Аркадий Ларионов (18 лет)

БРЮКВА

Глом крался за старейшиной, ловкий и любопытный, как белка. Неслышно мелькал между стволами. Бросался наземь и переползал открытые места.
Прямая спина старейшины, обтянутая белой полотняной рубахой, плыла в лесных сумерках, словно солнечный блик. Толстый посох казался в могучих руках случайным прутиком, который можно переломить двумя пальцами. Густые соломенно-желтые волосы подрагивали при ходьбе, будто стараясь умяться, улечься поплотнее.
Старейшина изредка останавливался и взглядывал назад. Делал он это - как все и всегда - с величавой неторопливостью. Тело не поворачивал. Только голову бережно вращал вправо или влево, показывая большой печальный глаз, выпуклый белок которого изрисован голубоватыми прожилками.
Глом не понимал печали, таящейся в старых глазах. Глом хотел власти, и доведись получить ее, печалиться бы не стал.
Были у Глома соображения, но верны ли они? Старейшина не может забыть прежнего бытия. Старейшина не хочет посвятить себя новым дням и новым хлопотам. Такой приговор вынес Глом.
Но перед племенем необоснованно не выступишь. Племя нужно убедить, уговорить.
Поэтому и крадется. Поэтому и пытается выследить.
У старейшины есть тайна, есть. Глом должен выведать ее.
Раз в неделю старейшина уходит. День и ночь отсутствует. Возвращаясь, никому ничего не сообщает, молчит. Задумчивый.
Глом пытался уличить его, когда были наедине. Пытался упрекнуть.
Но разве упрекнешь скалу! Разве упрекнешь родничок, из-под нее бьющий!
Старейшина был тверд и ласков. Побуждал вспоминать. Побуждал говорить о старом. Воспоминания сильнее упреков, приготовленных Гломом.
Да, планета была иной... Да, они были иными... Что с того!..
Да, вечные жители вечного света... Можно так их назвать... Их прошлых...
Но ведь никакого разнообразия! Жизнь - бесконечный танец невесомых световых фигур. Бесконечные игры. Бесконечные пересверки, на безмолвном языке которых так много можно сказать о космосе и о себе.
Да, легкость и красота неописуемы... Да, не только есть, пить, спать, прятаться от холода... Достаточно пожелать, - и в тебе любые знания Вселенной. То, что было, и то, что еще может быть...
Но ведь не желали! Не хотели взглянуть на свое грядущее. Не могли представить таких быстрых, таких разительных перемен. Не могли вообразить, что станут не вечными, плотными, тяготеющими. Что единая прежде световая сущность будет раздроблена мириадами частичек пыли, праха. Будет расхватана по лучику, проглочена, - чтобы каждая грубая частичка могла какое-то время - пока не распадется - чувствовать себя живой...
Ныне - лучше. Законы тяжести породили законы силы. Только сила может противостоять угрюмости, бездушию, холоду Материи.
Конечность жизни порождает бесконечность переживаний. Глому кажется, что в самом слове «переживания» - спрятан их смысл, их тайна. Людские чувства и мысли живут дольше быстротекущих тел, накапливаются вокруг Земли, сохраняются во Вселенной.
Невесомы и вечны, для чего они? Возможно, для того, чтобы когда-то породить новый светоносный мир. Взамен того, прежнего, ушедшего так внезапно, без каких бы то ни было объяснимых причин...
Ныне - жить интересно. Жить, чтобы властвовать, чтобы расширять себя, внедряя свою волю в тех, кто слабее, кто ведом тобой...
Чуть слышно хрустнула ветка под ногой. Глом проглядел ее, сухую, -мысли отвлекли.
Старейшина, не останавливаясь, дернул правым плечом. Будто хотел отогнать назойливую муху, но сдержал жест.
Глом перевел дыхание, ругая себя. Хочешь властвовать, - ходи неслышно. Подбирайся, крадучись...
Он чуть приотстал. Кто его знает, что на уме у Старейшины. Может, - после предательского звука - тот нарочно не остановился. Чтобы заманить Глома. Чтобы расправиться в глухомани...
Легким, неслышным стал Глом. Толстая зайчиха даже ухом не повела, куропатка не вспорхнула, когда проскальзывал мимо.
Старейшина спокойно двигался впереди. Была в его равномерной поступи такая несокрушимость, что Глом поежился. Можно ли справиться с тем, кто не знает устали? Нужно ли с ним справляться?..
Отступили неохватные смолистые ели. Им на смену рассыпались веселые березы-подростки.
Путь вел в гору. Стали попадаться каменные осыпи, скальные выступы.
Глом обрадовался, увидев пятно пота на спине Старейшины. Значит, не железный! Значит, плоть его такова же, как у других!..
Скалы сдвигались, почти не осталось между ними земли. Склоны делались круче.
Легко прятаться между каменных обломков. Их формы причудливы. Тени между ними густы. Разноцветно-переливчатые вкрапления отводят глаза.
Чем выше поднимались, чем больше уставал Старейшина, тем увереннее чувствовал себя Глом.
Приятна была тяжесть оружия. Она подбавляла бодрости.
Нож на боку в кожаных ножнах. Острый, с широким лезвием.
Лук и колчан за плечом справа. Туга тетива из оленьих жил. Смертоносны стрелы. Их наконечники смазаны ядом синей лягушки-джубы.
Выше и выше взбирался Старейшина. Березы исчезли. Кусты исчезли. Трава исчезла.
Остались черные каменные бока. Шишковатые. Трещиноватые. Будто слипшиеся головешки от костра.
Люди между ними - как муравьи. Теряются, ничтожно-малые, что Глому, разумеется, на руку.
Глом понял, куда его завел Старейшина, - но старался об этом не думать, подавляя холодок страха.
Теперь уже назад не повернешь. Теперь надо идти до конца.
Тем более, что вот она - вершина. Вершина Черной горы...
Среди охотников Черная гора имела дурную славу. Тут пропадали звери и люди. Птицы над ней не летали, - огибали стороной. Странные звуки исходили от нее. Странные вспышки виднелись издалека...
Четыре камня возвышались, как четыре головы. Между ними была ровная площадка.
Старейшина вышел на площадку. Величаво оглянулся. Далеко было видно отсюда, сверху. Леса стояли синеватые, тихие.
Где там родные места? Где поселок в излучине реки?
Глом притаился за каменной головой, тоже посмотрел в даль. Показалось: гора плыла, будто коряга, принесенная в заводь.
Старейшина переждал. Видно, с силами собрался. Потом заговорил, и Глом внутренне напрягся, ожидая страшных заклинаний.
Но слова были самые обычные, самые понятные. Ворчливо-добродушная речь была обращена словно бы к малому ребенку.
- Приходи, Слой! - говорил Старейшина. - Не заставляй меня ждать! Помоги нам с едой! Дождей давно не было. Зелень сохнет...
Никто, вроде бы, не слушал Старейшину. Никто, вроде бы, ему не отвечал. Глом уже хотел выскочить и высмеять его.
Но тут от одного камня - того, что напротив, - поднялась желтая змейка. И потянулась, поструилась к тому, за которым прятался Глом.
От змейки ответвлялись ниточки, - такие же ярко-желтые. Глом не мог понять: призрачны они или телесны. Хотелось потрогать.
Ниточки ложились на воздух, будто он был для них твердой основой. Свивались, перекручивались, переплетались.
Два других камня оставались холодны и немы. А над двумя возгоралось, восходило зарево.
Соединенные в узор, змейки-ниточки имели плотность. Они нагревались, накалялись. Как бы впитывали пламя невидимого костра.
Глазам стало больно. Глом их прикрыл.
Тут послышался другой голос. Глом решил, что он исходит от узора, но открыть глаза, чтобы проверить, побоялся.
- Я здесь, - произнес новый голос. - Я не Слой, - не успел дорасти. Я - только Завиток. Последний в той Великой Слоистости, что воплотилась в вашей Вселенной.
- Не понимаю, - сказал Старейшина, помолчав. - Слой всегда приходил так. И ты пришел так же...
- Больше сюда не поднимайся! - сказал Голос. - Тебе нужна пища. Сейчас я воплощусь, и закроются другие миры, созданные Великой Слоистостью. Кончится сама Великая Слоистость. Ее воплощение - это ее смерть...
Любопытство пересилило, - Глом открыл глаза. И не зря.
Сияние не слепило, - заметно поубавилось. Желтый узор дрожал, волновался. Отдельные ниточки слипались, сливались в единую дымко-образную полосу. Полоса расширялась вверху, суживалась внизу.
Вот уже совсем не осталось четких линий. Клочкастый медовый туман вращался, издавая тонкий посвист.
Над воронкой тумана светился круг - остаток недавнего желтого сверка. Глому казалось, что круг затянут блестящей, не туго натянутой тканью. Прорвать ее, - и что?.. Какие миры откроются?..
Воронка опустилась. Ее нижний конец коснулся скалы перед ногами Старейшины.
Верх стал оседать. Плотность желтизны возрастала. Туман загустевал. Но телесность его была уже не той, что прежде, - нет, новой, земной.
- Стой! - крикнул Глом, выступая из-за камня и выхватывая нож из ножен.
Старейшина величаво повернул голову. Переступил на месте. Только и всего. Больше ни одного движения.
- Давно тебя чувствовал, - сказал Глому с укоризной. Глом, выставив нож, двинулся на него.
- Не хочу тебя убивать! - сказал, глядя мимо соперника. - Хочу туда, в те миры!
- Нет! Не ходи! - Старейшина дрогнул и показался Глому слабым и дряхлым.
- Эй ты! Слой или как тебя! - крикнул Глом. - Пропусти меня туда!
- Подожди! - послышалось в ответ.
Воронка продолжала стремительно уплотняться, наливаться тяжестью, телесностью.
Чем ниже она оседала, тем круглее становился корнеплод, в который она воплощалась.
- Останься! Я отдам тебе власть! Как только вернемся!.. - старческий голос дрожал, и Глом брезгливо морщился, слыша его. - Ты самый сильный! Самый умный! Ты сможешь объединить племена!..
- Я стану властелином миров!.. Я их завоюю!.. Пусти меня!.. -закричал Глом, ярость туманила его рассудок.
Движение завершилось. Великая Слоистость умерла. Ботва новообразованного плода окрасилась яркой зеленью.
- Иди! - позвал затухающий шепот.
Желтизна над тем местом, где была воронка, тускнела, выцветала. После разрешающего слова желтизна прорвалась, и обрывки ее свесились, как лохматая веревка.
Глом сунул нож в ножны.
- Прощай! - сказал Глом и полез вверх. - Желаю тебе властвовать долго!..
Дыра в небе закрылась. Ничего...
Нет, кое-что осталось. Лежит возле ног.
Старейшина нагнулся. Поднял корнеплод. Оглядел его. Понюхал. Бережно завернул в подол рубахи.
Слезы стояли в его больших печальных глазах...

Вахтанг Кацарава (18 лет)

БУЗИНА

Они были совершенно неразличимы. Похожи, как водяные капли. Краснощекие девчонки и мальчишки росточком с наперсток.
Они спрятались между холмами и не знали, как им быть. Они совершили страшный грех, преступили незыблемый закон: воплотились без Повеления.
Вышло это, можно сказать, случайно. Но прощения для них не было, не могло быть.
Где-то рядом - безостановочно как всегда - двигался Детский Ток. Сонный шелест могучего движения пронизывал их, напоминал: вы - мои, звал вернуться.
Совсем недавно они были частицами Детского Тока, были струйками в нем. Понятие о Времени появилось в них вместе с отделением. «До» и «после», «раньше» и «позже» из посторонних слов стали истинами. Но как «недавно» они были в Детском Токе, - день или год назад, - они бы сказать не могли.
Нижняя Земля сыграла с ними шутку: очаровала, увлекла. В свой срок они оказались бы там наверняка. Шутка в том, что все произошло досрочно.
Быть с изнанки, с исподу в Детском Токе - трудно. Видишь леса и моря, поселки и города, полет птиц, бег зверей, людские дела. Подвижность нижнеземельцев красива, загадочна, притягательна...
Любопытство - первое, что их объединило, заставило обменяться эмоциональными импульсами. Откуда им было знать, что эмоции - при определенном накале - воплощаются, воплощаются, воплощаются. Дают телесность или ее усиливают, если была раньше...
Вот и сидели, вот и прятались между холмами, связанные смущением, сознанием вины.
Детский Ток сонно шумел, мощно пронизывал просторы Верхней Земли.
Один из них - краснощекий мальчишка, похожий как две капли воды на остальных, - попробовал вернуться.
Вступил в Детский Ток, заорал и выскочил назад, на песчаный берег.
Детский Ток пронизывал его, проникал насквозь. Но и не только пронизывал, а еще успевал бичевать, истязать. Струйки-детичи, - какими побывали и сами они, своевольники, - ударялись о человечью фигурку, словно плети. Обжигали, вызывая на коже багровые рубцы...
Нет, возврат заказан.
Что же им делать? Им, воплощенным. Неразличимым торопыгам...
- Попросим прощения! - сказал один.
- У кого? - пожали плечами девчонки.
- Надо искать! - сказал другой.
- Где искать? Что искать? - откликнулись голоса.
- Путь на Нижнюю Землю! - догадался кто-то.
- Правильно! Правильно! - вызвучился хор.
- А кто нас поведет? - спросили девчонки.
- Тот, кто искать предложил!
- Правильно!.. Правильно!..
Поставили впереди себя мальчугана, - такого же, как все. Остальные шли за ним - шагах в пяти.
Вожак сперва оглядывался часто. Смотрел, как остальные бредут за ним. Ждал, когда передумают...
Потом попривык. Начал покрикивать, чтобы не отставали, чтобы не разбредались.
Куда идти, где путь на Нижнюю Землю, он не знал. Но ведь не знал и никто другой.
Извивы холмов уводили от Детского Тока. Вожаку представилось, что здесь прополз Великий Змей, и холмы - следы его силы. Вожак старался идти так, чтобы Детский Ток оставался хотя бы слышен. Оторваться напрочь он боялся.
Трава полезла из песка. Сначала отдельными стрелками, затем -густой порослью.
Чахлые деревья появились, - извитые так, будто их кто-то нарочно скручивал, вминал в почву. Все они были одного вида, - с одинаковыми темно-зелеными листьями. Все милы сердцу Вожака.
Не останавливаясь, Вожак поглаживал трещиноватые стволы. Другие своевольники делали то же самое.
Деревья ласкали проходящих - робко, словно украдкой. Проводили листьями по лицам, по волосам. Похоже было, деревья улыбались, - так отражался от них свет.
Заросли тянулись и тянулись, - а хоть бы они и не кончались никогда. Детишкам было хорошо среди них.
Может быть, двое-трое отстали. Бросились ничком в траву. Затаились между приветливыми стволами, под ласковыми листьями.
Вожак не пересчитывал своих, не препятствовал отделяться. Он бы и сам непрочь, - если ненадолго. Разве тут хуже, чем на Нижней Земле! Разве там может быть лучше!
Но нельзя, нельзя... Как стал Вожаком, проснулось чувство, о котором раньше не подозревал. Чувство «целого», - когда все ведомые воспринимаются заедино с тобою, а миры - свой и соседний - как отдельные супротивники...
Деревья прекратились. Потянулась травянистая степь. Детский Ток шумел приглушенно, еле слышно.
Те, что отстали, - не отделились. Вожак знал: опомнятся, догонят.
Когда услышал сзади вопли, - не удивился.
Но вдруг к тем - отдаленным - воплям прибавились крики близкие: из рядов за спиной.
Вожак остановился. Оглянулся нарочито неторопливо. Чувство «целого» предупреждало: опасность, опасность...
Увидел стаи черных большекрылых птиц. Птицы махали крыльями, растопыривали перья и выдергивали - одно за другим, десяток за десятком - те милые деревья...
Куда-то их сносили в когтях. В какой-то центр, только им видимый. Затем выпускали, и деревья падали, громоздясь одно на другое.
Куча...
Горка...
Гора...
Горища...
Птицы не улетали. Парили над выдернутыми стволами. Теснились в воздухе, выстраиваясь в опрокинутое подобие древесной горы.
Внизу - над вздыбленными корнями, над трепещущими листьями -пластались один-два летуна со свежей добычей. Сбросив груз, взмывали ввысь и вбок, теряясь в массе прочих пернатых...
Те, что отстали, - четыре круглолицых девчонки, - подбежали, влились в толпу и стали невидимы, неразличимы.
Крик утих. На Вожака давили взгляды: сделай что-нибудь, разберись.
Он хотел возмутиться: я такой же, как вы; идите вместе со мной.
Но взамен этого вздохнул и пошел назад. Один.
Затем кто-то его догнал, пристроился рядом, дыша учащенно.
Вожак покосился. Девчонка. Возможно, одна из тех, что пытались оторваться.
Девчонка взяла его за руку. Ее теплая мягкая ладошка странным
образом успокоила, вселила надежду на успех.
Они остановились возле той несусветности, что наворотили птицы.
Ни одного растущего дерева не осталось. Даже ямин от корней не было: разровнялись, заплыли землей.
- Прекратите! - крикнул Вожак очень звонко, не выпуская теплую ладонь из руки.
Птицы будто ждали его слова. Те две, что были ниже других, упали, подхватили Вожака и его спутницу. Другие обрушились на мальчишек и девчонок, остающихся сзади.
Когти вошли в тело мягко, без боли. Вожак болтался, поглядывая вперед. Ему понравилось, что его несут первым, не нарушая установленного порядка. Его подруга, которой тоже неплохо было в когтях, летела чуть приотстав.
Воздух был черным от птичьих тел. В глазах рябило от мерно машущих крыльев.
Лучше всего было, когда не оглядывался, не видел других.
И вдруг откуда-то - снизу? из воздуха? - прянула к Вожаку серо-пепельная Зубастость о трех парах крыльев. В длинной пасти хищно поблескивали костяные острия. Что там в красных глазках, завершающих пасть и мерцающтх над нею, рассматривать было некогда.
Начав с Вожака, нападающая могла слопать всех до единого мальчишек и девчонок. Судя по ее напору, по ее нетерпению, аппетит пасти-напасти был непомерен.
Птица, несущая Вожака, не дрогнула. Будто нападение ее не касалось. Будто она стремилась к самоубийству.
Вожак зажмурил глаза.
Нет, этак не убежишь.
Снова глянул - прямо и твердо.
- Я тебя не боюсь! - выговорил четко, без дрожи, будто не только тварь, но и себя убедил. И тут же - озорства и удали ради - добавил:
- Подавись ты моими словами!
Сильны, видать, слова на Верхней Земле. Куда сильнее, чем на Нижней.
Летучая Зубастость дернулась, будто поперхнулась. Выставила когти. Заплескала крыльями вразнобой.
Но уж остановиться не могла. Уж налетела на Вожака. Надвинулась, грозя зубьями проборонить.
Вожак не дрогнул. Не испугался. Спокойно ждал. Даже больше: выставил кулачки навстречу Зверюге, - два тверденьких орешка.
Пасть-напасть вобрала его. Сомкнулась. На краткий миг тьма воцарилась, - мягкая, живая.
Затем тьма рассеялась. Чудовище проплыло сквозь Вожака, словно безобидное облачко. Рассеялось, как дым от костра.
Но исчезло не только оно.
Черные птицы - тоже. Все как одна вдруг перестали быть плотными. Растеклись туманными завитками.
Мальчишки и девчонки - похожие как водяные капли, покинутые, несчастные - кувыркаясь, полетели вниз.
Некоторые - крича. Некоторые - не проронив ни звука.
Затем крики унялись. Потому что все увидели: под ними - Детский Ток.
Некогда было вспоминать, что пробовали возвращаться, что их не приняли. Впору было подумать, что внизу - их колыбель, внизу - родное.
Булькнули одни за другими. Вожак и тут, конечно же, был первым.
Струйки-детичи неслись мимо, не отвергая возвращенцев.
- Повеление! Повеление! Скоро будет Повеление! - озабоченно бормотали они.
Вожак удивился. Обрадовался.
Вот прямой путь на Нижнюю Землю. Через Повеление. Только так. Надо ни в коем случае не выходить из Детского тока. Дождаться... Он повернулся к подружке и выкрикнул это слово, надеясь, что и другие услышат:
- Дождаться!..
Но тут перед Вожаком - величаво и грозно - всплыла рыба, каких не бывало в Детском Токе.
Не чешуя - боевая броня. Не глаза - пожары. Не плавники - многопальчатые ладони. Стоит ей открыть рот, как в Детском Токе образовывается воронка. Наподобие водоворота. Этой воронкой Рыба как бы ощупывает путь перед собой.
Вот она обнаружила Вожака. И замерла. И рот открыла пошире.
Вожака потянуло неодолимо. По кругу и вниз. Показалось: подружка пытается достать его теплой ладонью - оттуда, из-за воронки. Да разве достанешь!..
Закрутило так, что в голове получилась каша. Падал, вроде бы, вниз.
Да, вниз.
Но вышло так, что повис НАД Детским Током. Кругом, его поддерживая, мягко светилась Фиолетовость. Невообразима была высь-глубина, с которой нисходила нежно-могучая, в виде луча, в виде перста собранная, сила.
Вожак почувствовал, что его слушают, что ему готовы отвечать.
- Кто ты? - спросил Вожак.
- Повеление! - ответилось внутри него.
- Ты дашь нам родиться?
- Тебе - дам, как ты захотел. Человеком...
- А другим?
- Не поторопись они, - родились бы людьми. Теперь - нарушили
порядок. Надо исправить...
- Я тоже - нарушил...
Но Голос исчез. Видно посчитал, что сообщать Вожаку больше нечего.
Вожак увидел, как фиолетовый столб спустился в Детский Ток.
Детский Ток вздрогнул. Рябь, как от порыва ветра, пробежала по нему. Огромный и неостановимый, он вдруг стал приподниматься, навиваясь на долгожданное Повеление.
Не Детским током, а Великим Змеем назывался он сейчас.
Нижняя часть Повеления, пронзив Ток, застыла, уплощилась, раздалась вширь.
Крылья черных птиц обнаружились в ней. Было их неисчислимо много. Не махали они, - кружились вокруг неких центров.
Это Мельница, - понял Вожак. Словно кто-то шепнул ему напоследок.
Границы Детского Тока стали шершавиться, лохматиться, распадаться. Струйки-детичи, обретая недолгую свободу, впадали в Повеление. Кружились, качались, превращались во что хотели. Визжали от восторга. Плакали от страха.
Зрелище было не для человеческих глаз. Вожаку было плохо, было тошно. Он тоже опускался в Повелении, но гораздо медленнее прочих. Невольно выискивал «своих», опекаемых. Те упорно сохраняли своевольно обретенные людские формы.
Повеление, набрав струек-детичекй столько, сколько нужно, стряхнуло с себя похуделый, опустошенный Детский Ток. Распрямляясь, разворачиваясь, он остался в стороне и в верху.
Мельница была близка. Вожак видел, что не крылья вращались в ней, а словно бы частички сажи. Каждая частичка, в свою очередь, была как бы маленькой мельницей.
Вожак видел, как детичи, взятые из Тока, разъединяются до глубинных основ, распадаются в Мельнице, теряя структуру, присущую Верхней Земле.
Там же, в Мельнице, в выпускных слоях ее, обращенных к Земле Нижней, они переоформляются: обретают сущность, свойственную миру, в который войдут.
Духи зверей, растений, людские души, - вот кем они становятся.
Его же подопечные, мальчишки и девчонки, не изменяются долго: до середины Мельницы проскакивают, не теряя самовольно присвоенной формы.
Затем и они дробятся, разъединяются. Но не переходят в выпускные слои, а пускаются в бесконечное кружение, словно чего-то выжидая.
Чего они ждут, вожак понял скоро. Едва детичи, взятые из Тока, миновали Мельницу, с Верхней Земли посыпались в Повеление те деревья, что были выдраны из почвы.
Деревья тоже до середины Мельницы не изменялись. Потом тоже переоформлялись, приобретая структуру, характерную для Нижней Земли. Но вот что удивительно: в «нижнеземельском» виде они все-таки оставались деревьями. А бывшие мальчишки и девчонки липли к ним, став россыпями красноватых искр.
Да, едва деревья спустились в Мельницу, круговое движение бывших подопечных прекратилось. Искры, бесплотные духи, облепляли деревья, проваливались вместе с ними сквозь выпускные слои.
А там, на Нижней Земле, уже тесно засаженной, плотно заросшей, деревья внедрялись где-то в сторонке, на отшибе; искры же превращались в красные мелкие ягоды, одинаковые, как водяные капли, как бусинки...
Где вы, бузотеры-своевольники? Не бусинками, а бузинками стали. Чтобы исправить нарушение... Чтобы искупить вину...
Вожак, влетая в Мельницу, знал, что останется человеком.
И ему было стыдно...

Виктор Мазур (18 лет)

БУКВИЦА

Гном Грумлин прислушался. Его бесплотная сущность, трепеща, внимала созвучиям Вселенной.
Что-то изменилось в звездных мелодиях. Многоголосные хоры словно бы распались на мириады соло и дуэтов. Была слитность, - и вдруг перестала быть. Почему?..
Звезды пели. Чуть потише, чем обычно. Чуть приглушив голоса. Словно ожидая чего-то.
Бесплотная сущность зависима от окружающих волнений, колебаний, содроганий. Бесплотная сущность - рой искорок, цепочка всплесков.
Чем слаженнее дрожь Вселенной, - жизнь Вселенной, - тем сильнее, тем восприимчивее бесплотная сущность.
Сейчас она словно бы ослабела, словно бы обмерла, словно бы разредилась.
Неожиданный разлад связан с тем, что Информационное Поле, которое грубый, плотский мир называет Высшим Разумом или Богом, - немного напряглось.
Повышенная напряженность тянулась... Тянулась... Тянулась... Ожидание было во Вселенной....
Но вот родилась Новая Песня, - новая, совсем новая, ни одной такой не было в общем звучании.
Напряжение уменьшилось. Вселенная опять могла колебаться - жить как раньше.
Отдельности звездных голосов опять слились в хоры, в симфонии.
Бесплотная сущность гнома опять стала нотой в космической слитности, ибо и она, сущность, была трепетанию своему благодаря.
Новая же песня выделилась и ни с кем не могла соединиться. Потому что это - Песня Смерти.
Ее запела Синяя Звезда - двойное светило, невообразимо далекое по меркам плотского мира.
Синяя Звезда пела о своем желании умереть; о том, что ее жизнь была долгой и насыщенной познанием, а поскольку в познании - Высший Смысл, то своей жизнью она удовлетворена.
Песня Смерти была долгой, но Вселенная, звуча, - то есть, существуя, - сочувственно внимала ей.
Потому что Синяя Звезда перед смертью должна была передать любому, кто воспримет, все-все, что познала, пока жила.
Главным слушателем, конечно, было Информационное Поле, которое навсегда запечатлевало в себе любой вздрог существующих.
Гном тоже впитывал, жалея, что невелик, что самое посильное для него - урывки, куски.
Смерть - обновление, переход в мир, организованный по-иному, -напоминала Синяя Звезда. Такой переход для бесплотных сущностей очень труден, поскольку для его осуществления надо понять Тайный Язык. Да, вслушиваясь в отзвуки Высшего мира, понять язык, постичь звучание, которое, собственно, и образует, и составляет тот мир.
Она дожила... Она сумела... Потому и поет Песню Смерти... И для тех, кто хочет поторопиться, кто хочет уйти следом за ней, она включает в окончание своей Песни букву, одну только букву из над-языка, сверхзвучания.
На большее ее мощи не хватит.
Звезда замолкла.
Гном, настроясь, послал ей ноту Благодарности. Все, кто слышал Песню Смерти, сделали то же самое.
Ноты прощания, ноты расставания, сливаясь в единый импульс, помогали уходящим легче осуществить Переход.
В мире бесплотных сущностей Синей звезды не стало. Постепенно затухающее эхо было на ее месте... Еще потише... Еще...
Но обещание она сдержала. Ибо нечто странное донеслось до гнома. Нечто сверкуче-звучное, звучно-сверкающее. В звуке были непривычные переливы, нестерпимые перепады. Бездонные темнины таились в блеске.
Гном захотел впитать, удержать подарок звезды...
Но тут взвился эльф Элиан, - давний враг, вечный ненавистник.
Его бесплотная сущность светилась ярче Тайной Буквы. Шум его полета заглушал звучание странных переливов и перепадов.
Никогда не подозревал Грумлин, что эльф может делаться таким большим. Или это свойственно лишь Элиану?..
Вот он вобрал в себя Тайную Букву. Не оставил ни намека на то, что она была.
И снова бросился в клубящуюся мглу, какой отсюда представал плотский мир. Во мглу, из которой взвился так коварно...
Гном Грумлин кинулся за ним, и звучание его было полно диссонансов. Любое средство - кроме страшного Каменного Проклятья - готов он употребить против эльфа.
Тяжко... Медленно... Потно... Вдох... Выдох... Тук-тук...
Плотская броня, временная оболочка одела его, едва ступил на Землю.
Он был теперь низеньким, бородатеньким, хитрым и сильным старичком. Он любил теперь больше всего горы - самое грузное, что имелось на планете. Целью его здешней жизни было - добыть из гор все драгоценные камни. Все кусочки звездного света, в горах спрятанные.
Про Тайную Букву он помнил, но Тайная Буква - в его нынешнем виде - представлялась ему ключом к подземным сокровищам.
Перед входом в его земное жилище что-то словно бы изменилось. Чуть гуще стала растительность, чуть зеленее. Впрочем, созерцать некогда...
Грумлин поторопился уйти с поверхности, - в узкие лазы, в просторные пещеры.
В Дремлинге - гномьем поселке - жизнь текла спокойно. В нижнем ярусе скальных норок постукивали молоточки, - гномы ковали украшения из золота.
В верхнем ярусе - жилом - отдыхали те, кто наработался и нуждался в сне.
Грумлин подошел к серебряному колоколу, висящему на длинном каменном пальце.
Подумал: надо ли?.. Может, не разглашать?.. Может, он справится в одиночку?..
Нет, эльфы дружны и могучи. Элиан, конечно, сомневаться не будет и прежде всего обеспечит себе поддержку.
Грумлин зазвонил, ритмично ударяя билом по стенкам колокола.
Поселок забурлил. Захлопали двери в верхнем - жилом - ярусе. Замерцали огни в ярусе кузнечном: гномьи фигуры их то и дело заслоняли.
Гномы в своих синих, зеленых, красных балахонах посыпались, будто живые самородки, будто куски волшебной руды.
Они столпились на площадке перед Грумлином, перешептываясь и поглядывая нетерпеливо. Давненько их так не созывали! Помнится, последний раз, - лет этак двести с хвостиком назад, - когда явилась шайка змеев - пожирателей самоцветов...
- Гномы! - сказал Грумлин, оставив колокол. - Небесные Силы даровали нам Тайную Букву, способную открыть мир светоносных камней, золотых и серебряных жил. Но эльф Элиан - злой враг - ее похитил. Нужно найти Элиана и отнять у него Тайную Букву. Тогда могуществу нашему и нашему богатству, - что, впрочем, одно и то же, - не будет предела!..
Гномы молчали, поглаживая бороды, поскребывая затылки. Непосредственной опасности, безотлагательной угрозы в словах Грумлина не было. Значит, можно поразмышлять, посомневаться.
- Что за Тайная Буква такая? - пробасил Бовин; его непомерно раздутая фигура, казалось, вот-вот лопнет.
- Я же сказал: это ключ ко многим тайнам! - Грумлин легко раздражался.
- Ладно-ладно! - вступил Бревин - коротышка даже по гномьим меркам. - Ты открой, чего хочешь?..
- Предлагаю поход на эльфов! - сказал Грумлин, и гномы взволнованно загомонили.
- Поход - это серьезно! - протянул Бовин. - Работу придется бросить! Сплошной ущерб!..
- Эльфы сильны! - зашумели гномы.
- Эльфов больше, чем нас!..
- Эльфийские руны неодолимы!..
- Никакая Тайная Буква с ними не сладит!..
- Вот что! - сказал Бревин. - В поход мы пойдем! Но не сейчас! Для начала выясни, где Тайная Буква! Тогда и веди нас!..
- Ну что ж, ухожу в разведку! - согласился Грумлин.
- Я, пожалуй, с тобой! - Бовин похлопал себя по животу. - Засиделся малость!..
- Да и я с вами! - сказал Бревин. - Может, пригожусь! Разведка не поход. - полегче!..
На том и порешили. Гномы разошлись, - кто спать, кто - в кузницу.
Трое разведчиков собрались быстро: набили котомки едой, обвились поясками из красного сафьяна, за поясок слева засунули тяжелые ножи, лезвия и рукояти которых были покрыты магическими письменами. За поясок справа поместили молотки, - хоть по врагу бить, хоть по горной породе.
Выбрались на поверхность и отправились в Эльгард, - страну эль-фийских лугов и лесов.
Через три дня были там. Не успели приустать, не успели котомок своих опустошить.
Эльфы не показывались. Но сама их земля препятствовала вторжению гномов. Цветы атаковали запахами: то отвратно-резкими, то усыпительными. Трава под ногами делалась скользкой (того и гляди брякнешься) или неуступчиво-жесткой (чтобы пройти, надо ее, надавив, сломать).
Первые лесные деревья - там, за лугами - покачивались, ударялись кроной о крону, предупреждая: не двигайся! Берегись!..
Гномы были осторожны: ладони держали на рукоятях ножей, на защитных письменах.
Видно, это и помогло, когда эльфы напали - неожиданно, из синевы, из ослепительного неба. Свалились на головы, и длинные мечи в их руках сверкали как лучи солнца.
- Стойте! - крикнул Грумлин, щурясь и вздымая свой нож. - Есть ли среди вас Элиан?..
- Есть!.. Есть!.. - послышались голоса.
Элиан отделился от нападающих, присел на землю перед Грумлином.
Телесный его облик прекрасен. Хоть и непрозрачен Элиан, - нет в нем тяжести. Словно слеплен из утреннего искристого тумана, и внутри него - молодое солнышко. За спиной удлиненные, словно бы стрекозиные, крылья. Глаза - глубины неземной и цвета настолько чистого, что не понять, - голубые, зеленые ли.
- Зачем украл Тайную Букву? - спросил Грумлин, против воли смягчая голос.
- Да полно! Твоя ли? - усмехнулся Элиан.
По его опущенному мечу пробегали радужные переливы.
- Отдай, прошу! Иначе битва! Насмерть!..
- Эльфы - не воры! Буква на твоей земле - на гномьей! У себя ищи! - Элиан говорил с достоинством, но и насмешка чуть заметная была.
- Не нападешь, пока ищу?
- Найдешь - забери! Не найдешь - бьемся!..
Грумлин подмигнул Бовину и Бревину: не спите, мол, смотрите в оба.
Сам стал читать заклятия, медленно поворачиваясь на все четыре стороны. Заклятия раскрывали недра, - на то время, пока звучали волшебные слова. Что важнее для гнома-добытчика, чем недра матушки-земли!
Грумлин проглядывал их до земной середки. Бовин и Бревин помогали.
Не было, не было. Не было Тайной Буквы в глубинах. Ни на севере, ни на востоке, ни на западе, ни на юге...
Других заклятий не зная, другому волшебству не обученный, Грумлин почувствовал себя обманутым и обиженным.
Эльф посмеялся, не иначе. Эльф издевался над ним. Проклятый Элиан!..
- Хочу биться! - хрипло сказал Грумлин, поднимая нож к эльфовои груди.
- Ты слеп! - улыбнулся Элиан. - Как и прочие гномы!.. Грумлин отпрыгнул. Переложил нож в левую руку. В правую взял молоток.
Элиан тоже отпрянул, его блескучий меч занял боевое положение.
Бовин и Бревин вооружились так же, как Грумлин: нож в левой, молоток - в правой руке. Спутники Элиана парили, почти не двигая крыльями. Мечи держали наготове.
Не было равного Грумлину в военном искусстве гномов. Не было равного Элиану в военном искусстве эльфов.
Куда бы ни устремлялся меч, везде он встречал молоток. Металл о металл, - искры высекали. Снова и снова высекали искры.
Грумлин и ножом пытался взмахивать, но поразительная поворотлив вость Элиана опережала любые попытки.
Схватка длилась без ощутимого перевеса. Длилась долго. Очень долго. Очень-очень решающую роль должна была сыграть выносливость. Конечно же, гномы - жители подземелий - были менее выносливы, чем эльфы - путешественники да плясуны.
Ночь наступила, ее тьма не давала преимущества ни тому, ни другому. Эльфы и гномы одинаково хорошо видели в темноте.
Однако сон был гораздо нужнее гному, чем эльфу. Грумлин, не поспав ночь, становился больным и сварливым. Элиан мог десятки ночей не спать, не ощущая неудобства.
Таковы бывают предпосылки побед и поражений.
Большую часть ночи длилась битва. Большую часть ночи.
К утру Грумлин еле стоял на ногах. Но защищался достойно и защищался, возможно, еще очень бы долго.
Дело испортил Бовин. Что ему показалось, что ему померещилось, полусонному, - поди-ка, догадайся!
Грумлин тут как раз оступился, - в ямку попала нога, ничего серьезного.
Но Бовин взревел и напал на Элиана. Видать, решил, что Элиан поразил противника.
Спутники эльфа, увидев такое, тоже скопом напали. Кто с воздуха, а кто и на землю встав.
Битва стала всеобщей. То есть, из битвы превратилась в побоище, в свалку.
Эльфов было больше, эльфы были на своей земле. Победить могли только эльфы.
И они победили.
Чужие мечи - не меч Элиана - врезались в плечи Грумлина. Чужие мечи - не меч Элиана - впились ему в грудь.
Чужие мечи проткнули Бовина - как раздутый мыльный пузырь. Снесли коротышке Бревину его маленькую сердитую голову.
Грумлин, упав рядом с отсеченной головой, услышал, как она торопливо шепчет...
Грумлин прислушался, ужаснулся и простонал, умирая:
- Что ты!.. Зачем!.. Не надо!..
Он понял, что Бревин - то есть, его голова, - шепчет Каменное Проклятие. Проклинать этим проклятием никого нельзя, - чересчур оно жестоко. Не только проклятый, но и страна его, земля его становятся камнем. А тот, кто проклял, исчезает навек, ибо звездная энергия его бесплотной сущности, переходя в материальный мир, тратится на воплощение Каменного Проклятия...
Эльфы окаменели. Их луга, их леса, их озера превратились в нагромождения скал.
Никто не скажет Грумлину, где Тайная Буква.
Впрочем, и не надо говорить
Умирая, Грумлин увидел. Успел.
Последним усилием воли представил вход в жилище гномов.
Там, под ногами, росла новая травка, которой раньше не было. Он, Грумлин, приметил ее, но более важные мысли оттеснили мимолетное впечатление.
В ней, в невзрачной травке, в рисунке ее корней, была запрятана Тайная Буква.
Элиан не обманул: он не был вором.
Но кто теперь скажет, зачем он поместил Тайную Букву так нерасчетливо, так на виду?..
Эх Буква ты, Буквица!..