Сергей Зверьков (18 лет)

ЧАГА

Хоре и Утрея жили в Домовье. Вероятно, они вместе с Домовьем возникли. Но как это произошло, не помнили. Не помнили и причину своего возникновения.
Домовье было, и все тут. Хоре и Утрея были, и все тут.
Им было хорошо втроем. Им было очень хорошо. Очень, очень, очень...
Домовье нежило. Хоре и Утрея нежились.
В них не было телесности. В них не было видимости. Они были Бытием в принципе. Или принципом Бытия.
В Домовье ничего не было. Но было все, поскольку Хорсу и Утрее было хорошо.
Они просто нежились. Просто находились... Возможно, рядом. Возможно, друг в дружке. Мерности-соразмерности не были нужны. Вот их и не было.
Но однажды... Да, однажды это случилось... Неожиданно, как все новое...
Однажды Утрее показалось мало того хорошего, что было с ними и для них. Она захотела... Захотела - не больше и не меньше - воспринять себя и Хорсатак, как воспринимает их Домовье. То есть, говоря по-человечьи, захотела увидеть себя со стороны.
Домовье могло все, но выбрало тот путь потакания Утрее, который требовал наименьших напряжений. То есть, оно могло бы позволить Хор-су и Утрее перевоплотиться в себя. Но оно не позволило. Оно просто-напросто отразило Хорса и Утрею. Для этого что-то в нем всколыхнулось, что-то загустело...
Поначалу Утрея восприняла себя и Хорса как совокупность вибраций.
Чтобы отразиться, вибрациям пришлось обозначиться, приобрести местоположение, объемность, как бы лицо и как бы затылок.
Вибрации были перемешаны, - ее и Хорсовы, - что вызвало в Утрее дискомфорт, желание что-то придумать.
Лицо ее вибраций было направлено как бы вверх (откуда взялось это понятие?). Лицо Хорсовых вибраций было направлено как бы вниз (откуда это понятие взялось?).
Утрея вдруг поняла, что может волить, может хотеть, и что ее хотения могут исполняться. Тогда она побыстрее пожелала, чтобы Хорсова отражения не стало, чтобы только ее отражение сохранилось. И отражения Хорса не стало. Хоре так ничего и не понял. Ни о чем не догадался.
Утрея испытала удовольствие от его нерасторопности. Она собрала все вибрации своего отражения и стала играть. Вероятно, кто-то другой сказал бы: стала экспериментировать. Ее «игра» тоже звучит вполне подходяще.
Утрея наметила протяженности внутри Домовья. И позволила своему отражению скользить вдоль них. Сама же наблюдала, оставаясь на месте. Отражение, удаляясь, изменялось. Оно стремительно перелепли-валось, принимая разные формы. Оно разбрасывалось, как бы множилось. Да, вот именно, оно размножалось...
И какие-то при этом ошметки Домовья прилепливались к отражениям отражений... Какие-то проблески... Виртуальности...
И вдруг возникла некая воронка... Некая спираль в форме воронки.
И все отражения втянулись в эту спираль... И что-то там перемигивалось... Что-то, никогда не виданное... Какие-то огоньки...
И что-то продолжало вылепливаться. Но уже не из отражений. Нет, из огоньков...
Утрея вдруг испугалась. Как все было ново! Как неожиданно! Не вернуться ли к старому? К безмятежному неподвижному старому?..
Она позвала свое отражение. Отражение не возвратилось. Оно не повиновалось?..
Утрея снова позвала.
Что-то в спирали дернулось, что-то перемешалось по-иному - не так, как прежде, - после ее вторичного, зова.
Утрея позвала на пределе сил. Утрея приказала Домовью, чтобы отражения не стало, если оно не проявит послушания.
Вернулось... На этот раз оно вернулось. Но в каком виде!
Вернулась непонятная фигура, составленная не из вибраций... Хотя, и из вибраций тоже... Знакомые вибрации прятались где-то в глубине глубин этой фигуры... Такой она оказалась преглубокой...
А наружность, а внешность была из отражений отражения, из огоньков новообъявленных. Утрея захотела постигнуть необычную форму фигуры. Поняла, что это форма человека. Человека-женщины. Но что такое человек?..
Размышлять, находить разгадку было некогда.
Поскольку Домовье переменилось. Поскольку симпатии Домовья были теперь на стороне, новенькой. (Но почему? Почему?).
Новенькой, которую звали Нутрея... Нутрея была красива. Нутрея обладала свободой воли. Так же, как Утрея.
Но у Нутреи сила воли была больше. И активность воли.
Поэтому, когда Нутрея нанесла удар, Домовье не возразило. Удар состоял в том, что новенькая приказала Хорсу и Утрее принять человечьи формы. Так появилась в Домовье людская троица. Так они стали жить втроем: Утрея, Нутрея и Хоре.
Утрея не успела опомниться, как приняла форму Нутреи. А когда опомнилась, ничего изменить было нельзя. Потому что вместе с формой дана ей была материальность. Внутри нее постанывали от напряжения свертки полей. Звонко пощелкивали блуждалицы-частицы.
Чтобы отбросить форму, нужно было умереть. Распылить свою материальность. А умирать не хотелось.
Новая форма принесла столько новых ощущений, что от них Утрея была как бы пьяной. Но и сложностей новая форма принесла немало. Что было тоже интересно.
Так они и стали жить втроем: Утрея, Нутрея и Хоре.
И первой сложностью сделалась разделенность Утреи с Хорсом.
Утрея сама, если помните, вызвала эту разделенность. И очень теперь жалела. Корила себя.
Новая форма и разделенность породили новую трудную необходимость.
Хорса теперь нужно было притягивать к себе (как-то? чем-то?) и удерживать подле себя (как? чем?). Утрея думала об этом. Беспокоилась. Но ничего не могла придумать.
А у Нутреи все выходило как бы само собой. И безо всяких раздумий. То передаст в голову Хорса, как она им восхищена. То поглядит с обожанием. То улыбнется, как бы что-то обещая. Не стало никакого равновесия в их жизни втроем. Не сложилось никакого равновесия.
По разумению Утреи, она и Хоре должны доминировать. А Нутрея -быть где-то сбоку, рядом. Как бы вспомогательная сила. Как бы на всякий случай. Но выходило так, что доминировала Нутрея. Откуда в ней это? Эти ужимки, эти улыбки, эти хитрости! Она ведь - отражение! Всего лишь отражение! В ней не может содержаться больше того, что есть в Утрее! Но тогда где все это в Утрее? Утрея не способна так быстро и так безошибочно влиять на Хорса. Утрея не способна очаровать одним взмахом ресниц, одним плавным движением руки. Во всяком случае, она думает о себе так: не способна.
А Хоре? Куда смотрит он? Где его разум? Где его светлый быстрый ум? Почему он забывает, что Утрея - первопричина, а Нутрея - всего лишь следствие, отдаленный результат?
Утрея совсем уж было собралась передать в голову Хорса все результаты своих раздумий, все свои упреки. Да слишком долго она собиралась!
Нутрея такое придумала?.. Такое!..
Нет сил, чтобы обрисовать ее измышление, ее изворот, ее победу. Нет сил, а надо... Чтобы не пропала наша с вами история...
Короче, Хоре и так заглядывался на Нутрею. А после ее выдумки, -после ее победной выдумки, - был и вовсе как привязанный. Ни на шаг не отходил.
На Утрею же если и взглядывал, так сразу отводил глаза. Ощущал ли хоть какую-то виноватость, Утрея не знала. Все та же разделенность, -все та же проклятая разделенность, - не давала ей знать ничего.
Она могла только беспомощно примечать, - хотя бы это вместе, с Хорсом, - как в Нутрее вызревают два новых отражения. Два маленьких милых отражения.
Нутрея прямо-таки светилась от торжества. Нутрея полупрозрачной сделалась, чтобы можно было любоваться ее плодами. Свою ловкость Нутрея показала даже в том, что придумала перекрестную похожесть: отражением Хорса была маленькая Свентана, отражением самой Нутреи - маленький Грызгул.
Потом они родились, Грызгул и Свентана, явились во плоти, а лучше бы и не являлись. Утрея ревнивым оком пробовала найти в них изъяны, - не находила. Хотелось отвлечь Хорса хоть ненадолго. Но как? Чем? Не могла придумать. Всю ее предприимчивость забрало себе пронырливое отражение.
Да, в чем - в чем, а в предприимчивости проныре-Нутрее не откажешь. Как умело она красовалась с детьми на руках! Какие неожиданные позы принимала! Как ненавязчиво предлагала себя!
Ишь ведь придумала: кормить детей грудью! Чтобы показать лишний раз: хороша, бела, привлекательна! Не побоялась больших усилий: изобрести молоко, материализовать, внушить детям потребность в нем.
А детки-то взяли и подвели! Вернее, один дитенок: мальчик. Он дернулся и укусил Нутрею во время кормления. Да так укусил, что кровь брызнула. Кровь и капельки молока.
- Сыночек! Вступился! Люблю тебя! - растроганно передала Утрея в его головенку.
Но не дали ей растрогаться толком. Потому что укушенная Нутрея в голос вскрикнула:
- Ах!..
И это был первый звук, который послышался в Домовье. А поскольку все в Домовье не просто так, то и последствия возгласа Нутреи были не просты. Возглас Нутреи стал концом всего и началом всего. Концом всего что было. Началом всего, что случилось. Потому что, едва прозвучав, выкрик Нутреи воплотился в могучее существо, имя которому - Вере. Вере зарычал, и Домовье распалось, раскололось от его сокрушительного рыка. Это была страшная катастрофа, и немного было времени отпущено каждому из обитателей Домовья, чтобы спастись.
Постарались кто как смог. Хоре, подгоняемый страхом, сотворил Свет и нырнул в него, как в свою обитель. Утрея сотворила Сумерки -воплощение ее печали по прошлому, - и скрылась в них. Нутрея же поспешила из остатков Домовья сделать Мир-Отражение. Осколки Домовья стали базисом, костяком мира Нутреи: основой его Пространства, его мерностей, его галактик.
Капельки крови и молока повисли звездами. Сама Нутрея назвалась Владычицей. Она взяла Верса к себе, сделала его своим помощником. Вере -умная зверюга - был озадачен тем, что наделал его рык. Но, как и всякий зверь, в своих зверствах он, конечно же, не раскаивался. Не мог понять, что разрушил. Не мог оценить.
Все распалось, разделилось, разрознилось. Время появилось как спасение, как связка-ниточка. Хоть какой-то объединитель. Время возникло из вихрей, образованных распадом Домовья.
Мир-Отражение утрясывался, обрастал пылью Домовья, тяжелел. Нутрея-Владычица тяжелела вместе с ним. Тяжелела и скучала. Тяжелела и злобилась.
Ей нужен был кто-то равный, кто мог бы ей восхищаться, ее любить. Но никого у нее не было, кроме Верса-зверя и Времени - великого слепца.
Равны ей были Хоре и Утрея. Но и тот, и другая сумели отгородиться и пребывали себе спокойно в своих реальностях. Собственно Свет и Сумерки (Хорсов Свет и Утреины Сумерки) были единственными реальностями в мире, который создала Нутрея. Нутрея включила их, втянула их в свой мир, обволокла своим миром, пропитала их Временем своего мира. Но получить хоть какую-то власть над Светом и Сумерками не смогла. Как не смогла заиметь и хоть какое-то влияние на Хорса и на Утрею. Она их только слышала - как бы издали, как бы со стороны. Да так оно и было на самом деле: только издали, только со стороны могла она подслушивать.
Хоре после катастрофы о Нутрее словно забыл. Не думал о ней, не вспоминал, не пытался позвать, вернуть. Словно опомнился Хоре. Воспрянул. Словно избавился от наваждения. Снова, снова, снова потянулся было к своей Утрее. Если о ком и думал, - только о ней, негоднице. Только о ней. О ней одной...
Но между ним и Утреей теперь были Мир-Отражение и его Владычица, и ее помощник - Вере. Это было хорошо. Это давало Нутрее повод для некоторой удовлетворенности. Она могла контролировать ситуацию. Она могла «не пускать». Хоть что-то да все-таки могла.
Пару разочков Хоре попробовал высунуться в Мир-Отражение. Если бы не к Утрее!.. Ах, если бы!..
Но Вере его быстро отвадил от таких попыток. Отучил напрочь. Стремительными атаками, рыком, лязгом зубовным загнал назад в его Свет-пересвет.
Нутрея, конечно, осердилась на Хорса за его «измену». Но вымещать свою скуку и злобливость хотела не на Хорее. Нет, на Утрее. Только на Утрее!..
Вере, по приказу Нутреи, напал на Сумерки и на их обитательницу. Рыком своим, гулом и грохотом, скрежетом когтей и мрачным блеском глаз он гнал, гнал Утрею. Преследовал по пятам. Преследовал всерьез. И покусал бы. И покалечил бы. И уничтожил бы ее, возможно.
Кабы не скрылась Утрея в Земле, в одной из бесчисленных планет-скорлупок. Вере, увлеченный преследованием, не понял, как она это сделала, какую хитрость для этого изобрела.
Все получилось просто. Вере шел по следу. И вдруг след оборвался. И сколько ни принюхивался разъяренный зверь, он ничего не мог унюхать.
Bepct конечно, побесился. Уж не без этого! Что он этих планет пораз-грыз-пораскусывал - пропасть! Что пыли понаделал! Что беспорядку!..
После его бешенства звериного и пришел Хаос в Мир-Отражение.
Хаос пришел и утвердился, а Вере - оставил Сумерки. Уполз, не солоно хлебавши, поджав свои хвосты. Отправился получать нагоняй от хозяйки.
Что же касается детей, Грызгула и Свентаны, с ними дело было так. Они обнаружили, что после катастрофы, после развала Домовья, могут общаться только одним способом: издавая звуки. Пришлось им этому учиться. Пришлось обозначить все, что было вокруг, отдельными звуками и их скоплениями: словами.
Кончив это дело, они задумались: чем же заняться? Думал и-думал и... Никак не могли придти к чему-то общему. Свентана сердилась на Грызгула за то, что он поранил матушку Нутрею. Говорила, что нужно идти к Нутрее: служить ей, пока не простит.
Грызгул не соглашался. Грызгул утверждал, что их истинная мать -Утрея, Если кому и служить, - ей и только ей.
Ах, как спорили брат и сестра! Как горячо! Как азартно, как долго!
Сердитыми делались их споры. Даже больше, чем сердитыми, - злыми. Их распаленные слова прожигали насквозь Мир-Отражение, порождали дыры, ямы, целые зоны аномальности.
Дошло до того, что Свентана обвинила Грызгула в предательстве. Он, де, предал мать Нутрею. Он достоин только презрения. Не будет между ними согласия, пока он не одумается.
Поскольку Грызгул не соглашался («он должен найти Утрею»), споры продолжались и накалялись.
Дошло до того... Ох горько про это говорить?.. Дошло до того, что Грызгул и Свентана решили разойтись в разные стороны.
А если встретятся, быть между ними войне беспощадной. И кто побежден будет в той войне, тот подпадет под волю победителя.
Грызгул бросился искать Утрею. Не просто ему пришлось.
На границе Сумерек его встретил Вере, ибо Вере, по приказу владычицы, как раз и нес пограничную службу.
Грызгул дрался с Версом. По воле Грызгула его слова превращались в его оружие. Вере ломал его средства нападения, заставлял Грызгула отступать, но тот собирался с силами, придумывал новые слова, - новые свои арсеналы, - и снова нападал.
Их схватки колебали Мир-Отражение. Ой много пыли было от их схваток! Пыль оседала в Сумерки, делала их более густыми, более темными.
Нутрея-Владычица вслушивалась в колеблемый Мир, - прочен ли? выстоит ли? - но вмешиваться до поры не хотела. Когда та пора наступит, ведомо было только ей.
Не скажу, как обманул Грызгул Верса. Какими словами хитрыми отвел его внимание от себя. Возможно, слова приняли облик Грызгула. Возможно, даже множество Грызгулов вдруг появились перед растерянным Версом.
Как бы там ни было, Грызгул прорвался мимо пограничного стража. Погрузился в Сумерки. Ушел.
Там, в Сумерках, он и понял сразу, что нет у этих Сумерек хозяйки, что укрылась Утрея в одной из планет от злого Верса, что имя нужной планеты - Земля.
Грызгул был разгневан, раздосадован. Он не знал, где Земля, как ее найти. Он, конечно, начал поиски. Но без особой надежды, - скорее из упрямства.
Он звал Утрею, но та не слышала. Он раскалывал встречаемые планеты как орехи, но они были пустыми, пустыми, пустыми.
Гибель планет увеличивала Хаос, усиливала непорядок в Мире-Отражении. От пыли погубленных планет Сумерки еще больше сгустились и превратились во Тьму.
Когда это совершилось, Грызгул остановился и решил, что станет Властелином Тьмы. Властелином Тьмы и защитником Утреи...
Свентана же, между тем, поступила по-своему. Она отправилась к Хорсу, чтобы помирить его и Нутрею.
Хоре жил в большой красной звезде - Свентана легко его нашла. И помириться с Нутреей уговорить его тоже было нетрудно. Потому нетрудно, что Утреи перед его глазами не было, Утрея пряталась от всех, -значит, и от него тоже; Утрея всех избегала, - значит, также и его.
А Нутрея - вот она, рядом. Все вокруг - ее. Весь этот Мир-Отражение. Только позови. Только дай понять, что ты хочешь быть с ней...
Хоре выслушал Свентану благосклонно. И позвал... И Владычица пришла. Возникла на границе Света и Мира-Отражения. Там, на границе, они и стали жить.
Так Свентана сослужила матушке Нутрее большую службу.
Затем Свентана пустилась во Тьму, чтобы найти брата и передать ему прощение от Нутреи. Благодарный Хоре наделил Свентану светозар-ностью, но зачем она нужна и будет ли нужна вообще, Свентана не представляла.
Она мечтала о том, чтобы образумить брата, чтобы вернуть его, чтобы жил он вместе с ней, неподалеку от нее, и она бы, не надоедая особенно, могла его видеть так часто, как ей бы этого хотелось.
Вере почуял ее издалека и нападал на нее. Нутрея забыла его отозвать. А может, не захотела! Кто ее знает.
Свентана отбивалась, это были новые встряски для Мира-Отражения.
В одной из схваток она просто-напросто сожгла Верса, сотворила из него облачко плазмы. Так он нашел свой конец.
Тьма, в которую Свентана пустилась, была самым неприятным местом в Мире-Отражении. Даже Грызгул не представлял всех ее свойств, когда назывался Властелином Тьмы.
По мере того, как Тьма густела, напитываясь пылью битв и катастроф, насыщаясь духом злобы, в ней, во Тьме, возникали свои особенные -Темные Силы - силы колдовства. Эти силы подчинились воле Грызгу-ла, как подчинились бы любому, кто назвался Властелином Тьмы.
Но Грызгулу было не до того: он торопился, услышав призыв Свента-ны. Торопился на встречу с сестрой. Ну, встретились они. Грызгул сразу укорил себя: зря торопился. Потому что Свентана, упоенная своим первым успехом - примирением Хорса с Нутреей - и вторым успехом - победой над Версом - говорила излишне категорично. Она требовала. Только требовала. Чтобы брат вернулся. Чтобы признал Нутрею матушкой. Чтобы слушал во всем ее, Свентану-воительницу...
Слово за слово, колючка за колючкой, - опять у них свара началась.
Свара началась, - да в битву переросла.
Тут-то и не заметили брат с сестрой, как подменили им облики силы колдовские - Темные Силы.
Грызгул стал Драконом, но этого не осознал.
Свентане пришлось бы туго: сделали бы ее чем-то слабеньким, кабы не было у нее Хорсова подарка - Светозарности.
Стала Свентана Зарницей, но не осознала этого.
Схватились Дракон и Зарница. Дракон старается покорить, пленить Зарницу, оставить у себя во Тьме. Зарница пытается его увлечь из его владений наружу - в Мир-Отражение. Бьются они долго - до смертельной устали. Потом спят неподалеку друг от дружки, пока силы не восстановятся. Потом снова бьются.
Снова и снова. Опять и опять... Так долго длились их бои, что и сами они - Дракон и Зарница - забыли, с чего началось.
Но остановиться ни тот, ни другая не хотели. Им уже казалось, что так нужно, что без этого невозможно, что их бои включены в механизм бытия Вселенной. От их боев, и впрямь, немало чего натворилось.
Тьма была сотрясаема преизрядно. Да и весь Мир-Отражение - тоже.
Пыль, что скопилась во Тьме, от сотрясений слепливалась в комки и комочки. Из тех комков - под влиянием Темных Сил - рождалось Воинство Тьмы: сильные существа, - сильные, но холодные, как межзвездные глубины. Они, последыши Битвы, расселялись по мирам Тьмы. Они - от толчков - вываливались в Мир-Отражение. Им там было хорошо, им там нравилось. Их было так много, что описывать или хотя бы перечислять их всех не стоит и начинать. Они были так свирепы, - вследствие своей холодности, - что вскоре Мир-Отражение застонал от них.
Разрастался Хаос, - Воинство Тьмы ему помогало.
Щупальца Тьмы вторгались в Мир-Отражение, - Воинство Тьмы было тому причиной.
Короче, рано ли - поздно ли, в свой черед угроза дошла до Владычицы Нутреи. И Нутрея-владычица - испугалась. Испугалась, потому что умна была и понимала, какова угроза. Она оставила Хорса верховенствовать, ибо Хоре не мог надолго покидать Свет, а уж ко Тьме приближаться - не мог тем более.
Она явилась на границы Тьмы и стала выкликать Утрею
Уж так умоляла, так упрашивала!
- Ты мне и матушка, ты мне и сестрица! Мы с тобой - одно! Я - как ты, а ты - как я! Так услышь, не оставь! Моя судьба - это и твоя судьба! Так помоги же! Помоги мне! Помоги нашим детям!..
Трижды являлась Нутрея на границы Тьмы. И лишь на третий раз получила отклик.
Она увидела, как фиолетовая молния вспорола Тьму. Увидела, как над одной из планет явилась Утрея. Как разрослась, распространилась Утрея на всю Тьму. Словно бы объяла, словно бы включила в себя ретивых бойцов - Дракона и Зарницу.
Голос Утреи прогремел страшно и повелительно:
- Остановитесь, дети!..
Дракон разжал свою кусающую пасть. Зарница втянула в себя хлыст света.
- Здесь вам не место! - продолжила Утрея. - Идите отсюда! Идите за Тьму! И заберите воинство, что сами вызвали!..
Утрея кончила говорить и, словно по ее велению, снова расколола Тьму фиолетовая молния. Сделался Вихрь, темный да мохнатый.
Что-то проглянуло под ним, под Вихрем. Какие-то пузырьки, юркие да верткие.
Вихрь воткнулся острием в один из пузырьков. В один пузырек, что был за пределами Тьмы. А в острие Вихря были Грызгул и Свентана. Не Дракон и Зарница, - нет! Грызгул и Свентана.
Они исчезли в пузырьке, а вслед за ними - бесчисленные существа, ими вызванные,вихрем сметенные.
Правда, не всех Вихрь смел. Те из Воинства Тьмы, что похитрее да побыстрее, успели скрыться в пещерах и ущельях. Да Темные Силы, конечно, Вихрем были не тронуты. Грызгул и Свентана исчезли.
Шкура же драконья упала на Землю и стала горами. Над Землей распалась оболочка Зарницы. Распалась на белые стрелки, - они воткнулись в землю и стали березами. А зубы драконьи сделались чагой - черными наростами на белых стволах.
Утрея вернулась в Землю. На свое отражение - на Нутрею - и не глянула. И на Хорса даже единого взгляда не бросила.
Вот как оно было давным-давно. Теперь-то уж, наверное, так не бывает.

Инга Поливанова (18 лет)

ЯБЛОНЯ

Мать Матерей не знала, какова она, и для чего она есть. Своего имени тоже не знала - до поры, до времени. Смутные ощущения скучной дремы - вот что было ей дано.
И вдруг появился Великий Свет. Сверкнул. Озарил.
Мать Матерей пробудилась. Узрела себя. И потрясена была. Сонное неведение - кончилось.
Она содержала в себе Вероятности и Невероятности. Формы и Содержания. Концы и Начала. Она содержала в себе - Все.
Погружаться в собственную сложность можно было бесконечно.
Мать Матерей полюбила себя, но отложила самолюбование.
Теперь нужно было сделать так, чтобы Великий Свет не исчез. Ведь именно он открыл Матери Матерей правду.
Великий Свет улетал, - его уже не было на том месте, где сверкнул впервые. Он бы улетел беспрепятственно, если бы Мать Матерей чуть промедлила. В сложных многомерных извивах и пластах, спиралях и хроноидах мчался он, - чистый, ликующий, неудержимый.
Как вдруг извивы стали сворачиваться в кольца, захватывая по лучику, по вспышке. Пласты начали смещаться, делаясь лабиринтами. Спирали изгибались, замыкаясь сами на себя. Хроноиды расслаивали Свет, раздробляли, вбирая во множество вероятностных тупиковых разветвлений.
Ловушки и обвалы... Непрерывные ловушки и обвалы на пути Великого Света.
И жадный вопрос... Жадный вопрос-мольба, обращаемый к Свету спереди и сзади, сверху и снизу...
- Откуда ты? Весь ли ты тут? Или вспыхнет еще другой, новый?.. Свет не ответил ничего. Да и как он мог ответить, расхватанный, раздерганный, замурованный внутри Матери Матерей.
Он был, - и его не стало. Но и Матери Матерей не стало, - той, прежней.
Новая Мать Матерей была отягощена невесомостью Света, его беспокойством, его устремленностью. Она хотела изменяться.
Может, для того, чтобы удержать в себе Великий Свет, стать ему под стать. Может, для того, чтобы избавиться, от захваченного второпях; стать былой, сонно-спокойной...
Обретенная противоречивость восхищала, удивляла, пугала. Обретенная противоречивость накапливалась, напрягая. Требовала действий...
Первое действие было робким...
А что, если... Если самой внутри себя породить Свет?.. Нет, он, конечно, будет не таким, как Великий Свет. Он будет иным. Своим. Но он будет... Будет...
Решив, Мать Матерей отслоила часть себя, - впечатав в нее свою Суть и свою мечту о Свете. Отслоила и - вытолкнула во вне.
Так появилась Матерь Света.
Мать Матерей принялась наблюдать за своим порождением, успокоенная на какой-то срок. Так она сделала первый шаг к обретению своего имени.
И первый вывод из первого шага: порождать - не только необходимо, но и приятно...
Матерь Света отлетела недалеко, поскольку вокруг был Хаос.
Матерь Света вплелась, вплавилась в Хаос и, просасывая его сквозь себя, выбирала частицы, которые можно было сделать световыми. Она подправляла эти частицы, перелепливала, чтобы походили на частицы Великого Света.
Получалось похоже.
Но не очень... Нет, не очень...
И все же светлые ручейки, - светлые, дерзкие, стройные, - потекли от нее, пронизывая Хаос первыми струйками организованности, порядка. Как долго это продолжалось, нельзя представить. Хаос, взбудораженный, теснился, дрожа.
И вдруг он вспыхнул, заполыхал по ходу ручейков, - ничем не защищенный от Света, не привычный к Свету, не умеющий ему противостоять.
Выгорая, Хаос оставлял бездонную Пустоту, - будто глубокие раны его исполосовали. Пустота расползалась, разъедала Хаос, вбирала его в себя, делая неощутимым. Необходимо было противодействие!
Мать Матерей напряглась и отслоила от себя Матерь Тьмы. Новорожденная Тьма пролегла между Хаосом и Светом, растеклась в Пустоте.
Затем Мать Матерей создала Матерь Времени, отдав ей - до последнего - собственные хроноиды. Матерь Времени разбросала хроноиды в Пустоте, плотно свернув вероятностные разветвления и не менее плотно набив их осколками Хаоса, поглощенными Пустотой, но отобранными обратно.
Любовь Матери Времени была словно сеть, в которой бились рыбки-хроноиды. Любовь Матери Времени раскинулась как дерево, на котором листья-хроноиды вольготно трепетали. Любовь Матери Времени легла в Пустоту ладонью, подставленной хроноидам, чтобы не упали, не расшиблись.
Хроноиды вцепились в отданную им Любовь, впитали ее в себя. Частицы Хаоса, привлеченные силой Любви, прекратили падение в Пустоту, в бездонность, - замерли, а затем поползли, потянулись к ближайшим хроноидам, к их начинающейся пульсации. Тяжесть, собираясь, проявлялась в хроноидах, пространственные мерности выстраивались вокруг них.
Матерь Света и Матерь Тьмы, восхищенные деяниями Матери Времени, вошли в сотворенные Пространства и помогли превратить хроно-иды - в звезды.
В звездах возникало Время, соединялось с Пространством, сплеталось неразрывно, протягивалось между светилами паутиной, повторяя грубо, осязаемо ту невещественную, неощутимую Силу Любви, на которой держалась Вселенная...
Мать Матерей наблюдала, как возле звезд накапливались тяжести, и появлялись планеты. Ей было хорошо. Лишь теперь она поняла свое имя, осознала его до конца, приняла бесповоротно.
Пустота была заполнена, занята созданной Вселенной. Но Вселенная не хотела быть тихой. Она влияла на Хаос: где-то исподволь, почти незаметно, где-то в открытую, дерзко, нахраписто. На границах Вселенной Хаос менялся: делался, полуорганизованным, полуструктурированным. Хаос будто заболевал Порядком, но ни Порядок, ни Хаос не могли возобладать.
Необходимо было противодействие! Противодействие вселенской экспансии!
Перебрав множество планет, Мать Матерей выбрала одну, скромно-уютную, возле небольшой желтой звезды. Выбрала - и, отслоив от себя, определила на нее Матерь Жизни. Мало даров для Матери Жизни осталось после сотворения предыдущих Матерей. Ей была отдана Хитрость, а дальше пусть уж сама как знает.
Жизнь, как средство сдержать рост Вселенной, могла и не оправдать себя.
Нужно понаблюдать! Так решила Мать Матерей.
Между тем, Матерь Жизни крутилась как могла. Другим Матерям она поклонилась как сестрам и заручилась их поддержкой.
Затем, не долго думая, повторила в масштабе планеты ту фигуру, какую образовали в Хаосе первые световые струи, рожденные Матерью Света. Получилось Древо Жизни. Оно вкоренилось, вросло в планету. Оно вымахнуло в Космос. Вбирало Свет и Тьму и Время, частицы Хаоса и частицы Порядка. И плодоносило, обвешиваясь по множеству раз за год множеством наливных яблок.
Матерь Жизни щедро оделяла Вселенную плодами Древа. Разбрасывала их, рассеивала, и Жизнь, главными свойствами которой стали изменчивость, лукавство, умение почувствовать и приспособиться - расползалась по мирам удобным и неудобным, ближним, дальним, а то и вовсе невообразимым.
Жизнь, хрупкая и почти беззащитная, так размножилась, так цепко распространилась, так многого требовала, что высасывала из Вселенной почти все ее силы. А чем меньше сил было у Вселенной, тем меньше становилось Древо Жизни, тем мельче были плоды на нем.
Когда Матерь Жизни спохватилась, - чем же наделить планету, приютившую ее Древо, - она поняла, что чуть не опоздала. Древо Жизни превратилось в деревце, - в яблоньку.
Матерь Жизни сняла последний урожай плодов космических, - вернее, плодиков. Каждый плод поделила пополам и разбросала по планете, повелев жить.
Так - скудным последним урожаем - была засеяна Земля. Все, что есть на ней, возникло из тех - вселенских - половинок.
Яблонька после этого стала давать обычные плоды. До сих пор для многих земных тварей они остаются любимым лакомством...
А что дальше сотворит Мать Матерей, - то неведомо...
Еще не кончила наблюдать...
Ну и пусть наблюдает!

Светлана Серебрякова (18 лет)

ЯБЛОНЯ-2

Принц Блон пробирался тайными тропами уже второй день. Коротконогая, мохнатая лошаденка проскальзывала между лапами столетних елей, не потревожив ни иголочки.
Принцесса Блона сидела впереди, привалясь к нему левым боком. Ее голова безвольно подрагивала на плече брата.
Спаслись только они двое. Город был взят, разграблен, сожжен. Прекрасный город. Центр королевства. Другие города и поселки - тоже. Сомневаться не приходилось.
Уж слишком свиреп и ненасытен хан Малган - предводитель нашествия пачангов.
Молодой, - ровесник Блону, - он уже прославлен как завоеватель.
Чтобы властвовать, чтобы лить кровь без меры, он убил своего отца -Великого хана Даргана.
И не только своего отца... Не только...
Их, брата и сестры, батюшку, доброго да веселого короля Блоннага -тоже...
Батюшку милого... Доброго да веселого...
Принц Блон скрипнул зубами. Вот он меч, на левом бедре.
Да поди пробейся к тому хану Малгану сквозь его неисчислимых воев!
Поди-ка попробуй!..
Принц Блон застонал от ярости.
Сестра что-то проговорила в своем спасительном забытьи. Снова затихла. Ей легче: укрылась в беспамятстве, и никто ее там не достанет.
Л ему нужно думать, как выжить и как отомстить.
Непроглядной тучей повис дремучий лес. Где-то здесь, в лесу, деревушка бортников. Старый конюх успел про нее молвить перед смертью.
Он здесь отсидится, отсюда гонцов отсылать станет. Силы собирать.
Громом грянет отсюда. Громом грянет!..
Принцесса Блона пришла в себя. Откачнулась головой от братнина плеча. Оглянулась. В глазах ее - боль.
- Я виновата! - сказала брату. - Я призвала хана Малгана! Я разрешила ему придти!..
Она зарыдала.
Принц Блон лошаденку остановил. Спрыгнул сам. Помог принцессе.
- Рассказывай! - вымолвил сурово.
Принцесса слезы по щекам размазала. Голову повесила.
- Он колдун... Во сне явился... Красивый... Ласковый... Уверил, что любит... И я его полюбила...
Она зарыдала горше прежнего.
А принц отступил на шаг. Десницу на рукоять меча кинул. Черно в нем было. Будто демон злобный проник в него и разум застил.
- Ты все погубила! И всех! - выхрипнул непримиримо. Поднял меч. Принцесса Блона упала на колени...
...И вдруг все переменилось.
Воздух стал таким густым, что ни принц, ни принцесса, не могли в нем пошевельнуться, - как мухи в смоле. Деревья же будто подрассту-пились, будто подотпрянули друг от дружки. Прозрачно-блескучими сделались. Словно составленными из звездного тумана, что виден, рассыпанный по небу, в ясную ночь.
- Зачем остановился, Блон? - изошел голос от какого-то из деревьев. - Зачем поднял меч?
- Кто вы? - спросил принц озадаченно.
- Кто вы? - вторила ему сестра.
- Мы - боги! - прозвучало от деревьев. - Мы создали вас, людей. Вас, - на голой Земле. И пожалели. И решили остаться с вами.
- И стали деревьями... - прошептала принцесса Блона.
- Не мешайте мне, боги! - выкрикнул принц. - Отпустите меня!
- Ты не убьешь сестру! - отозвался голос. - И не увидишь ее!
- Так что же будет? - вопросил Блон заносчиво,
- Мы соединим ее с тем, кого любит!
Принц Блон хотел возразить. Хотел возмутиться божественным произволом. Но возражать было некому. Звездный туман потускнел, оделся плотностью. Воздух перестал сдерживать принца. Блон, оглядываясь, опустил меч. Сестры рядом не было. Там, где она упала на колени, появилось новое дерево. Черный, извитой ствол его был покрыт желтыми твердыми длинными иглами. Маленькие копытообразные листья были словно присыпаны серой мучнистой пылью.
- Ты ли это, сестра? - выкрикнул Блон.
Сомневаться не приходилось: листья зашелестели, забились друг о дружку, хотя ветра не было.
Принц Блон снова поднял меч, - напасть-таки на изменницу. Но на угрюмых иглах выступили тусклозеленые капли яда. Иглы зашевелились, будто ощупывая воздух своими кончиками, - искали цель. Принц передернулся от отвращения, бросил меч в ножны, вскочил на лошаденку и отправился дальше один.
Долго ли - коротко ли, сыскал он лесную деревушку. Стал править бортниками, сколачивать малую дружину. Лазутчиков послал, - те донесли, что хан Малган и впрямь пропал. В стане пачангов переполох. Набольшие начальники перессорились, простые вой - ропщут. По сердцу новости принцу Блону. Учит людей с утра до ночи: как строиться, как рассыпаться, как мечом биться, как щитом борониться. А уж луком да стрелами они и так владеют справно.
Днем - все бы ничего. А ночами стали принца тревожить странные сны.
Сестра к нему является по ночам - в человечьем обличье, но утыканная иглами ядовитыми. Кожа ее нежная под иглами язвами изрыта, ис-кровянилась.
Плачет принцесса Блона. Упрекает. «Зачем напал на меня! Богов заставил вмешаться!»
Ночь за ночью тянутся, - и каждая превращается в пытку.
«Не прирасти ко мне хану Малгану! - причитает принцесса. - Не люблю его!.. Ошиблась!.. Прости!..»
Тягостно Блону жить. Синева с подглазий несмываема. Отвары да настои трав лесных не помогают, не очищают его сны.
«Приди ко мне! - молит принцесса. - Помоги изменить судьбу!..»
Сестру и жалко, и ненавистна. Батюшку сгубила. Королевство отдала...
Крепится Блон. Ничего не отвечает стонущей по ночам.
А той - все хуже. Язвы до костей разъели. Кровь ее из игл твердокаменных капает.
«Помоги, брат! Приди ко мне! Обратись к богам!..»
Каждую ночь... Слезы да мольбы... Хуже и хуже...
Не выдержал Блон. Что бы там, в прошлом, ни случилось, она - сестра. Никого нет родней. Опоясался перевязью, повесил меч на левый бок, лук со стрелами -за правое плечо. Блуждать по лесу не пришлось, -место запомнилось. Вот оно, дерево. Торчат иглы. Вокруг игл не кора -гнилая кашица И запах... Отвратительный, тошнотворно-сладковатый...
Бедная ты бедная!.. Ты ли была принцессой?.. Во что превратили тебя ошибки... Твоя ошибка... И моя...
Принц Блон попробовал обломать иглы, прихватив их пучками травы. Его сил не хватало. Но и в иглах, видать, прежней злости не было: не шевелились и ядом не истекали. Что там говорила сестра? «Обратись к богам»? Я готов, я это сделаю.
Принц Блон опустился на колени, и лапы вековых елей простерлись над ним.
«Боги! - позвал принц. - Вы сошли с небес, чтобы стать деревьями! Вы взяли мою сестру и тоже превратили в дерево! Но затея была неудачной, вы же видите! Верните сестру! Измените ее участь!..
Не раз и не два - целых три раза повторил Блон свое мысленное обращение. Затем все переменилось. Воздух стал таким густым, что пошевелиться в нем принц не мог, - будто муха в смоле. Деревья как бы подрасступились, как бы подотпрянули друг от дружки. Прозрачно-блес-кучими сделались.
«Только ты сам!.. - изошел от них голос. - Только ты можешь изменить судьбу сестры!..»
«Согласен! - откликнулся принц. - Что дальше?..»
Тут он понял, что разделился. Тяжелая его часть, - его тело, -мелькнула внизу и в стороне. А сам - легкий, небывало сильный - нет, не возносился, не перемещался: проникал из одной реальности - в другую, из Мира - в Сверхмир. Словно разрывалась паутина... Лопались нити и соскальзывали с него. Словно растрескивался кокон, и он, принц, протискивал сквозь бахромчатые трещины свою нежную невещественность...
Про то, что было дальше, конечно, не земными бы словами говорить
Блон вышел из своей Вселенной, из ее Пространства и Времени. При этом он перестал быть «точечным», - собранным в одном месте.
Он находился над покинутой Вселенной, над всей покинутой им Вселенной. Обнимал ее, баюкал ее в себе, вынашивал ее, - могущий родить, не будучи теперь ни мужчиной, ни женщиной. Вселенная напоминала свитую из тонких веревочек спираль, затем еще свернутую для чего-то в бублик.
Блон пожелал и - какой-то частью себя - вошел в нее. Каждая «тонкая веревка» состояла из неисчислимого множества галактик, тесно свитых с галактиками другими - параллельными, вариантными. Блон отыскал свою галактику, - признал ее по особенному, «родному» свечению. Отыскал Солнце и Землю.
Земля - вкупе с другими, вероятностными землями - была окутана огромной сферой, словно бы слепленной из шевелящихся червячков.
При ближайшем рассмотрении «червячки» были жемчужного цвета лентами. Ленты были как бы смяты, а затем небрежно расправлены. Любая усеяна разноцветными точками - то приподнятыми, то вдавленными. Любая тесно окружена другими лентами, но не было в них устойчивости, неподвижности. Словно бы мерцали, - исчезая, появляясь. Иные, змеевидно извиваясь, проталкивались между другими. Иные как бы гасли, погружались...
Тут Блон почувствовал присутствие посторонней силы. Невидимая, она стесняла сознание принца, - уменьшала от космических до прежних, - человеческих, размеров. Блон попробовал противиться, но с его потугами справились шутя.
«Что мне делать? - вскричал принц мысленно. - Я ничего не понимаю!..»
Ответ пришел почти сразу - причем не со стороны, а словно бы родился в самом принце.
«Смотри! - услышал он. - Вот сестра твоя и ты! Вот ваши судьбы!
Он увидел, как сошлись две жемчужных ленты. Как стойко были бок-о-бок в беспрестанном окружающем движении. Как отслоились от них две новых ленточки: поначалу полуслитые, затем - разделенные. В этих «новых» опознал себя и сестру. Свою и сестринскую высшую человеческую суть...
Кратким волевым усилием он легко прикоснулся к первой попавшейся точке на своей ленточке. Точка была красной, приподнятой. Тут же, едва коснулся, он словно бы провалился сразу в два места: во-первых, сквозь ленточку вниз, на Землю, к себе телесному; во-вторых, внутрь себя нынешнего, в собственную память.
Увидел, заново пережил набег передового отряда пачангов на столичный пригород. И свое единоборство с предводителем отряда. Как сладко было погрузить меч в узкий вражий рот, исходящий злобным визгом!
Вот новая точка: синяя, вдавленная. Прикоснулся, - увидел себя на охоте. Он почти загнал оленя. Почти... Вот сейчас!.. Велик был азарт! И вдруг конь оступился, сбросив наездника. И наездник в гневе убил коня...
«Попробуй сдвинуть судьбы! - подсказал голос внутри принца. -Попробуй сестринскую судьбу чуть приподнять!..»
Принц Блон, благодарный за подсказку, проследил за ходом двух ленточек, больше не останавливаясь ни для каких - пусть самых цветастых - точек. Вот они петляют, разъединенные... Вот сближаются... Вот соприкоснулись. Пора вмешаться!
Принц всего себя вложил в единый рывок и, оседлав свою ленту, самый ее край, как бы подпихнул, подставил ее под сестринскую.
Ноша оказалась тяжелой. Лента (судьба; высшая сущность) принца Б лона сильно накренилась. Принц держал ее, держал, держал. Будь он телесным, у него бы, наверное, жилы полопались, кровь пошла бы горлом.
«Да помогите же! Помогите! - вопил Блон, обращаясь к невидимому собеседнику (или собеседникам).
Ответа не было, и принц перестал кричать, чтобы не растрачиваться понапрасну.
Ему показалось, что он чуть-чуть приподнял сестринскую ленту... На самую малость... На самую малую толику... Хватит ли?
«Хватит - хватит!» - подсказал голос.
И вновь принц был в лесу. В своем теле. В своем человечьем облике.
Дерево было рядом. Дерево? Как же так? Принц ожидал, что увидит сестру прежней.
Выходит, боги обманули? Он им покажет! Он их вызовет на бой!
Ствол у дерева теперь был прямым, - не извитым. Листья были зелеными, округло-заостренными. Дерево шумело листьями. Умиротворенно. Благодарно. Кора его была чистой, свежей. Никаких колючек. Никаких язв.
«Меня будут любить все! Мои плоды будут круглыми, сладкими!..»
И впрямь послышался принцу сестринский голос? Или то был порыв ветра?..
Принц Блон прижался щекой к древесному стволу. Хорошо так стоять! Может, и его тоже превратят боги?.. Тут за спиной послышался чей-то шаг. Из-под тяжелой еловой лапы вышел хан Малган. Боги вернули ему прежний облик.
Ах, какая насмешка!
Принц Блон выхватил меч. Хан Малган - тоже.
Они сшиблись в яростном поединке.
Может, боги и не хотели, чтобы хан умер, - но принц Блон рассудил по-своему: взял вражью жизнь. И уж конечно боги не хотели, чтобы принца не стало. Но хитрый хан сумел извернуться и ужалить смертельно.
Тут в лесу и остались оба, - под вековыми деревьями. Их кровь ушла в землю, но яблоня не дала ей пропасть: выпила старательно. От ханской крови пошли плоды зеленые да желтые. От принцевой - красные, наливные...