских корпусов. Хорошо, встретились двое прохожих. Они помогли добрести до нужного склада.
Ну, постучался в железную дверь. Вернее, побарабанил. Ну, открыл заспанный мужик. Спросил неприязненно: «Тебе чего?»..
Сашка объяснил.
— А-а! — сказал мужик равнодушно. — Жди, когда придет начальство!..
Где ждать, и какое начальство должно придти, — этого, конечно, объяснить мужик не потрудился.
Сашка вошел в огромный склад, тесно разгороженный по всему объему длинными стеллажами.
Сашкин знакомец и еще двое смурных мужиков сидели на дос-чатых ящиках.
Покуривали. Позевывали. Изредка роняли вялую реплику.
Сашка подсел, мысленно проклиная свою житуху. Табачного дыма он терпеть не мог. И не знал, о чем говорить. Сидел, краснел, напрягался. Даже потеть начал от собственного напряжения...
Потом мужики стали хаять свою работу и несколько расшевелились. Выяснилось, что с полуночи до трех они дурью маются. Машины начинают приезжать только после трех. Никакой организации труда «сверху» нет. Начальники держатся на горбу тех, кто внизу.
— Зря ты сюда приперся! — было сказано Сашке. — Выжмут тебя и выбросят!.
И Сашка, просидев два часа, ушел. Невелик оказался его экспедиторский стаж...

Глава шестая

Думалось, не заснуть будет после неудачного устройства на работу. Но, видимо, утомился крепко, вышагивая по ночным закоулкам. Едва голова коснулась подушки...
...Очутился в знакомом уже — подвешенном — состоянии.
И холодно было — как прежде.
И свет обволакивал — зелено-синий, волокнистый, дряблый.
Но вот поколотить руками и ногами было нельзя.
Поскольку ноги были спеленуты туго обвившейся змеей.
Руки тоже были прижаты к телу — другой змеей, побольше первой.
А третья змея - самая большая - обозначила своим длинным телом возле Сашки обигирный круг. Будто некую арену, на которой Сашка...
Что?..
Сражаться должен?..
Но с кем же?..
Сашку встревожила эта мысль. Не хотелось ему ни с кем сражаться...
— Вы чего? — спросил Сашка.
Змеи не отвечали. Голова самой большой была недалеко от Сашки. Она была устлана красивыми роговыми чешуйками. Жемчужно-матовые, они были похожи на ювелирные изделия.
Сашке показалось, что трещинки между чешуйками образуют какие-то буквы.
Может, иероглифы. Может, руны... Может, церковнославянскую вязь...
Сашка напрягся, пытаясь вглядеться попристальней. Вдруг на змее какая-то вселенская тайна записана!.. И он прочтет ее первый. И расскажет о ней всем...
Сашка напрягся. Глаза прищурил.
И пропустил момент, когда змея ударила.
Голова ее метнулась как молния... Как таран, сокрушающий крепостные ворота... Как скорый поезд, врезающийся в преграду...
Сашка услышал громкий хруст. Ощутил мгновенную боль.
И... увидел, как тело его, стронутое с места ударом, бесшумно отплывает, удаляется, отскальзывает от него по здешней ледяной невесомости.
Знакомое родное тело с двумя повисшими на нем змеями.
Нет, не знакомое...
Потому что головы на нем нет.
Сашка хотел шею напрячь... И не смог...
Хотел приподняться... Не получилось...
Тогда он скосил глаза вниз... Вертанулся влево-вправо...
Эти движения удались. Сашка увидел то, что хотел.
И от страха заледенел.
Он увидел, что голова его, отломленная, висит одна-одинешень-ка.
Висит живая.
Кровь из нее не льется.
Шейный обломок не болит.
Разве что саднит немножко. Будто натер в том месте тесным воротником.
Сашка вгляделся в свое тело. И вдруг закричал от боли.
Потому что змеи, его обвившие, будто ждали, когда Сашка на них поглядит.
Они подняли свои головы и впились длинными ядовитыми острыми зубами.
Та, что поменьше, — в Сашкины ноги.
Та, что побольше, — в Сашкины руки.
И Сашка чувствовал... Сашка чувствовал, как его терзают змеиные зубы.
Сашка вопил во всю глотку от боли и от страха.
Но звук бешено бился внутри его головы.
Наружу звук не вылетал.
То ли не мог найти дорогу. То ли не мог проткнуться сквозь зелено-синий, дряблый, волокнистый свет.
Сашка видел, как отделилась от безголового тела одна его нога, и змея толчком чешуйчатой башки отбросила ее в сторону. Затем отделилась другая нога...
Та змея, что побольше, проделала то же самое с Сашкиными руками.
Висело тулово...
Висели отделенные ноги...
Висели отделенные руки...
Висела, конечно же, голова...
Все, что ли?..
Кончены мучения?..
Можно умирать?..
Нет, мучения еще не были закончены.
Две змеи отлепились от Сашкиного обрубка.
И хлестнули хвостами...
Одновременно по одному месту...
Словно пастух, что огрел хвостом нерадивую скотинку...
Их удары вскрыли Сашкину грудь и Сашкин живот. И вытянули наружу внутренности.
Картина висящих в пустоте телесных фрагментов резко усложнилась.
Легкие выдвинулись из грудной клетки ненамного. Их пузырьки-альвеолы вздымались и опадали.
Сердце встало торчком, как ракета, готовая к старту, и, вопреки всему переживаемому, билось неторопливо и ровно.
Печень всплыла, словно подводная лодка. Или кит из океанских глубин.
Желудок раздулся, как воздушный шар. По нему пробегали волны мышечных сокращений. Будто он озяб и подрагивал от холода.
Кишки раскудрявились, расстелились, как невиданные красноватые кружева.
Они маятникообразно покачивались. Будто хотели сами себя убаюкать.
Больше — из-за кишок — ничего видно не было...
Набор собственных органов почему-то напомнил Сашке детские кубики. Кубики нужно было правильно сложить, чтобы из них получилась единая картинка-Сашка посмотрел на змей. Они — та, что меньшая, и та, что побольше, — перебрались к наибольшей и обвились вокруг нее. Неподвижность змеиных тел была воистину каменной. Похоже, им и дела не было ни до чего и ни до кого.
А Сашка, терзаемый болью, — правда, не слишком большой, — лихорадочно пытался сообразить, что же делать?..
Боль мешала. Боль отвлекала, не давала целенаправленно думать.
«Пошла прочь! — сказал ей Сашка. — Тебя нет! Ты мне только кажешься!..»
И боль его послушалась... Куда-то исчезла... Возможно, она и в самом деле Сашке мерещилась...
«Я жив-здоров! — сказал себе Сашка, ободренный успехом. — Я хочу проснуться!..»
Но не проснулся...
...Ибо, закрыв и открыв глаза несколько раз, продолжал пребывать все в том же — «разобранном» — состоянии.
Сколько так времени прошло — в бездействии?.. И двигалось ли тут время?..
Дряблый свет волокнисто зеленел и синел... Холод прятался в его складках и трещинах...
«Я же так умру!» - думал Сашка. Впрочем, думал без особого беспокойства, поскольку во сне умереть не страшно.
Потом ему надоело ждать.
Он стал звать обратно все, что разлетелось.
«Почему? - спросил у себя, - Почему я так делаю?»
И обратился к правой руке:
- Ты - моя главная подмога! Ничего без тебя не смогу! Не бросай меня!
Вернись! Рученька моя! Иди ко мне!..
Поначалу Сашка повторял эти слова с чувством радости, мольбы, надежды. Затем — с досадой и злостью. Затем — монотонно, механически.
Как видно, их надо было произнести определенное число раз. Только тогда они срабатывали.
Сашка бормотал их, пребывая в отупелом одурении...
Как вдруг правая рука его шевельнулась, подплыла к его телесному обрубку и соединилась с ним намертво. Будто и не бывала никогда отгрызаема...
Затем Сашка обратился с просьбами к левой руке.
Канючил-канючил и доканючился. Левая тоже встала на место...
Сашка покосился опасливо на змей. Те сохраняли каменную неподвижность и были похожи на неживых.
Тогда Сашка пошевелил руками.
Каждым пальчиком правой...
Каждым пальчиком левой...
Потрогал одну руку другой... Потом наоборот...
Похлопал в ладоши...
Захохотал, довольный...
И стал уговаривать ноги...
Этим пришлось заниматься долго. Ноги были несговорчивее рук. Или попросту капризнее.
А может, ему просто думалось, что долго. Ведь вокруг ничто не менялось: ни свет, ни холод, ни змеи. Значит, и Времени не было. Или оно стояло на месте, Время...
Когда правая нога уже «приклеилась», а левая еще только подплывала к его обрубку, Сашку вдруг осенило.
На хрен остальных-то уговаривать!.. Остальных он и так возьмет!..
Он осторожно погрузил в грудную клетку легкие, уложил сердце, утопил под правое подреберье печень. Умял, скомкал желудок. Затем, будто невод из воды, стал вытягивать из пустоты красновато-сизоватые веера своих кишок. И укладывал их, укладывал — ряд за рядом, изгиб за изгибом...
Потом сблизил, сколько смог, края разодранной грудной клетки и края разодранной брюшной стенки...
И уговаривал, уговаривал, уговаривал их срастись...

Глава седьмая

Нет у Сашки денег. Нету Сашке места в этом сраном мире. Другие ездят на «мерсаках» и «бомбах», — Сашке век не ездить. Другие строят себе роскошные виллы, — Сашке век не строить...
Инерция последнего сна была так велика, что, проснувшись, Сашка долго лежал и уговаривал судьбу (или себя самого) свернуть к удачливости и богатству.
Но во сне-то, пусть не сразу, результаты уговоров видны: рука там прирастет, или рана заживет. А в реальности — уговаривай — не уговаривай — ничего не изменится...
Плюнул Сашка, вскочил и стал ждать, пока батя соберется на свой «бизнес».
Это гордость была батина, его отдушина. По выходным, по праздникам и по отпускам батя этим занимался.
Внешне все выглядело просто. Батя закупал в «Старой книге» замшелую фантастику и такие же детективы по дешевке. Затем выезжал с тележкой и складным столом к «Детскому миру» и там торговал книгами. С наценкой, конечно.
Самое смешное: что-то у бати получалось. То есть, продав «макулатуру», он всегда имел больше, чем затрачивал. Но так мизерна была прибыль, так незаметна в жизни семьи, что серьезно относиться к ней Сашка не мог Сашка батю периодически высмеивал, — вполне беззлобно. И помогал ему выезжать к «Детскому миру». А поскольку свободен был почти всегда, одному бате таскаться на торговлю не приходилось. Сашка вез тележку. Батя нес стол.
Тележка и стол — единственное, не считая жратвы, что батя сумел приобрести со своих прибылей...
Разворачивали стол. Выкладывали книги из тележки.
Сашка стоял рядом с батей и наблюдал. Сам почти никогда не торговал, разве что батю в кустики отпустит, за угол. Ну, да это ведь ненадолго...
Люди, с точки зрения продавца, выглядели не так, как обычно. Люди были таинственны. Каждый хранил свой секрет: будет он или не будет покупателем.
Хорошо, если из двадцати прохожих один остановится. Хорошо, если из двадцати остановившихся один хоть что-то купит...
Сашке не верилось, что раньше — при социализме - хорошие книги в свободной продаже не были. Что их надо было «доставать»...
Сашка видел, как самые громкие имена лежат на батином столе неделями.
Вот она, слава людская, думал Сашка высокомерно. Презренны те, кто за ней гонится!.. В пыли и забвении кончается любая слава... Имена восходят и заходят, — одни лишь деньги никогда не меркнут.
Батя же, как Сашке виделось, за деньгами не гнался. Ему вполне достаточно было морального удовлетворения.
Возле батиного стола постоянно кто-то толокся. Пожилые люди с удовольствием, взахлеб рассказывали о своей жизни. Люди средних лет частенько делились проблемами, просили совета. Молодые спрашивали о писателях, излагали впечатления о прочитанном...
Впрочем, молодых было меньше всего. Гораздо больше было жалоб на них, на молодых. Жаловались отцы и матери, деды и бабушки. Не читают, де, совсем. Только телевизор да компьютер признают...
Батина торговая точка была как бы «деревней в городе». Раз, другой, третий поработаешь и видишь: одни и те же лица, одни и те же покупатели. С некоторыми батя сдружился или приятельствовал. С некоторыми —просто здоровался.
Со временем в отношениях с тем или иным человеком намечалась даже какая-то драматургия.
Вот, например, профессор-физик. В свое время он создавал сонары для атомных подлодок. Не один раз обошел под водой вокруг земного шара. Сейчас это жилистый невысокий старик с морщинистым лицом. Он пьет. Превращается в алкоголика и сам понимает это. Материально он обеспечен. Он попросту богат.
Его жена больна психически. Уважая ее, он, тем не менее, бегает налево. Нашел хищницу тридцати лет, которая его терпит. Терпит по простой и понятной причине: он сорит деньгами.
Сашкиному бате он пообещал издать книгу, которую батя написал. Но пообещал, видимо, в подпитии. Протрезвев же, пожалел денег, потребных на издание.
Рукопись от бати взял. А потом перестал разговаривать на эту тему. Батя же интеллектуй деликатный — напоминать стесняется. Сашка за это периодически батю ругает. Поскольку Сашка причастен, погорбился немало над старенькой пишмашинкой, помогая перепечатывать рукопись...
Профессор угощает батю пивом. И предлагает новые прожекты. Скажем, создать вместе с батей издательство «Великоросс». Батя с восторгом соглашается поскольку батя — неисправимый романтик.
Издательство, естественно, тоже существует только до тех пор, пока профессор не протрезвеет. Профессора это в уныние не вводит. Батя досадует, но недолго. Умение утешаться - большая подмога...
Сашка подозревает, и сны его — тому подтверждение, что существует некий «сказочный» слой бытия. Сознание человека можно вообразить в виде горизонтальной плоскости. Если сознание сдвинулось чуть-чуть вверх, оно приблизилось к «сказочному» слою, который Сашке видится как плоскость вертикальная...
Так вот — профессор трезвый и профессор пьяный — два разных бытийных плана. Сознание пьяного профессора смещается и встает под углом к горизонтали...
Сашка про себя над профессором иронизирует. Говорит себе, что когда-нибудь встретит профессора в одном из снов. И вот уж там-то профессор выполнит все, что наобещал спьяну...

Глава восьмая

Следующий сон заставил себя ждать. Сашка настоялся возле батиного книжного стола. Насмотрелся на тщету человеческой славы...
И вдруг — случилось...
Он снова висел в холоде и в зелено-синем дряблом свете.
И снова был не один.
Над ним парили три каких-то отродья, время от времени лениво взмахивая треугольными кожистыми крыльями. Их морды тоже были треугольными. Похожими на морды ящеров или крокодилов. Глаза с вертикальными зрачками глядели бесстрастно. Ушей не было. Короткие лапы прижимались к брюху, покрытому мозаикой роговой чешуи. В лапах у каждого был меч, обращенный лезвием книзу.
- Защищайся! - рявкнул один из ящеров, занося меч над Сашкой.
- Как?.. — обескураженно взвыл Сашка.
- Делись! — подсказал второй ящер, — тот, что поменьше.
- Сверху вниз! Сверху вниз! - протараторил третий, самый маленький. Первый меч начал падать на Сашку.
Вот он чуть дрогнул... Чуть наклонился вперед... Как бы всмотрелся: кто там внизу?.. Кого надо заклевать?..
Вот ринулся в пике, блестя стальными крыльями.
Ослепляя.
Завораживая.
Лишая сил...
Сашка затрепетал, как робкая осинка. Зазвенел от отчаянья всеми жилками своими, всеми струнками...
Мысленно прикинул, куда упадет меч...
Получилось, - на правое плечо.
Сашка положил одну ладонь на предполагаемое место удара. На нее положил другую ладонь.
Как бы защитился...
А что еще можно сделать?.. Как можно оборонить себя с голыми руками?..
«Каратэ?» — мелькнула мысль. Но каратэ он знает только понаслышке, только понасмотру.
Меч опускался...
Сашка дрожал все сильнее.
И вдруг заметил: собственный трепет, перейдя некий предел, набрав определенную амплитуду, перестал ослаблять его.
Наоборот: он возбуждается от собственной дрожи... Звереет.. Аккумулирует ее в себе, как дополнительную энергию.
Сашка даже зубами заскрипел от внезапной веселой предбоевой злости.
И в последний момент, когда меч почти коснулся его, Сашка рванул ладонями правое плечо...
И оно поддалось...
Беззвучно — без хруста, без боли, как бывает только во сне, — разорвалось под Сашкиными руками.
Сверху вниз... Сверху вниз...
Меч упал...
Но упал в пустоту...
Промчался по каналу, который Сашка ему подготовил...
«Я могу! - возликовал Сашка. — Могу быть разделенным!»
Но сверху уже падали другие мечи...
И чтобы себя безболезненно разорвать перед ними, уже не хватало правой руки...
Тогда Сашка ее придумал... Придумал себе недостающую руку...
И стал ею, невидимой, но ощутимой, помогать своей левой руке.
Стал себя раздирать перед ударами мечей.
И успешно это делал...
Так что ни один меч ни разу не коснулся Сашки своим острием.
А уж как они мелькали!.. Как часто и быстро!.. Будто работала неведомая и безжалостная машина... И мечи были ее рычагами...
Пришлось, конечно, и левую руку себе придумать.
Пришлось и самого себя придумывать, когда истощились видимые запасы тела.
Мечи кромсали «невидимую реальность», которую Сашка им подставлял, и, казалось, не будет им устали...
И до того они доработались - и Сашка, и мечи, - что даже в «невидимой реальности» докопались до самого ее донышка...
Сашкины умственные усилия больше ничего не могли породить.
Сашка стал чистым разумом... Неделимым энергетическим колечком...
Мечи пронеслись мимо него...
И взрезали самое донышко «невидимой реальности»...
А потом вдруг, жутко лязгнув, когда встретились все-трое, плашмя ударили по Сашке.
И выкинули Сашку в образовавшийся разрез...

Глава девятая

Сашка полетел, кувыркаясь. Кувыркались все те сотни нитей, тяжей, струн, на которые он сам себя разделил. Кувыркался большой лохматый клубок. И все больше перепутывался, кувыркаясь.
Он бы, наверное, никогда не остановился, если бы не догадался сам себя остановить усилием воли, мысленным приказом.
— Стой! Замри! — приказал себе.
И остановился.
И замер.
И огляделся, ибо в каждой его ниточке, в каждом тяже было что-то, что могло видеть.
Огляделся и не приметил ничего радостного.
Он висел... Впрочем, это было привычным.
Ни холода... Ни надоедного дряблого света...
Пространство было обозначено чуть заметными металлическими проблесками.
Словно во тьме находились хорошо отполированные зеркала, которые вращались в разных плоскостях.
Тьма была странной. Вязкой и медленно-подвижной. Будто откуда-то сочилась и куда-то пропадала. Можно условно принять: сочилась «сверху», а пропадала «внизу».
Металлическим зеркалам, если это они проблескивали, приходилось перепахивать жидкую тьму. Потому, наверное, и вращались так медленно.
Сзади будто кровавая рана краснела. Светился тот разрез, сквозь который выпихнули Сашку.
А впереди...
Впереди на полгоризонта раскинулось что-то страшное.
Молчание было впереди... И беспросветность...
Ни проблесков... Ни шевелений...
И уж, конечно, никаких ветерков, никаких воздушных потоков...
Но Сашке чудилось, упорно чудилось, что оттуда — спереди — тянет смрадом.
Не тем смрадом, что бывает на пепелищах. И не тем, которым наполнены болота. И не смрадом отхожих мест. И не кладбищенским даже —самым тяжелым для живого человека.
Нет, иным каким-то жутким зловонием заполнены полгоризонта. Хотя и от пепелища, и от болота, и от отхожего места, и от кладбища что-то в нем есть.
Какие-то мерзкие нотки.
Но главное в этом зловонии сравнить не с чем. Поэтому и назвать нельзя.
И тьма там, впереди, не сочится сверху вниз. Она стоячая. Она стоячая, но живая. Пухнет, пучится, раздувается.
Будто лягушачья икра, прибывает и прибывает.
Но ведь из икры что-то должно родиться?..
Или уже родилось?..
Сашка передернулся от такой мысли.
Что же там скрыто?..
«Откликнись! — приказал он. — Если слышишь меня, откликнись!»
Он замер, настороженный.
И вдруг услышал ответ.
Услышал ответ, вовсе не надеясь на это...
Что-то булькающе взгрохотнуло в мерзкой тьме.
Будто кто-то, непрерывно давящийся, попытался захохотать.
«Ты не опасен мне! — услышал Сашка нечеловеческий шепот. — Поэтому не трону тебя! Ступай обратно, пока цел!..»
Ужас накатил после этих слов. Безумный ужас, не поддающийся уговорам.
Сашка повернулся к разрезу, светящемуся во тьме. Испытал облегчение, его увидев. И стремглав к нему бросился, на ходу сплетая свои нити в некое подобие каната.
Чтобы двигаться быстрее.
Чтобы скользить наподобие ужа...

ЧИТАТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ > > > Глава 10