Александра Голубева (9 класс, гимназия № 526)

"КАРУСЕЛЬ"
повесть

ПРОДОЛЖЕНИЕ.

5

На самом деле нет никакой тёмной стороны Луны. Вообще-то она вся тёмная.
Пинк Флойд, "Обратная сторона луны"
Он спал.
Аля в толстом фиолетовом халате стояла у окна и дышала холодной луной. Свет в комнату - тёк, даже лился, и - не уснуть было.
Тревожила луна.
Тринадцатого января они поженились - совсем недавно! И ничего не изменилось, только колечко на пальчике поблёскивало, не приковывая.
Крис позвонила, честно призналась, что до самого конца в свадьбу не верила, но теперь забирает все едкие слова назад. Смеялась. Сетовала, что "её парень" всё никак не соберётся с духом и не последует примеру Димы. Аля её простила, помирились.
И снова всё пошло своим привычным чередом, разве что Дима порою приносил седые от мороза и потому обречённые на скорую гибель розы и сиял при этом от счастья.
Но сейчас он спал.
Луна рекой лилась в комнату, плавно огибая бугры Диминых глаз и колонны ноздрей, оставшиеся чёрными. Лицо от этого стало не живым и не мёртвым, но - мраморным. Аля отвернулась.
Лунные пятна были серыми, кажется - серебряными, или просто бесцветными, но - живыми, подмигивающими, или клубисто-туман-ными, или просто грязными разводами, только - не каменными!
А ведь на самом-то деле...
Вздохнула, забралась под одеяло. Луна злая: она чужой свет ворует, а сама - мёртвый кусок камня, стервятник, над Землёй кружащий. И нету у неё задней стенки - пустая, что ли? Как человек -светлый свой бок ко всем обратила и думает - провела... Луна - солнце мертвецов.
Но какой чистый свет она отражает, словно вычищает пойманные лучи и только потом их швыряет! Даже можно сказать - обличающий. Отягчающий. Холодный.
Аля вздохнула, отвернулась, посмотрела на Димку. Его бледная кожа тоже, кажется, светилась - как Луна, отражала свет - и потому казалась невыносимо каменной и холодной. Даже прикоснуться страшно.
Снова вздохнула, погладила по непокорно-змеистым волосам -Дима улыбнулся во сне мирно. Уложила голову на пропахшую Луной подушку и - заснула.

* * *

Она видела - себя; маленькую, худенькую, ссутулившуюся. Светлые волосы посерели, кожа поблекла, а глаза и вовсе стали размазанными пятнами; по голому беззащитному тельцу местами размазана серая грязь. Во сне Але вряд ли было больше четырнадцати. Она медленно плелась по долгому сухо-пылыюму полю, спотыкаясь о комья земли и не пытаясь вытереть тёмные солёные полосы на щеках. Аля окликнула себя; девочка остановилась тихо, уткнулась взглядом в землю, да так и замерла недвижно статуей.
- Что случилось? Что здесь случилось?
Девочка не подняла лица, даже не шелохнулась. Наверное, она и не слышала Алю. Из её глаз - не серых, но бесцветных - словно сочилась дымка и клубисто текла вниз; это можно было бы назвать слезами - но, казалось, сами глаза Али-ребёнка размывались и тлели. Аля-взрослая провела ладонью по щеке девочки - ей хотелось ощутитыюд пальцами тепло, или мокрые детские слёзы, или - хоть что-нибудь! - но кожа ребёнка оказалась сухой как бумага, и она раскрошилась, посыпалась на мёртвую серую землю, и чешуйки, падая, превращались в холодные снежинки. У Али-ребёнка виднелось новое лицо - змеиное. Было противно и больно смотреть, как толстая жадная змея небрежно выползает из ставшего ненужным белого тела. Её чешуя влажно блестела в тусклом небесном свете, её чёрный язык электрическим разрядом вспарывал воздух, а с белоснежных клыков капал яд. Это было противно и - нереально. Аля ударила змею ногой, но вместо того, чтобы упруго взвиться, длинное тело стеклянно раскололось пополам, а после - на тысячи брит-венно-острых осколков, семенами осеявших землю.
На время всё затихло, не было даже ветра, только - серая степь до самого горизонта. Зрелище было унылое и скучное, совершенно одинаковое со всех сторон, нагнетающее ужас безысходности. А потом...
Из-под земли пробивалось что-то, похожее на серовато-зелёный бутон, только весь он был покрыт тошнотворной слизью. Бутон рос, пока не поднялся на уровень Алиных глаз и не принял форму капли.
А потом - она поняла и очень захотела убежать прочь, в эту голую каменную степь, всё равно куда - прочь! Перед ней было - лицо - на длинной, стеблеподобно уходящей в землю шее. Она видела неровный бугор носа, силящиеся прорвать кожу и открыться глаза, затянутый мутной плёнкой рот - и это зрелище было гораздо хуже толстой сытой змеи, выползавшей из мёртвого Алиного тела... Лицо извивалось на своей шее, словно ему было невыносимо больно, кожа на одном глазу всё-таки порвалась, обнажив голый белок, похожий на варёное яйцо, плёнка, закрывавшая рот, вздулась пузырём. Аля стояла. Пузырь лопнул, и от края до края пустоши прокатился короткий крик, полный отчаянья и облегчения, расколовший Алино оцепенение. Она смутно осознала, что лицо пустой тонкой шкуркой осело на землю; смутно осознала, что повсюду вокруг неё из земли прорастают такие же бутоны, что все они тянутся в её сторону... она понимала только одно: ей нужно бежать как можно быстрее. И она побежала, растаптывая на ходу растущие лица, спотыкаясь о них... Горизонт рванулся ей навстречу, на мгновение померк свет...

* * *

Да так и не зажёгся, только Луна холодно лилась в окно. Аля всё ещё дышала немного сбивчиво: перед глазами стояла ужасная картина. Было очень тихо, только Димочка дышал ровно, покойно. За окном прозвенел трамвай. Мир.
Нечего было даже и думать о том, чтобы снова уснуть. Аля спустила ноги с кровати, накинула толстый халат. Она просто выпьет кружечку чаю, немного почитает, успокоится и снова ляжет. Снова...
Протопала босыми ногами в кухню, в кружку воды из-под крана, холодной заварки. Встала у окна, лбом - к стеклянному - как воздух. Зима.
Ей снятся кошмары: долгие, частые, страшные. Её гнетёт чувство вины, во сне она кого-то убивает, кому-то причиняет боль. Тоскливо, чёрт возьми! В первый раз стало тошно ощущать себя сумасшедшей, или - просто - не такой как все. В первый раз подумала, что слишком сильно себя любит. Ледяного чая. Посмотрела на Луну - облака тёплые, ватные всё перекрыли, только фонарь скрипуче качается.
По ногам прополз ледяной сквознячок. Зима... слёзы по щекам. Обнимите меня, милые...
И - пришёл. Сел легко на подоконник, посмотрел грустно-весело, улыбнулся. Тепло провёл незримой рукой по волосам.
Кто ты?
Стало - хорошо, спокойно, муть душевная улеглась на дно сердца. Казалось - оптический обман! - что звёзды, да ветки, да иней на стекле в лицо людское складываются, но это неправда, потому что у ангелов лица - ангельские, а не людские.
Да и есть ли - лица?
Я - плохая? Нет.
Ответил - любит! Заулыбалась. Не было глаз, но - смотрел, отечески или как ещё... не обнимет, конечно, не прижмёт. Зажмурилась, представила: ангел за руку её держит, улыбается светло, и идут они вместе по лунной дорожке, потом - летят, потом - на небо... а с неба - не гонят, и земной мир - так далёк снизу, что от Ада неотличим...
Ты - мой?
Нет.
Зачем ты тогда приходишь ко мне?
Я люблю тебя.
Тогда забери меня с собой!
Нет.
Но почему?
Я люблю тебя.
Разве ангелы умеют любить?
Нет.
Заплакала. Он говорил правду, и от этого - выпустили тонкие пальчики кружку, разлили по полу ледяной чай. Ангел - или кто там? - присел рядом - почти виден.
Мне трудно.
Я знаю.
Я... думаю, что не умею любить.
Я тоже.
Что мне делать?
Жить...
Зачем?
Не ответил. Если бы Ангел был человеком, он встал бы - почти слышно пюрохнула его одежда, он отвернулся бы и сложил руки на груди. Но не был он людского рода, был - небесного, и потому не губы его ответствовали, но - сердце?
Только ты можешь знать ответ на этот вопрос.
За окном снова проехал трамвай, далеко внизу - красно-белая гусеничка, паразит рельсошпал, пожирающий людей и их же изры-гающий. Залилась-забрехала собака визгливо, захотелось - наружу.
Ты приходишь ко всем?
Нет.
К кому?
К тебе.
Только ко мне?
Нет.
Ты - ангел?
Что такое - ангел?
И верно - откуда ему, небесному, знать? Это ведь мы, земные, на всё - про всё бирки белые цепляем с именами да номерами, а им -свобода...
Зачем ты пришёл? Спасти - тебя. Спасти? От чего?
От яда небесно-ангельского, ибо он растлевает, и развевает, и грызёт человечье тело, ибо червоточит он плоть пористую, не пропитывая, но сжигая или - растапливая? От глаз светлых серебряных, ибо серебро есть холод твёрдый, а ты - слишком живая, ибо недорождён тобой Ангел, ибо крылья твои тонки и потому - слома- ны... От жизни упругой пёстрой - и от жизни завтрашне-серой; от смерти просто. Изгнавший из себя Дьявола не есть - Ангел, но Ангела изгнавший есть - тень...
И - сидела скривившись под подоконником нахохлившимся, смотрела на - жемчужину розоватую, мутную, теплящую свет в своём нутре, смотрела на - утро брезгливо сереющее, на - снег робкий, и - слёзы не текли по щекам восковым, но - замерзали на ресницах, отчего - красиво было...

6

И ещё ей снился: Эмпирей, и Перводвигатель, Кристальное небо, и сидящая прямо нагая Ирина с - кольцами мягкими волос недлинных, русо-многоцветных, и глаза её - холодные, словно те слёзы стылые. И Аля стояла покаянно перед нею, виновная, изогнутая криво, и на неё смотрели - кошка желтохвостая да Дима. Злорадство и жалость, словно бы - бес и ангел над плечами, отчего становилось слёзно, да и - обидно. И в груди свивалось чувство пьяное, горячее, змеиное, хотелось - укусить, или - ударить, или ещё - отравить ядом смертельным, винным, жгучим. Глянула Ирина глазами своими белыми, разверзлось днище Обители Божественной, пропели - Кристальное небо, да Звёздное небо, да все семь кругов Рая, да потом - кровать всесильно-мягкая, топкая, глубокая бесконечно...

* * *

И ещё ей снилось... не снился только -Ангел.

* * *

- Просыпайся, свет мой, весна! Аля болела - Аля не училась.
- Весна - посмотри - за окном! Только не улыбайся так счастливо, всё равно я тебя сейчас огорчу. Мне уехать нужно.
- Уехать? Куда?
- Глупенькая, я же говорил тебе - у мамы день рождения у моей; а мама - там, в Смоленске. Плюс - помочь по дому, плюс ещё... ты бы не болела - поехали бы вдвоём, но так... ты же не обижаешься?
- Нет конечно, дурик... смешной! От меня поздравишь? Хотя, впрочем, я позвоню... какого числа?
- Прямо посерёдке марта, пятнадцатого. Хотя нет, в марте же тридцать один день... так что - чуть раньше, только ты не беспокойся, у мамы всё равно телефона там нету, а то - бросил бы я тебя тут с температурой?
- Не глупи, я не помираю... ну гриппую помаленьку, весна ведь... и ведь что обидно - ты вот без шапки бегаешь - и хоть бы что, а я... тьфу...
- Ну - это потому что я закалённый.
- Или голова - деревянная...
Рассмеялись оба - словно бисер по полу раскатили. Дима глазами улыбнулся светлыми, обнял тельце тоненькое и - лицо в волосы скрыл...

* * *

Валерий Степанович по улице шёл. Шёл спокойно - куда спешить? - неспешно, с удовольствием, свысока поглядывая на бегущих да торопящихся - глупые. Ему-то некуда было стремиться, пути не разбирая - благо недавно кольцо обручальное в помойку выбросил, да теперь никакая обуза не стягивала. Теперь он мог - что угодно, куда угодно!
С чего б начать?
Начал - с осмотра витрин на той стороне. Не пялясь, не выпучивая глаза - степенно их изучал. Можно, например, в ресторан сходить, можно - ещё куда. Вон свадебные платья продаются, ха!
А потом - витрину перекрыли. Девица какая-то блондинистая встала - ни проехать, ни пройти! - зачеркнула надписи пальтишком своим. Обычная вся такая - сапожки, шарфик... разве что волосы -будто ветер отловили, колышутся, развеваются - рвётся из них, что ли? Валерий Степанович даже изумиться себе позволил. А потом она - обернулась, и изумление сгинуло. Осталось что-то воронкообразное, завистливое, присоской к девице тянущее. Решился - через дорогу к ней пошёл (на зелёный свет, конечно; что он - сопляк какой, что ли?). Рукой замахал - не вытерпел.
- Алечка! Аля! - всё-таки сбилось дыхание подлое; отдышался. Изумлённо приподняты брови. Секундное замешательство.
- Привет.
- Как живёшь? Чего не звонишь?
- Да... - взмах рукой волнообразной в сторону. Валерий Степанович с ней рядом пошёл, плечом (ну почти плечом) плеча касаясь. Она была - спокойна - только волосы всё бесновались, да к тому же - воздух солёно-морской источали...
- Ты всё так же - одна живёшь? - прорвало по-мальчишески. Говорить хотелось без умолку - и с чего бы?!
- С Димкой.
- С кем?
- С мужем моим...
Рассмеялась, колечком дешёвеньким помахала. А ведь - жемчуг... розоватый даже...
Какой, к чёрту, жемчуг, это ж её кольцо обручальное, она ж теперь - навсегда чужая! Слишком он привык, что она - ничья, как перекати-поле: поманишь - придёт, погонишь - откатится без слёз... а теперь вот - иной приманил. Теперь уже - скованы золотожемчу-гом с кем-то... глупость какая-то.
Она ж - больна... он же сам её выгнал, потому что - психичка! Он тогда гулял с этой... ну как её... ещё серьга в носу была... забыл. Начисто забыл - как и Аля его забыла. Но разве такую - можно любить? Денег у неё нет особых, вряд ли за деньги на ней кто-то...
Как же так?
- Ты чего пригорюнился? - спросила легко, словно водичку чистую из ладошки в ладошку перелила. Помолчал, набрал воздуха.
- Да... у меня с семьёй... беда. Недавно совсем развёлся. Не везёт. Не везёт с тех пор как...
Запнулся, но - она поняла. Отвернулась, колечко пальчиками покрутила. Валерию Степановичу вдруг - мысль дикая в голову забрела: а ну как обнять её за плечи? Вроде - то ли по-дружески, то ли по-отечески выйдет, зато, может - кожи или там волос коснётся...
И с чего это так - нахлынуло, что аж в глазах мутится? Чушь какая-то... она ж - больная, да он и не любил её никогда, форсил перед приятелями - мол, вон, собачка на верёвочке за мной бегает. А сейчас - как мальчишка, зелень какая-то, краснеет.
Рука - с плеча - как-то сама собой на талию её сползла-скатилась, да так свободно и привычно, что на миг: а вдруг она тоже скучала? Безоблачная...
- А ничего, что я тебя, гм... обнимаю? Твой муж не будет...? Вспомнила, выскользнула-вытекла ящеркой-струйкой из-под пальцев толстых, неверных: смущённая. Обернулась на миг, и при-мнилось, что в каждом глазу её что-то зеленоватое из чашечки в чашечку переливается журчливо, красиво, весеннее - снег словно тает. Жарко стало.
А у неё - щёки прежними остались: восковыми, недвижными, так что даже в улыбке были мрамором. Только в глазах появилось - светлое, не то, что раньше. Раньше - туман стылый клубился, теперь вот - водица...
До метро дошли. Стали прощаться.
- Аль... позвонишь мне, как сможешь... а?
- Позвоню, конечно - как же иначе? А смотрит мимо куда-то.

* * *

Але неожиданно - грустно стало. Присела на парапет подземки, коленочки к груди - задумалась. Люди идут, оборачиваются - кто это тут девицу-Алёнушку изображает? Никто-никто, это Алечка сидит, печалится, ресничками пушистыми качает.
Кто их знает, судьбы-то людские? Кто заплетает? Зачем? Вроде бы - три ниточки - немудрён узелок, а не порвать. Одна - белая, стеклянная, холодная да колкая, две другие - льнут к ней по-живому, тепло, друг друга пощипывают бессильно, ибо - любят...
И ни к кому ещё ночью не приходил незримый - Ангел, не гладил нежно, так что - больно бы стало...
Закрыла глаза, и - пропал асфальт, пропал парапет, пропали люди живые, осталась - земля сырая, чёрная, весной до корней самых пропахшая. Вдохнула землю - закружилось всё перед лицом, потому что - весна, и сама земля Алечку вдохнула. Страшновато стало и в то же время - колко, приятно, словно ты - видишь то, чего другие -не могут: ни Димка, ни Валерий, ни мама, ни, наверное, папа... или...? Кто его знает? Никак не вышло у Алечки с ним по душам поговорить за жизнь свою недолгую, а потом вдруг - умер папа внезапно, тихо, от обширного инсульта... Аля ведь ещё совсем ребёнком была тогда маленьким... тоже грустно, а с другой стороны - была вера в то, что пана - особенный, что он где-то там, очень-очень далеко... слёзы.
Слёзы по щекам - Девушка, у вас всё в порядке? - Да, да, (хлюп) конечно. - Вам помочь? - Да я уж сама...
Медленно перчаточкой замшевой по камню холодному провела - камню понравилось, потеплел, что только не мурлыкнул. Каждый же хочет немножко - капельку! - людского добра...
Вспомнилась карусель, жёлтая лошадь с холодной, холодной, холодной рукояткой. Встала.
- Вы не знаете, как пройти на улицу Типанова?
Девушка, молоденькая совсем, волосы чёрные, стриженые. А глаза... белые, холодные, на талый снег похожие или ещё - на горный родник. Знакомые, злые. Не хочу. Не хочу, чтоб они были.
- А... это тут, недалеко. Вот она, мы на ней практически. Вооон, вдоль ларьков, видите? Угу. Вот вам туда.
Не хочу. Не хочу. Не хочу, чтобы ты была, чтобы ты жила с такими глазами, с такой душой, ты не для этой Земли!
- Спасибо!
Я боюсь тебя, я ненавижу тебя, Ирина, ты очищаешь меня и этим - убиваешь; моё тело - ангелам принадлежит, а ты забираешь, освобождаешь; а я так не хочу, я не желаю с тобой, я ненавижу тебя!!! Уйди, уйди в ту теиь, где я тебя не увижу, потому что мне от твоих глаз не скрыться... отпусти меня...
И потому - не удивилась, когда - не из-за угла (где уж углы на Московском), а откуда-то - издали вырвалась машина золотая, на пулю похожая, или ещё на коня необъезженного, и - ударила. Закричали все, забегали вокруг тельца маленького темноволосого, движение перекрыли быстро, а машина - вникуда сгинула, только её и видели... Не сдержалась Аля, в лицо бледнеющее посмотрела всё же.
А глаза - светились...

* * *

И улица казалось - живой, и трамвай проехал, людей пережёвывая да кости переламывая - живой. Брела Аля понуро, только не домой, не на вокзал, Димку встречать, а просто - по улице. Медленно. Ещё медленнее. Слёзы...

7

- Анна Валентиновна, Аля у вас?
- Нет, Димочка... а что, дома её нет?
- Нет... я вот... подумал... она меня и на вокзал не приехала встречать - может, случилось что?
- Нет-нет, не знаю... гм... может, она у подруги?
Аля? У подруги? Вместо того чтобы встретить его? Смешно. Хотя... в сердце кольнуло. А вдруг? Почему, собственно, обязана она...
Брррр. Обещала. Значит, что-то случилось. А вдруг... а если... срочно надо что-то делать!
Главное, не быть паникёром. Главное. Может, с Крис что-то?
Уже когда номер набирал, знал - всё у Крис в порядке, в ином дело: тает Аля, пропадает, расслаивается где-то - недосягаемая. Знал. Откуда - неясно, но - терял её неумолимо...
- Крис, Алька у тебя?
- Нет... а ты что, уже приехал?
- Хм, нет, меня здесь ещё нет... не задавай дурацких вопросов! Так Альку ты видела?
- Ну видела.
- Где? Когда?
- Да вчера, дома у себя...
- Дура ты, Крис...
Накидывая куртку, почувствовал. Не мог сказать, как - но побежал к метро, твёрдо зная, куда...

* * *

Вот и лошадка та жёлтая. Выходной у карусельщика - жаль; так пусто кругом, так серо, что лошадь - вовсе и не злобная, но - жалкая. И рукоять потеплела, мокрая, ладонь скользит. Присела радом, по морде погладила ладошкой - и капля грязная скатилась - то ли снежинка талая, то ли слезинка белая. Бок деревянный, рассохшийся да размокший, как тело человеческое, пахнущий прелостью и немного - краской, круглый. Обхватила за шею, нарисованную гриву потрепала. Глупая я, глупая, прости меня. Я же не знала, каково это - карусельной лошадью быть...
Я же не знала... Как можно быть тёплой, если тебе - только холод отдают? Как можно любить тех, кого не видишь дальше сапог? Как можно... и - не плакать?
И всё - горело. Листья мокрые, бурые - золотели, иссыхали, вверх взлетали столбом огненным, круговертью карусельной... А в оставшихся весенних листьях, босая, Ирина стояла. Глаза - всё те же, прозрачные, но теперь - злобой налитые да ненавистью.
- За что? За что ты убила меня?
И что ей ответишь? Она - мёртвая, еле ногами за листья цепляется, шипит зло, и отчаянье - прозрачные глаза дробятся, стекают слезами; а пальцы уже судорожно дрожат, кривые. Всё ближе к ней - пляска бешеная, вечная, неостановимая, уже всё тело трясётся, но руки лихорадочно к Але тянутся - отомстить, с собой утащить... не достала, конечно; пришёл. Светлый, верный - Ангел между ними встал, защитил Алечку напуганную. Заверещала Ирина, словно баньши какая, да сгинула; Ангел же - прямо Але в лицо взглянул, и на этот раз - слишком прямо, слишком глубоко, слишком вечными были его глаза, так что... умерла Аля.
Окостенело тельце её маленькое, трава-мурава корни в него пустила шелковистые быстро, свою жизнь Але даруя; только лошадь жёлтая со злыми зубами и роняла на камень свои мутные слёзы - и они становились реками; а Аля - всем была, всей тёплой планетой...
- Алечка, Аля, ты что? Ты... меня слышишь?
Слёзы глотал солёные - где она, милая? Глаза потемнели - словно изнутри тело всё её камнем стало чёрным. Не видела, не слышала: холодной была и мёртвой, хоть и бился пульс, в вене запертый. Димка обхватил её за плечи, тряхнул, и от этого - вздрогнула она и трянично обмякла...
Кто-то - конечно, злой, разрушал её вечный покой, разламывал камень тёмный, и оттого - не больно становилось, но - страшно...
Трава вздыхала, умирая без корней, корка - тлела защитная. Не видела - кто; только - на щеке вдруг ожил мокрый ветер, отряхнулся дурашливо и полетел воробушком. И подумалось - жизнь...

* * *

Он забрал её. Он, конечно, забрал её домой - туда, где она могла бы быть счастлива; и он лечил её. Он знал, что так будет лучше.
Только потом с огорчением заметил Дима, что тоненькое золотое колечко с розоватой жемчужиной - пропало...

Эпилог

В стекло десятком золотых кулачков стучало ясное осеннее утро. Белые занавески с красным шитьём... такая домашняя расцветка, что выдувает из головы мысли. В комнате с такими занавесками хочется шить и готовить, любить мужа, дочь-первоклассницу и толстую ленивую кошку...
Конечно, всё это у Али было...

КОНЕЦ