РАБОТЫ УЧЕНИКОВ ШКОЛЫ № 13
с углубленным изучением английского языка
Невского района г. Санкт-Петербурга

Балашевич Диана (11 класс, школа № 13, г. Санкт-Петербург)

БЕЗУМИЕ

За окном выл ветер бездомной голодной собакой, а колкие капли нахлынувшего ливня, точно цепкие лапы, хватались за скользкие листья, за обнаженную морщинистую кору деревьев и холодную сырую землю.

Неожиданно дверь распахнулась, и в дом вбежала женщина. Пресные капли дождя сливались со слезами, уже намочившими ее легкий кисейный платок на шее, и каплями холодного пота. Она упала на кровать и затихла. Казалось, что она уснула. Красные вспухшие глаза успокоились, и, прежде судорожно дрожащие, руки тихо лежали на выцветшем покрывале. Неизвестно, сколько прошло времени. Но вот она села и, облокотившись на локоть, открыла другой рукой книгу. В этой старой и потрепанной книге когда-то лежала всего лишь одна закладка, из года в год она не сходила со своего места, но не потому, что ее забыли, нет, просто она была началом того отрывка, который это женщина уже знала наизусть, теперь же эта закладка была не нужна: стоило взять книгу, и она сама раскрывалась на том месте. И снова эти глаза проскользнули по прежним строчкам, внимательно прочитывая каждое слово. Кто знает, чем этой женщине приходился отрывок: Библией, биографией или просто ключом к ее жизни-скважине?

Вздрогнул холодильник, и в нем грустно и монотонно зазвенели две банки с каким-то вареньем, уже давно покрывшимся серой пушистой плесенью. И сейчас же от этого неожиданного звона ей вспомнились различные люди, совершенно мимолетные в ее судьбе или же наоборот, когда-то очень близкие. Да, для нее они теперь были равны, почти всегда равны, они одинаково холодны были к ней и одинаково интересовались ее жизнью, в ее понимании. Ей тут же вспомнилось детство и большая пушистая новогодняя елка, украшенная крошечными разноцветными и до неимоверности сказочными лампочками-гирляндами. А от чего ей вдруг это вспомнилось? А от того, что отец ее очень трепетно относился к ним, зная, что если одна лампочка погаснет, то и все померкнут, точно цепочка разорвана; не так ли ее жизнь сложилась, не так ли дружно и согласованно работали те люди вокруг, ни одна лампочка не померкла, загорались по очереди, до макушки дошли, до конца, тут и звезда погасла.

И неимоверный взрыв рыданий наполнил комнату, рыданий, причитаний и проклятий. Она вскочила, подбежала к серванту, схватила тарелку и ударила ею об пол, точно хотела разбить чью-то жизнь. Взяла следующую, в новом порыве размахнулась и с большей силой бросила. Мелкие черепки разлетелись по всей комнате, непохожи они теперь были на посуду, неприглядные, да и от простой тарелки, но с одного из них печально смотрел желтый утенок...

Посреди комнаты сидела одинокая женщина и смотрела в окно мутными глазами, а незакрытая дверь все хлопала на ветру.

Июль 2009

 

ОНИ ТОЖЕ ЛЮДИ, ТОЛЬКО НЕСЧАСТНЫЕ

Ночь.

Светит луна, отражаясь изжелта-белой дорожкой в перекатывающей свои воды реке. Луна рябит и вздрагивает, и не видно ей конца. Небо усеяно звёздами, мелкими, словно крупицы, смутно сияющими в ореоле луны. Ветер стих, только изредка пробегает по тонким ветвям и замирает, оставляя лишь тишину. Необычное, романтическое, сказочное время.

На берегу реки - два человека. Из-за сумерек не понять, кто они. Но они сидят на берегу и, держась за руки, смотрят на воду. Наверное, это они, те люди, которых днём все сторонятся. Здесь их настоящая жизнь, в этом уголке природу: здесь, где всё ничьё и всех одновременно; где можно ничего не делать, а лишь мечтать, не заботясь о завтра, где можна встречать завтрашний день, зарю, такую же алую и печальную.

День.

Люди проходят мимо. Вон свалка, а в ней роются, словно серые городские вороны, два человека. Грязными костлявыми пальцами они перебирают одну вещь за другой и что-то откладывают. Их неприятные лохмотья ползают по краю ржавых баков и по старому, потрескавшемуся асфальту. Эти люди кажутся смешными из-за резкой, пугающей дисгармонии в одежде, да и в душе тоже. Нам, прохожим, кажется, что они должны плакать над своей участью, но они не плачут, а продолжают внимательно рассматривать всё, что там есть. А если они что-то находят, то с радостью тащат домой, в какой-нибудь подвал или заброшенный дом, и там, в домашнем уюте,любуются своей находкой, словно сороки. Вот, вот! Эти двое тоже отправились куда-то, неся в обеих руках большие пакеты. Их лица светятся счастьем, наверное, они сейчас о чём-то шепчутся или шутят, а, может, это только кажется, и они на самом деле молчат, кто их знает? Но они рады! Они рады, что свободны от законов, от ежедневной обузы, от работы, что живут на всём готовом. Да, они свободны как птицы.., как те же вороны на помойке.

Сентябрь 2008

 

ДОЧЬ ВЕТРА

Она сидела в богато убранной комнате. На высоком окне колыхался тюль, взлетая белым парусом прямо к потолку. Хрусталики люстры сверкали, посылая крошечных зайчиков к зеркалу трюмо. Вся комната была залита солнцем, поздней весной. А девушка сидела за тяжелым столом из красного дерева. Она не писала, не читала, а лишь смотрела в окно, на улицу, в сад на трепещущие клейкие листья. Раздавалось чириканье веселых воробьев. А она не смеялась. Она была не такая, как другие. Она жила в красивом павильоне, напоминающем небольшой дворец. Давно уже покинула отца, довольно состоятельного человека, но не забывала его и навещала. Нет недостатка в жизни, и все хорошо, но и спокойствия тоже нет.

Канарейки запели в дивной клетке. А она вздохнула. Ей показалось, что она дочь ветра, сильного ветра, ветра, господствующего над многими землями, и этот ветер несет ей и дождь в засуху и солнце в ненастный день. Она взяла из шкафа книгу, открыла ее и вздрогнула: буквы выносили суровый приговор: «...а завтра ветер изменит направление...». А если изменит направление. То и сад исчезнет, и канарейки улетят, да и воробьи не помогут, потому, что не вернуться ей уже к воробьям.

На следующий день ее уже увозили как безумную, банк отца стоял пустой, а канарейки пели по-прежнему весело, прыгая рядом с серыми воробьями на улице.

Март 2009

 

МАТЬ

Солнце клонится к закату. Его уже нет, а золотые лучи, словно венец встают над линией горизонта, над неровной кромкой леса. Звонкий крик петуха пролетел над полем и умолк, открывая путь тихой ночи.

Подул ветер, и со стрехи слетел пучок соломы и упал недалеко от избушки, крошечной, неказистой и убогой. Окно тихо скрипнуло и его мутная пелена заискрилась от света. А на старой тесовой лавке лежал маленький ребенок. Алая краска залила его лицо и немного обозначила румянец. Он крепко держался своей ручкой за край лавки, а другой махал в воздухе, будто бы нащупывал что-то. А в углу стояла на коленях женщина и шептала какие-то слова. Ясная улыбка светилась на ее худом усталом лице. А на нее со стены смотрела Богоматерь печальными, скорбными глазами. Женщина заплакала, но никто не заметил этого.

Шли годы... Мальчик подрос. Часами он играл во дворе с ребятами, голубей ли гонял, снеговиков ли лепил. Подчас подзывала его барыня, приказывала сбегать куда-нибудь, угощала леденцами.

Бревна в избушке подгнивали, сама она покосилась, а икона все стояла в углу. Гуляет по двору юноша. Нет, не гуляет, а быстрым шагом идет, косо смотрит на свою избенку и отводит глаза от матери, усталой старушки. Совестно смотреть ей в глаза, нет времени починить свой дом, свой родной дом, загоняла барыня. Да и сам он уже высох, на старика издали похож, да что поделать. А мать-старушка смотрит на родного сына, утрет слезу, и пойдет к Богоматери за поддержкой, а вечером улучит минуту, приголубит сына и поплачет втихомолку, да никто не заметит опять.

Вечер. Лучи с неба падают на пол комнатки. На табурете сидит дряхлая старушка. Она смотрит усталыми глазами вдаль, а в руках теребит скудный клочок бумаги. И надежда улетает далеко, за окно, в поле. Ее сын, давно уехавший по приказу хозяйки из неприметной деревушки в какой-то полк и которого она уже долгие годы ждала, никогда к ней не вернется. Она медленно встала и подошла к красному углу, дрожащие руки потянулись и взяли икону, а с нее смотрели такие же печальные, скорбные глаза, как и прежде.

Многие поминают Богоматерь, преклоняется перед ней, но только почему-то о старушке никто не скажет.

Осень 2008

 

МОЙ БРАТ - ДОМОВОЙ

Послушай, а что за старушка живёт в том неказистом доме прямо на окраине? Это старожилка. Никто уже точно сказать не может, сколько ей. Сама она не говорит ни с кем, и никто к ней не идёт. Обособилась давно, её уже чуть-ли сумасшедшей не считают. Раньше, рассказывают, была бойкой, хлопотливой, разговорчивой, да сколько воды утекло... А жизнь её шла своим чередом. Как говорят «от воскресенья до воскресенья», и у неё также. Слышишь, вон за холмами колокола бьют, часовенка там, так она туда, когда молодой была, каждый день свободный бегала. Что? Да не легко ответить почему, наверное по наследству: деды да бабки ходили, отец и мать, вот и она, как бы традицию продолжала. Но не долго так-то было. Болезнь неизвестная на наше село нашла, погубила многих, ну и её не избавила. Осталась она с братом только, а остальных всех потеряла. В ту пору она же замужем была.

Катились годы, стала она роптать на всех, в себя замкнулась, из избы почти не выходила, всё только по хозяйству делала, да и делала ли она, одному Богу ведомо. Протекли около тридцати лет, но боюсь ошибиться, и снова накатил вал какой-то уже новой порчи, ещё сильнее и страшнее. Унесла она на сей раз и брата старушки.

Да что это за порча-то, эпидемия какая-нибудь, что ли? Так ты её так и называй. Да кто-ж тогда знал, что это - эпидемия, да и слово это ещё не привилось у нас, я уж привык по-старинке: порча или божья кара. Так она так сильно ударила по старушке, что та и вовсе перестала выходить к людям. Многие и забыли о ней. Недавно, пару лет назад, объявилась на рыночной площади, так сразу сплетни пошли, что, дескать, у неё брат - домовой. Но как домовой? Стара она как эта нечисть, ну, а старушка приняла всерьёз, говорят, пришла домой и долго его звала, а потом вырезала фигурку из дерева, она по этому мастерица была, фигурку домового, и поставила у окна. Теперь беседует с ним днями, делится едой, спрашивает совета. Не знаю, как он ей отвечает, но как она что-нибудь сделает, обязательно добавит: «Это мне брат посоветовал». Церковь совсем забросила. Дни дома коротает. Знающие люди говорят, будто она деревянных человечков делает, божков наших разных напоминают, и ставит по всему дому. Вот так то...

7 декабря 2008

 

УТЕС
(стилизация)

Не широкие поля здесь, не дремучие чащобы, нет ни зверя рыскучего, ни ворона сизого - одни скалы голые, одни громады каменные. То печально ветер воет, то свирепо, не жалея ни старого ни малого, ни деревца ни пичуги. Один богатырь ходит по каменьям, по утесам. Нет и ему покоя: ноет сердце, к Земле-матушке рвется, ан нельзя, ибо не выдержит она силы могучей - тяжести непомерной. Да как кручиной повеет, так и задумается богатырь о делах своих ратных, о подвигах великих, о помощи стороне родной,а только и есть, что хвала молодецкая, пустая, забытая да сила ненужная, ни к чему непригодная. Не от того ли так тяжко ему, а еще пуще матери-Сырой Земле? Не это ли самая тяжкая ноша?- не удержать ее ни богатырю, ни земле великой.

Долго ли, коротко ли, а не стало богатыря: камнем обратился, утесом могучим. Встал впереди всех: мокрый ветер его обдувает, волны о подножье плещутся, морщины его мхом поросли, птицы из расщелин кричат - никто не ведает, что это за скала. И стоит она мирно веками, и ничто ее не тревожит. Под ее покровом выросли села да деревни. И шло бы все ладно, да беда приключилась, буря страшная налетела, ненастье, коего и не упомнишь сколько лет не было: почернело небо высокое, пригнулись дерева могучие - нет спасения. Испугались люди, но бежать не успели: слишком нечаянно-негаданно беда пришла. Опустилась ночь темная, в два дня должны были исчезнуть все села да деревни...

Но не повалились дома людские, не дошел до них лихой ветер, сдержал богатырь силу необузданную, дикую. До первой светлой зари стоял, ослабел да и пал, словно никогда и небыло, раскололся на глыбы большие и скатился к самому морю. На том и судьба его кончилась.

Красиво гласит легенда былых лет, а валуны и по сей день лежат на том месте, сторожат подступы к побережью.

Май 2009

 

УХОДЯЩАЯ ЛЕГЕНДА

Откуда-то издали летит знакомая простая мелодия; далеко разносится ее переливчатый звон. Там, в поле, виднеется невысокая, но изящная колокольня. В ее верхних арочных проемах висят колокола, покачивая языками. Вот зазвенели маленькие, с ними согласились средние, и тихо вторил басовый, проводя луч заходящего солнца по своему литому платью. Они убаюкивают собор, окутанный мягкой, легкой тенью; и лишь крест продолжает светиться, царапая низкое желто-голубое небо. Белокаменные стены уже вросли в землю и чуть позеленели, покрылись мхом и кое-где обнажили старую кирпичную кладку. Сквозь узкие окна виден кто-то, усердно взывающий к Богу. Невысокое провалившееся крыльцо... А внутри... Иконостас с позолоченной резьбой, коптящие свечи, печальные благородные глаза икон. А над барабаном, под самым куполом лик Бога...

И внезапно дребезжащий бой часов, и что-то промелькнуло к выходу, взвивая мутную дымку и обдавая запахом воска. И нет иконостаса, нет ощущения чуда... Лишь жалкие остатки фресок, и пробитый местами свод... Но что произошло? Кто эта женщина, метнувшаяся к двери? Просто легенда ушла... А звон колокольни, а фигура перед иконой? Это ветер играл, это солнце молилось...

март 2008г.