ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЖИВОТА
Рассказ

Владлен Ульянович был чуть старше моей мамы. Однако его щеки уже изрядно обвисли. На них гнездилась редкая, беспомощная щетина светло-бетонного цвета. Он часто приходил к нам домой, держа руки чуть ниже солнечного сплетения. Так держать руки он не уставал часами. Сам Вдадлен Ульянович, по-моему, был глубоко уверен в том, что держит руки на своем огромном, надутом от всяческих осетров, ананасов и рябчиков, животе.
Однако живота у него не было, более того, даже не намечалось. Более того, когда он расстегивал пиджак, из-под рубашки выпирали ребра. Пространство ниже грудной клетки, где у людей обычно располагается живот, было совершенно плоским. Как столешница. Хотя наши пельмени, борщи и «горячие бутерброды», которые в то время считались самым изысканным и утонченным блюдом, как и положено всем безживотым, наворачивал охотно.
Мамой моей он, как мне казалось, если и был увлечен, то исключительно платонически. Называл ее всегда на вы – Ольга Сергеевна. Ольга Сергеевна, а вы вот читали…. Ольга Сергеевна, а вы вот пробовали…. А не думали ли вы, Ольга Сергеевна…. Не размышляли вы, сердешная моя Ольга Сергеевна, над предметом жизни на других планетах? В этих глупых, скучных и ненужных беседах проходило огромное количество вечернего времени.
Вообще, Владлен Ульянович смахивал на персонажа гоголевской повести, и был абсолютно не похож, на людей окружавших его. Складывалось ощущение, что он живет в какой-то особой реальности, в которой помещицы шуршат длинными юбками и платками, ежеминутно поправляют высокие прически, в которой люди ездят в имения к своим сердечным приятелям, обсудить туманную будущность Российской Империи, и ее многострадального народа. Задаются вопросами, правда ли мужик вольный лучше стал работать, и имеют ли их соседи фотографические портреты.
Живя в этом сказочном мире прошлого, Владлен Ульянович, обладал дюжиной весьма странных привычек.
Он ровно половину окружавших его, особ женского пола, называл, барышнями или дамами, вторую половину бабами, тетками или женщинами (при этом произнося «щ» он так плотно сжимал зубы, что высвобождение воздуха из его рта через небольшие щели между зубами, сопровождалось не только отвратительнейшим шипением, но и обильнейшим слюноотделением). Барышням и дамам, в зависимости от степени знакомства, он либо почтительно кивал головой, либо прикладывался к их кистям своими влажными бегемотьими губищами. Женщинам и бабам, он никакой почтительности не выказывал, и старался избегать обращаться к ним по имени. Особенно, по имени-отчеству, когда того требовала ситуация.
Кроме того, его глубоко возмущали современные принципы «раздачи имен народу». «Вот у нас в Доме Культуры, – любил повторять Владлен Ульянович, - заведующая - чистейшей воды Агафья, или Параша какая-нибудь. Ан, нет! Полина! Полина Олеговна! Это ж кто выдумал, Агафий Полинами называть! Ишь ты, Полина Олеговна!»
Однако самой любимой и жизненно необходимой его привычкой было – ходить в гости. Казалось, ему было безразлично кого обременять своими пустыми разговорами, однако чаще всего его жертвами становились дамы лет тридцати, тридцати пяти. Владлен Ульянович, хоть собой и, видимо, всеми остальными не был замечен в «недостойных» деяниях, однако собеседниц он выбирал себе прехорошеньких.
Работал Владлен Ульянович всю жизнь в ДК, который тоже оставался каким-то законсервированным. Занимал он должность завхоза, вопреки всем странностями и почти оконченному высшему образованию. Высшее образование он получал, то ли историческое, то ли филологическое, никто, как и он сам, точно не знал. Бабушка, Тихеева Любовь Анататольевна устроила внучка Владюшу к сыну какой-то дальней родственницы, который был деканом. Устроила и через четыре года померла.
Вообще история семьи Тихеевых крайне трагична и фантастична. В семнадцатом году князья Ерошины, вместе еще с двумя семьями, Тихеевыми и Калиновскими, бежали от революции из Петрограда в тайгу. Поселившись в тайге, они оказались абсолютно оторваны от внешнего мира. Революция обошла их стороной, но вторая мировая война все-таки задела. В конце сорок четвертого года дочка Любови Анатольевны, привезенная в Сибирь еще ребенком, Елена, повстречалась с отставным фронтовиком Ульяном, ныне тружеником тыла. Они полюбили друг друга той светлой и красивой, правильной, коммунистической любовью, которой любят все главные герои старых советских фильмов. После окончания войны Алена с Ульяном уехали в изможденный Ленинград, на его, и по большому счету, ее родину. Через пять лет Елена родила сына, которого было решено назвать Владленом, в честь Владимира Ленина. Ульяна тоже назвали в честь вождя мирового пролетариата, и он в память о своих погибших родителях, продолжил традицию. Через три года умерли Ульян и Елена, и об этом неведомо какими путями узнали Тихеевы-Ерошины, после войны перебравшиеся поближе к цивилизации. Они забрали Владлена к себе, в Омск, стали называть его Владимиром и воспитывать в соответствии с его княжеским статусом. О статусе этом, однако, Владимиру распространяться было запрещено. После окончания школы, Бабушка взяла Владимира в охапку, и они переехали в Ленинград, который она запомнила совсем другим. Устроив внука учиться, бабушка заболела. Болела она долго и на четвертый год отошла. Владлен учебу бросил, и потихоньку спивался. Так и спился бы, наверное, если бы не внезапно объявившаяся дальняя родственница, у которой были кое-какие связи в «культурной сфере».
Так Владлен Ульянович и стал завхозом дома культуры. Больше места работы он не менял. Все в ДК считали его сумасшедшим и из жалости его с занимаемой должности не выгоняли. Так вот он и работал двадцать лет на одном месте.
Очень скоро на Владлена Ульяновича перестали обращать внимание не только крысы, подгрызающие балки сцены, но и все сотрудники ДК. Без этого внимания и хоть какого-то общества его княжеской персоне было очень тяжко, и он начал ходить в гости.
Владлен Ульянович с видом крайне важным, держа руки на весу, чуть ниже груди, расхаживал по Дому Культуры, заводя разговоры с мамами и бабушками, ждущими своих детей с занятий танцами или музыкой. С мамой моей Владлен Ульянович познакомился традиционным, для него, способом.
Каждый вторник и каждую субботу, Владлен Улььянович поднимался на пятый этаж, садился в кресло, стоявшее рядом с деревянными стульями, на которых ютились родители, и будто наслаждаясь тем, что восседает на изгаженном клопами шерстяном покрывале, заменяющим креслу обивку, он начинал разговор. А разговор его начинался всегда с одной фразы. «А, Ольги Сергеевны не видать? Не видать нынче? Давеча, видел ее у булочной, а нынче не видать!» Тогда мама бросала растерянный взгляд на Владлена Ульяновича, тот его безошибочно ловил, что давало ему право подойти к ней, приложиться влажными губищами к ее белой кисти, и приторно просопеть: «Барышня, пройдемте в другой конец вестибюля! Хочу иметь с вами чрезвычайно занимательную беседу»
Мама с ним шла, потому, что у нее привычка была такая. Ходить с мужчинами. Если мужчина говорил маме «пойдемте», то она отчаянно хлопая глазами, могла пойти с ним куда угодно. Будь то приглашением в гостиничный номер или конец «вестибюля» или эшафот.
Моя мама, Оленька, была бледная, худенькая и слабохарактерная. На мир она смотрела полузакрытыми глазами, с тем философским равнодушием, с которым смотрят на мир коровы, когда пасутся на лугу. Мама была очень начитанная и эрудированная, но не умела этим блеснуть. Она вообще ничем не умела блеснуть, хотя ей было чем, если и не блистать, то точно поблескивать. Владлен Ульянович, часто повторял, «Вы, Ольга Сергеевна, так бледны от благородства крови, в вас бегущей!» Мама смущалась и облокачивалась на стол.
Владлен Ульянович ходил к нам в гости уже полгода. Каждый день он засиживался все дольше и дольше. Мама вспоминала о том, что мне пора спать, только когда Владлен Ульянович, кряхтя вставал из-за стола и почесывая свои бесформенные лапы произносил «Ну что ж, Оленька Сергеевна, я пойду, а вы мне руку только дайте свою, да уж, на последок дайте ручкой вашей насладиться». Мама, не скрывая смущения, подавала ему руку, которой он тут же прижимался своим влажным ртом. Только в момент прощанья можно было подумать, что Владлен Ульянович питает к моей маме нежные чувства. В остальное же время он держался крайне вежливо, и никогда не преступал той негласной границы, которая пролегла между ними с того момента, как только Владлен Ульянович перешагнул наш порог.
Посещал нас Владлен Ульянович в течение полугода, и даже я постепенно смирилась с его визитами. Однажды случилось так, что Владлен Ульянович простудился и не приходил к нам целую неделю. Мама не находила себе места, и была рассеянней обычного. Она загибала пальцы, глядя в пустоту, нервно дотрагивалась до волос и ушей. Да и мне, признаться, было как-то скучно, без аляповатого и странного Владлена Ульяновича. Когда же он, наконец, появился у нас дома, как обычно бледный и с тортом в руках. Мама чуть было не бросилась ему на шею. Но вдруг застыла в оцепенении и сдержанно кивнула головой.
Но хрупкую идиллию, которая воцарилась в нашем доме, как карточный домик, сломал мой дядя, старший брат мамы – Степан. Половину жизни, по его собственным словам он отдал ВДВ и расфуфыренной мегере. «Расфуфыренную мегеру» он оставил со взрослой дочкой и тремя кошками, и передислоцировался в отчий дом, в котором базировались и мы с мамой. Он просто явился со словами «Здравия желаю. Теперь я буду жить тут» Дядя Степа и мама выпили на ночь, глядя, а утром меня разбудили отвратительные звуки, изрыгаемые его горлом. Он, стоя на запорошенном снегом балконе, жадно пил ледяной рассол. Напившись, он вытер руки о свои огромные синие трусы-парашюты, и принялся обтираться снегом. Снега, было, прямо скажем, немного, поэтому дядя Степа начал обтираться замороженными огурцами. После обтирания он попрыгал минут пять на одном месте и почесывая попу ушел с балкона.
Первым моей фразой в тот день стало «Мама, неужели он тут будет жить теперь всегда?». Но мама меня успокоила, уверив, что дядя Степа скоро помирится со своей женой и не будет с нами жить.
Прошло несколько дней, дядя Степа ходил во всех тех же синих трусах и растянутой тельняшке. После ужина, садясь смотреть телевизор, он надевал свой голубой берет, который, по всей видимости, придавал ему уверенности в себе, потому как, надев берет, он начинал яростно обругивать всех персонажей вечерних новостей. За этим занятием и застал его как-то Владлен Ульянович.
В этот день Владлен Ульянович пришел несколько позже обыкновенного, потому что посещал врача, терапевта. Идя через коридор в ванную, чтобы помыть руки (Владлен Ульянович очень часто мыл руки), он увидел как волосатый мужчина, в огромных синих трусах и тельняшке с упоением орет на телевизор. Владлену Ульяновичу стало не по себе. Он помыл руки и робко зашел в гостиную, в которой лежал дядя Степа.
Владлен Ульянович встал у входа и попытался привлечь к себе внимание, сделав вид, что кашляет. Кашлял он так в течение минуты, пока дядя Степа, наконец, не заметил его.
Он встал с дивана, по привычке вытер руки о трусы и, сдвинув бровь, прогремел басом:
Ты кто?
– Имею честь представиться, Тихеев Владлен Ульянович. Покорный слуга Ольги Александровны. С вами я, к сожалению, не знаком, но уверен, что в этом чудесном доме вы неспроста…
– Э, - Степан грубо прервал монолог Владлна Ульяновича – эээ, какой еще слуга… Ты чего хахаль, что ли Ольгин?
– Извольте, я считаю, что такие слова не могут быть применимы по отношению ко мне, и нашим с Ольгой Сергеевной…. К нашей с ней дружбе! Я не знаю, кем вы Ольге Сергеевне приходитесь, и что вы тут делаете, но я бы на ее месте таких, как Вы на порог даже не пустил. Холопье несеченое!
Дядя Степа воинственно вытер руки о трусы, поправил, берет и принял боевую стойку. Бог знает, что было бы с бедным Владленом Ульяновичем если бы в этот момент в комнату не вбежала мама. Ее щеки порозовели от смущения. Она все слышала.
– Тепанька, Тепуля, подожди.… Я тебе сейчас все объясню…. Этот человек… Он безобидный совсем человек… Он ходит только чай пить…. И никакого зла никому не делает… Тепуля… - Причитала мама, стоя между Владленом Ульяновичем и дядей Степой. – Тепуня, он никакой не такой, ты не думай…
– Да, да, слушайте сестру вашу! Никакой я! - в смятении брызжа слюной, поддакивал Владлен Ульянович.
– Да знаю я твоих никаких, шаландаются туда- сюда. Прошлый вон тоже никакой был…. Хватит разврата мне тут, я раз уж о тебе заботиться приехал, то и мужа тебе сам найду! А ты брысь! – сказал Степан, характерно выпятив челюсть и глаза, в сторону Владлена Ульновича.
Владлен Ульянович не выдержав натиска, сделал шаг назад, Степан в свою очередь сделал два шага вперед, так они из комнаты вышли в коридор, из коридора . И в тот момент, когда Степан начал закрывать дверь квартиры, перед носом у ошеломленного Владлена Ульяновича, шляпа - котелок и темно-серое пальто с красной заплаткой на подкладке, вылетели в подъезд. Владлен Ульянович, конечно, не поймал свою верхнюю одежду с первого раза. Он неуклюже и кряхтя, согнулся в пояснице, а Степан, посчитав его недостаточно униженным, толкнул в зад ногой, да еще с такой силой, что бедный Владлен Ульянович, пересчитал своими боками все ступеньки ближайшего лестничного пролета.
Мама закрыла лицо руками, но к всеобщему удивлению Владлен Ульянович остался цел. Он встал, демонстративно отряхнулся, одел вверх ногами вогнутый котелок, который прилетел к нему, все с той же легкой ноги Степана, пальто красной заплаткой наружу, которое весь свой полет не выпускал из рук, и подняв голову вышел из подъезда.
Мама долго плакала в тот вечер, а наследующий день к нам пришел дядя Ашот.
Мы пили чай с арбузом и мандаринами, Мама была очень смущена, не сколько от смысла комплиментов Ашота, сколько от их количества, и довольно сомнительно их качества. Дядя Ашот ушел, а через два дня пришел Олег Олегыч.
Мы пили чай с пряниками, Олег Олегыч рассказывал о своей героической службе в Афганистане, о боевом ранении, потом он достал бутылку водки, и кончилось это все распеванием задушевных песен под гитару.
Много кто приходил потом, но мама не обращала на них никакого внимания. Она отводила меня в Дом культуры и не уходила домой, а все время моего занятия разговаривала с Владленом Ульяновичем.
– Оленька, вы решительно ничего не подумайте, я не преследую никаких целей злых, я вот держу вашу руку и держал бы ее день и два и три…. Вот только б говорить с вами, дорогая моя, сердечная Ольга Сергеевна!
– Ах, Владлен Ульянович, я бы вас так всю жизнь слушала!
– Ах, Ольга Сергеевна!
Владлен Ульянович провожал нас до гардероба, целовал маме ручку, сильно прижимаясь к ней, а меня легонько целовал в лобик.
Так проходили дни, к маме приходили все новые женихи, она совершенно не изменялась в лице, видя их. Наверное, думала о Владлене Ульяновиче. Но однажды наш Дом культуры закрыли. Здание выкупили, а новые хозяева устроили там ресторан, банк и бизнес-центр. Владлену Ульяновичу даже в этом мире, теперь не было места, его уволили.
Он попытался устроиться работать в другой Дом культуры завхозом, но только его никуда не брали, потому, что на завхоза он никак был не похож, да и хозяйствовать-то не умел совершенно. Тогда он стал выходить каждое утро на трамвайную остановку и сидеть там по многу часов, и каждый раз когда подходил трамвай он делал вид, что это не его маршрут, а когда подходил другой он опять возмущался «Ну когда же шестой придет! Я может быть, опаздываю!» Потом просидев так около часа, он все-таки погружал себя в трамвай, громыхая ребрами, и ехал к нашему дому. Там он поджидал маму, она брала его под руку и они, очень мило беседуя, шли по утренним улицам. Работала мама недалеко, поэтому могла идти не спеша. Вечером Владлен Ульянович встречал маму и провожал до дома. Мама замечала, что живот Владлена Ульяновича сделался совершенно вогнутым, даже пальто не могло скрыть данного обстоятельства. Но она ничего не говорила. Мама была очень тактичная.
Я в детский сад ходить перестала, потому, что дядя Степа решил «всерьез мной заняться». Мы ели невкусную перловку, в которую я добавляла сахар, ползали по-пластунски, смотрели фильмы про Сталина и Гитлера, ЦРУ и КГБ, клеили модели самолетиков.
Так проходили дни, и к маме по-прежнему приходили новые женихи, и она по-прежнему не обращала на них никакого внимания, пока не появился Владимир Александрович, капитан второго ранга. У него была очень аккуратная, ухоженная борода, с редкой проседью, которая совершенно его не портила, а когда он улыбался, от его глаз к вискам бежали несколько еле заметных лучиков. Владимир Александрович не позволял себе складывать руки на животе, однако его живот не мог не обратить на себя внимание. В нем не было ничего отвратительно или неприятного, скорее наоборот. Он был такой же аккуратный и ухоженный, как и борода.
С собой Владимир Александрович принес какие-то очень изысканные восточные сладости и подарил мне удивительной красоты бусы, из каких-то редких заморских ракушек. Он рассказывал нам очень интересные истории о красоте дальних стран, о том, как искрится море на рассвете, и каких красивых рыб можно встретить в южных морях. Мама складывала руки под подбородком и не сводила глаз с Владимира. Дядя Степа только недовольно кряхтел, потому, что Владимира он сам видел второй раз в жизни, но, не смотря на это, больше одной рюмки тот пить отказался. А когда дядя Степа узнал, что Владимир и вовсе на торговых судах в море ходит, последние пару лет, ему совсем не по себе стало, и он пошел укладывать меня спать. Лежа в постели, я начала разговор, как полагалось начинать разговоры с дядей Степой.
– Разрешите обратиться товарищ прапорщик!
– Разрешаю, рядовой.
– А мама на Владимире Александровиче женится теперь?
– План поступил в разработку. А теперь рядовой… От-бой!
Разговор не сложился, но я осталась озадаченной. Вскоре Владимир вновь появился в нашем доме, они с мамой поехали в театр. Так случалось еще несколько раз, и однажды мама не вернулась утром.
Теперь, увидев Владлена Ульяновича, мама ускоряла шаг, опукала глаза и говорила, что сегодня ей опять некогда.
Но в один из темных зимних вечеров Владлен Ульянович подкараулил мою маму у дома.
– Что с вами, Ольга Сергеевна, что происходит, душенька моя, - спросил он в отчаяние.
– Ах, оставьте меня Владлен Ульянович, нам стоит прекратить это все, общение наше…
– Но, но…. Но, позвольте, как же мои, ваши…. Как же наши чувства, вы же отвечали мне взаимностью…. Мы же так понимали друг друга, понимали. Я вам наскучил, или это от того, что я беден, от того, что нескладен. Да-да, я совсем без живота…. Так это пройдет, я работу себе обязательно какую-нибудь найду! Да вот, хотя бы, сочинительство! Как найду, так и замуж вас сразу позову, вы что, милая, сердечная моя, голубушка, как же это так вы могли подумать, что я без намерений серьезных, вы что….. Нет, я буду-буду лучше, и телом изменюсь и статусом, и если вам необходимо, то и душой! Ольга, Оленька...Я сразу вас замуж позову!
– А меня позвали замуж уже. И теперь…. Теперь…оставьте, оставьте меня…. – прошептала мама и не оглядываясь ушла прочь.
Владлен Ульянович остался стоять растерянно в свете фонаря, и на его потрепанную шляпу-котелок падали огромные, толстые, самодовольные снежинки и тут же таяли, превращаясь в пузатые капли воды.

Новый год мы встречали в просторной квартире Владимира Александровича, в компании его друзей – морских офицеров, их жен и детей. Все они были красивые и веселые. Даже дядя Степа, к которому я за время нашего вынужденного сожительства очень привязалась, был веселым, хотя и не таким красивым, как остальные. Но самая красивая и веселая была моя мама.
Часа в два ночи я и мои сверстники легли спать, а дети постарше и взрослые отправились гулять. Но я не могла уснуть, я лежала с открытыми глазами, пытаясь рассмотреть высушенных морских крабов, хранящихся за стеклом серванта. И чем дольше я смотрела на них, тем ясней я ощущала их взгляд на себе. Какой-то, жалобный и безысходный, почти как у Владлена Ульяновича. Я отвернулась от серванта, но мне все равно казалось, что крабы горько плачут. Может быть, подумала я, так же сейчас плачет Владлен Ульянович, сидя в одиночестве.

Через три месяца мама действительно вышла замуж, и мы окончательно переехали к Владимиру Александровичу. Но сродниться с ним я так и не смогла. Его слишком часто не бывало дома по многу месяцев, он ходил в море. Владлен Ульянович не знал, где теперь живет мама, и не имел возможности с ней пообщаться. Неизвестно как он изыскивал средства к существованию, но еще несколько месяцев, каждое утро его по-прежнему можно было обнаружить на трамвайной остановке. Поля его старой шляпы завяли, безжизненно опустившись вниз. Да и сам он осунулся и исхудал. Потом он куда-то пропал.
Владимир Александрович ходил в море надолго. Иногда даже на полгода. Мы с мамой его провожали, всегда накрывали пышный стол. Да, мы очень хорошо жили вместе с Владимиром Александровичем. Он баловал меня, постоянно привозил какие-то диковинные вещи. Вместе ходи в зоопарк, в театр, в кино. Вместе смотрели по вечерам телевизор. А когда он был в море, я вместе с мамой зачеркивала числа в календаре, мы всегда точно знали через сколько дней вернется Владимир Александрович.
У дяди Степы тоже все сложилось наилучшим образом. Он опять женился. Его новая жена была намного лучше предыдущей. Когда она появлялась, все будто наполнялось добротой. Тетя Мила. От нее всегда пахло розовым вареньем.
Однажды, когда Владимир Александрович вернулся из рейса, мы все пошли в зоопарк. Я, мама, сам Владимир Александрович, дядя Степа и тетя Мила. Мы очень часто ходили в зоопарк, потому что Владимир Александрович считал, что животные заряжают человека положительной энергией.
Наш путь лежал через сквер, Владимир Александрович и дядя Степа епытались меня догнать, но им это не удавалось, я пряталась за деревьями, а мама и тетя Мила шли чуть-чуть отставая. Тетя Мила ждала ребенка, и не могла быстро ходить.
Я побежала вглубь парка, что бы дядя Степа не смог меня отыскать, я бежала, без оглядки, пока вдруг не почувствовала резкий, отвратительный запах. Существо, источающее тот запах, схватило меня за запястье.
– Девочка, стой, стой, неужели ты меня не узнаешь….
Я, дрожа от страха, повернулась и увидела перед собой одетого в лохмотья человека. Он был до не возможности худой, но не спившийся. Кожа на его лбу стала настолько белой, что мне сначала казалось, что это кость. Скулы, похожие на гигантские желтые бородавки смотрели по сторонам, вместо отекших глаз. Бомж улыбнулся, обнажив желто-коричневые зубы.
– Да посмотри же, это я! Я приходил к вам раньше…. Как ты повзрослела, как похорошела! Не бойся, я не сделаю ничего плохого, мы же знакомы….
Он сделал шаг ко мне навстречу, я машинально попятилась и преодолев отвращение всмотрелась в лицо бездомного. Вдруг я поняла, это был Владлен Ульянович. Я стояла перед ним, в совершенном недоумении и не знала что делать.
– Послушай, мне нечего тебе подарить…. Хотя на, возьми этот камушек – он наклонился, поднял с земли сырой камушек и протянул его мне – только не забывайте меня. Не говори маме, что видела меня сейчас. Не надо. Но пускай она помнит меня, я ее помню и люблю…. Скажи ей, что я ее люблю, хорошо….. Вы только, помните, что у вас был такой, Владлен Ульянович….А мне и не надо больше ничего….
Владлен Ульянович присел передо мной на корточки, взял меня за руку и широко улыбнулся. Его прозрачные глаза не были замутнены. Луч осеннего солнца проникал сквозь пожелтевшую листву и заставлял его щуриться.
В этот момент неизвестно откуда появился дядя Степа. И с какими-то ужасными, по большей части нецензурными, криками он налетел на бедного Владлена Ульяновича. Дядя Степа ударил его коленом в висок, или в ухо, я не поняла, и Владлен Ульянович, потеряв сознание, упал на спину, раскинув руки. Его лохмотья распахнулись, и стало видно, как под рваной и испачканной в земле, рубашкой, будто отдельное создание, существовал огромный, вздутый то ли от голода, то ли от болезни живот. Он равномерно двигался. Значит дышал.
Дядя Степа взял меня на руки и понес прочь. «Расплодили бомжья всякого».– ругался он – «Тихо, тихо, боец. Все хорошо, я убил этого дядьку вонючего» Дядя Степа гладил меня по голове, а я сжимала в ладони камушек, и вдруг как никогда остро, почувствовала, что я живу, и мой маленький живот вместе со мной.

Больше никогда я не видела Владлена Ульяновича.